Юность Куинджи - Виктор Шутов

— Называй меня Спиро Серафимович.

Он помолчал, оглядел свою обширную комнату. Слева у стены стоял письменный стол с резными боками и ножками, посередине комнаты — другой, за ним гости играли в карты, ужинали. Аморети подошел к нему, положил на скатерть холеную ладонь с янтарным перстнем на безымянном пальце и обратился к Архипу:

— В мое отсутствие можешь рисовать здесь, разрешаю. Но будь аккуратен.

— Эт‑то, буду стараться, — ответил Куинджи. Ему не терпелось побыстрее отправиться в лавку за покупками.

После весенней ярмарки, счетных работ в амбарах почти не было. Изредка возили зерно на мельницы, да раза два Аморети брал с собою своего казачка в поездки по окрестным селам. В дальние он отправлялся один и подолгу не бывал дома. Архипу удавалось после хозяйственных дел выкроить время для рисования. По воскресеньям он перестал ходить в Карасевку, ибо знал, что его непременно заставят что‑нибудь делать, и потому отправлялся к морю. Выбирал скрытый от посторонних глаз укромный уголок и подолгу наблюдал за водной переменчивой гладью, за плывущими облаками, такими высокими и светлыми в первый месяц лета. Пробовал писать красками, но на холсте получалась слишком пестрая радуга цветов, далеких от натуры и не связанных, естественно, между собой.

В кабинете хозяина юный художник подолгу не разгибал спины, склонившись над столом, увлеченно и самозабвенно рисовал карандашом. Уставший, садился на стул, брал в руки лист бумаги с рисунком, отводил его подальше от глаз и пристально всматривался в свое произведение. Обычно это были острые горы, ущелья между ними, одинокая сакля у края обрыва и всадник на узкой тропке. Откуда приходил подобный сюжет, он и сам не мог бы объяснить. Наверное, перед мысленным взором вставали картины из рассказов деда Юрка о Крыме, из сказок дяди Гарася, вспоминались пейзажи на гравюрах и лубочные картинки, которые попадали в Мариуполь с иностранных судов, приходивших за зерном. Их выставляли в торговых лавках, висели они в училище, были в доме Аморети.

Иногда Архип пробовал рисовать по памяти степные закаты, длинные чумацкие дороги с возами. А то речку, и на горе огромный ветряк.

В конце июня, в отсутствие Аморети, неожиданно объявился Феселер. Изысканно одетый, он вбежал в кабинет и увидел склонившегося над столом Архипа.

— Ты? — удивился он. — А где Спиро Серафимович?

Куинджи поднял голову и улыбнулся, обрадованный появлением художника.

— Эт‑то, он уехал, — ответил парнишка, соскочив со стула.

— Надолго?

— Не говорил.

Феселер подошел поближе, взял рисунок, повертел его перед собой. На нем было изображено море, высокое солнце и одинокий корабль с надутыми от ветра парусами.

— Похвально, — наконец произнес гость, — С чего скопировал?

— Сам! — ответил Архип.

— Тем более похвально. Поучиться бы тебе. Ты, братец, не в ладах с перспективой.

— Что это?

— Соблюдение законов перспективы необходимо в живописи и в рисунке. В противном разе ничего не получится. Вот смотри. — Феселер взял чистый лист бумаги, схватил уголек и, рисуя, стал объяснять: — Мы с тобой из окна смотрим на улицу, где стоят дома, — Он нарисовал слева большой прямоугольник. В правой стороне листа, чуть снизу, поставил точку, провел к ней легкие линии от углов прямоугольника. — Ближайший от нас дом будет выглядеть так. Я рисую условно. — На бумаге появился куб с чуть сужающимися верхней и нижней гранями. — Следующий дом — еще меньший. — И снова на бумаге появился кубик, — Третий — совсем маленький. И так до самой точки. Такими же при удалении будут выглядеть деревья, горы, люди, дороги. То есть все, что охватывает твой взор. Это и есть перспектива. Она может быть линейной и живописной, или, как говорят художники, воздушной.

— Перспектива, — повторил Архип, неотрывно следя за рукой Феселера.

— Когда рисуешь, не забывай о ней. А еще для картины важна композиция, — продолжил он. Схватил чистый лист бумаги и начал рисовать корабль. — То есть расположение изображаемого предмета или предметов. Здесь главное — корабль, остальное, как фон, оно второстепенное. — И он легко набросал далекие горы, чуть затуманенное солнце. — Следи за пропорциями, не выпячивай на второстепенном предмете детали. Сравнивай их, постепенно отрабатывай форму и свет, — говорил художник и растушевывал рисунок. — Усиливай тени всего рисунка, вот тогда будет убедительно для зрителя. — Он отложил уголь в сторону, поднял круглое лицо, обрамленное длинными каштановыми волосами, внимательно, с прищуром поглядел на Архипа и проговорил: — А вообще‑то всего важней чувствовать природу. Это у тебя есть. Мастерство приобретается учебой и прилежанием. Тебе нужно учиться.

Он поспешно поднялся со стула, встряхнул кудрями и, уже уходя, сказал:

— Задержался я тут с тобой. Но мы еще увидимся.

Скрылся за дверью, оставив в комнате тонкий аромат духов, напоминавший цветущую сирень. Архип даже не успел поклониться ему. Многое из сказанного Феселером он не понимал, но то, как рисовал художник, говорило больше всяких слов. «Вот это человек! — вос–торженно подумал парнишка. — Я бы у него быстро научился. Жаль, что ничего не сказал о красках. Как придет, сам спрошу».

Хозяин возвратился из поездки по селам озабоченный. Вечером к нему пришел учитель Косогубов, а чуть позже нагрянул Феселер. Архип прислуживал им, когда они сели ужинать. Вместе с кухаркой подавал на стол посуду, судки и подносы с едой. В очередной раз вошел в комнату и увидел, что Феселер стоит напротив сидящего на диване Семена Степановича и горячо говорит ему:

— Они обстреливали Одессу! Тридцать судов подошли к городу. Какое варварство! Цивилизованные страны. Ну, турки еще куда ни шло! Крым держали в повиновении. Но Англия — позор! Ее великий сын Байрон погиб в борьбе за освобождение Греции. А ныне другие ее сыны убивают младенцев и женщин на улицах Одессы. И с ними французы — потомки Вольтера и Мольера… Как это понять? Рыскают вокруг Крыма, как шакалы голодные. А там, в Феодосии, живет наша гордость — Айвазовский…

— Безрассудство, — перебил Косогубов, — Невероятнейшее безрассудство идти на Россию. Французов ничему не научил поход Наполеона. И недавний бой с турками тоже… Обложили Россию со всех сторон. Напали на порт Або в Финляндии, на Соловецкие острова, даже на Петропавловск–Камчатский. И везде потерпели фиаско. На что они надеются?

— Люди гибнут, люди! — подхватил Феселер, — Я копировал «Наварринский бой», и у меня кровь стыла в сердце. А каково было матросам и офицерам в этом зловещем аду! Я представляю состояние Ивана Константиновича, когда он создавал этот шедевр. В сражении участвовали его нынешние друзья. Нахимов тогда был лейтенантом, Корнилов — мичманом, Истомин — гарде–марином, а Лазарев — капитаном первого ранга. Он командовал «Азовом», тем самым, что в центре картины изображен. Ведет бой с турками… — Художник начал ходить по комнате, сдавливая длинные белые пальцы, — Не понимаю, господа! Не понимаю! При Наваре Англия и Франция были заодно с Россией против турок. Хотели заставить Турцию дать свободу многострадальной Греции. А нынче английцы и французы вместе с басурманами пошли на Россию. С теми самыми турками, которые угнетают Грецию. Великую Грецию — колыбель человеческой культуры…

— Политика — вещь необъяснимая, — отозвался Косогубов.

— Необъяснимых вещей нет! — парировал Феселер.

— Господа, господа, — вмешался молчавший до этого Аморети. Он наблюдал за сервировкой стола. — Ну зачем так? Этим делу не поможешь. На все воля божья.

— Вот именно, — подхватил Семен Степанович, — Слышите, воля божья.

— Будем уповать на нее и надеяться, что все скоро угомонится, — снова заговорил Аморети, не поняв иронии учителя. — Вот за это сейчас и поднимем бокалы. Садитесь к столу, господа.

Вскоре Архип собрал грязную посуду и отнес ее на кухню. Возвратился с чистой и снова стал свидетелем возобновившегося разговора о войне и торговле. Многое парнишке было непонятно, но волнение Феселера передалось ему.

— Вот видите, Спиро Серафимович, — говорил художник, — война затронула и вас. Иностранные суда уже не приходят в Мариуполь за пшеницей, боятся.

Аморети, ничего не сказав, глубоко вздохнул.

— Озабоченность Спиро Серафимовича я понимаю, — заговорил Косогубов. — Но почему так встревожены вы, господин Феселер? Человек вы не военный и в солдаты вас не призовут. Здесь боев нет и, вероятно, не будет.

Аки паки, наоборот, картины на военные сюжеты охотнее покупаются. Ваш господин Айвазовский, я читал, в почете особенном среди флотских. Целая эскадра подходила к Феодосии приветствовать его. И все — за картины военного содержания.

— Как вы так можете? — еле выдавил из себя побледневший Феселер. — Иван Константинович воспевает ратную славу русского флота, его победы над врагом. Его полотна известны всей Европе…