Мэр Кэстербриджа - Томас Гарди

Она сказала, что не умеет танцевать… как следует.

– Умеете! Приятно танцевать не с теми, кто выучился делать па, а кто чувствует танец… Боюсь, что, затеяв эти танцы, я рассердил вашего отчима! А теперь мне, быть может, придется уехать на край света!

Девушке эта перспектива показалась до того грустной, что она невольно вздохнула, но так, чтобы ее спутник ничего не заметил. Темнота склоняет людей к излияниям, и шотландец (быть может, он все-таки слышал вздох девушки) продолжал в порыве откровенности:

– Если б я был богаче, мисс Ньюсон, и если бы ваш отчим не рассердился на меня, я вскоре спросил бы вас кое о чем… да, спросил бы вас сегодня же. Но не смею!

О чем он хотел спросить ее, он не сказал, а она по неопытности не догадалась поощрить его и промолчала. Так, робея друг перед другом, шли они по земляным валам, пока не достигли конца Крикетной аллеи; через двадцать шагов кончились ряды деревьев, уже видны были перекресток и уличные фонари.

Тут молодые люди остановились.

– Я так и не узнал, кто это подшутил над нами, послав нас тогда в дарноверский амбар, – начал Дональд своим воркующим голосом. – A вы узнали, мисс Ньюсон?

– Нет, – ответила она.

– Интересно, с какой целью все это было подстроено? – Должно быть, шутки ради.

– А может быть, и нет. Может быть, кому-то хотелось, чтобы мы постояли там, подождали и поговорили друг с другом? Ну что ж! Надеюсь, кэстербриджцы не забудут меня, если я уеду.

– В этом я уверена. Мы не забудем вас! – отозвалась она серьезно. – Мне… мне жаль, что вы уезжаете.

Они подошли к месту, освещенному фонарем.

– Ну, я об этом еще подумаю, – сказал Дональд Фарфрэ. – И я не стану провожать вас до дому, а попрощаюсь с вами здесь, не то ваш отчим еще больше рассердится.

Они расстались: Фарфрэ повернул обратно в темную Крикетную аллею, а Элизабет-Джейн пошла по улице. Сама того не сознавая, она пустилась бежать и бежала что есть сил до самого дома. «О господи, что это со мной?» – подумала она, оборвав свой бег и еле переводя дух.

Войдя в дом, она принялась раздумывать о значении загадочных слов Фарфрэ, сказавшего, что он хочет, по не смеет спросить ее о чем-то. Элизабет, девушка молчаливая и наблюдательная, давно заметила, как растет его популярность среди горожан, и, уже зная натуру Хенчарда, не раз опасалась, что дни Фарфрэ в роли управляющего сочтены; поэтому их разрыв почти не удивил ее. Но, может быть, думала она, мистер Фарфрэ все-таки останется в Кэстербридже, вопреки своим словам и несмотря на увольнение? И тогда, по тому, как он поведет себя, ей, возможно, удастся разгадать его таинственные намеки.

На следующий день подул очень сильный ветер, и, гуляя по саду, Элизабет нашла обрывок черновика какого-то делового письма, который был написан рукой Дональда Фарфрэ и попал в сад из конторы, перелетев через стену. Она унесла в дом этот ненужный клочок бумаги и принялась срисовывать с него буквы, восхищаясь почерком Дональда. Письмо начиналось словами «Дорогой сэр», и, написав на отдельном клочке бумаги «Элизабет-Джейн», девушка наложила его на слово «сэр», так что получилось: «Дорогой Элизабет-Джейн». Когда она пробежала глазами это сочетание слов, на щеках ее вспыхнул румянец и всю ее бросило в жар, хотя никто не застал ее за этим занятием. Она быстро разорвала бумажку и выбросила ее. После этого она успокоилась и посмеялась над собой; прошлась по комнате и снова засмеялась – не весело, а скорее печально.

В Кэстербридже скоро разнесся слух, что Фарфрэ и Хенчард решили расстаться. Элизабет-Джейн так страстно хотелось узнать, уедет мистер Фарфрэ из города или нет, что это начало ее беспокоить, ибо она уже не могла больше обманываться и скрывать от себя, почему ей этого хочется. Наконец до нее дошел слух, что Дональд не собирается уезжать. Один купец, который вел торговлю теми же товарами, что и Хенчард, но очень мелкую, продал свое дело Фарфрэ, и тот решил на свой страх и риск открыть торговлю зерном и сеном.

Сердце Элизабет-Джейн затрепетало, когда она узнала об этом событии, означавшем, что Дональд намерен остаться; и все же, думала она, если бы он хоть немного любил ее, неужели он решился бы обречь на неудачу свое сватовство, начав конкуренцию с предприятием мистера Хенчарда? Конечно, нет; стало быть, разговаривая с нею так ласково, он, очевидно, просто поддался случайному побуждению.

Ей хотелось узнать, не внушила ли ее красота в тот вечер, на танцах, лишь скоропреходящую любовь с первого взгляда, и она, как тогда, надела кисейное платье, спенсер, открытые туфли, взяла в руки зонтик и стала перед зеркалом. Отражение, смотревшее на нее, было, по ее мнению, как раз таким, какое способно возбудить мимолетный интерес, но не больше. «Достаточно хороша, чтобы вскружить ему голову, но недостаточно, чтобы вскружить надолго», – сказала она себе трезво и, упав духом, решила, что теперь Фарфрэ уже понял, как неинтересен и зауряден внутренний мир, скрытый за этой привлекательной внешностью.

С этих пор. всякий раз как сердце ее тянулось к молодому шотландцу, она говорила себе, горько подшучивая сама над собой: «Нет, нет, Элизабет-Джейн… такие мечты не для тебя!» Она старалась не встречаться с ним и не думать о нем, и первое ей удавалось довольно хорошо, а второе – не совсем.

Хенчард огорчился, поняв, что Фарфрэ больше не намерен мириться с его взбалмошным характером, а услышав о планах молодого человека, разгневался свыше всякой меры. О «неожиданном ходе» Фарфрэ – его попытке устроиться самостоятельно здесь в городе – Хенчард впервые узнал после заседания в городской ратуше и, делясь своим мнением об этом с другими членами совета, кричал так громко, что голос его был слышен у городского колодца. Судя по этим раскатам, у Майкла Хенчарда – хоть он был и мэром, и церковным старостой, и кем-кем только не был за долгие годы воздержания – по-прежнему под корой внешнего спокойствия клокотал буйный вулкан страстей, как и в тот день, когда он продал свою жену на Уэйдонской ярмарке.

– Да, он мой друг, а я его друг… разве не так? Видит бог, уж если я не был ему другом, так кто же был, хотел бы я знать? Когда он сюда явился, у него все сапоги в заплатах были. И разве я не оставил его здесь… не помог ему найти заработок? И разве я не помогал ему деньгами и всем, что ему было нужно? Я с ним не торговался… я сказал: «Сами назначьте себе жалованье». Одно время я был готов поделиться с ним последней коркой, так он мне нравился. А теперь он на меня плюет! Но, будь он проклят, я с ним померяюсь силами… в честной купле-продаже, заметьте – в честной купле-продаже! И если я не сумею вытеснить с рынка такого сопляка, как он, грош мне цепа! Кто-кто, а мы покажем, что знаем свое дело не хуже других!

Его коллеги из городского совета отнеслись к нему не очень сочувственно. Теперь Хенчард был уже не так популярен, как года два назад, когда они выбрали его мэром за его поразительную энергию. Эта энергия приносила им пользу всем вместе, но не раз уязвляла каждого из них в отдельности. Итак, он вышел из ратуши и пошел по улице один.

Вернувшись домой, он, видимо, вспомнил о чем-то со злорадным удовлетворением. Он позвал Элизабет-Джейн. Войдя и увидев его лицо, она встревожилась.

– Ты ни в чем не провинилась, – сказал он, заметив ее беспокойство. – Я хочу только предостеречь тебя, милая. Этот человек… Фарфрэ… так вот, насчет него. Я два-три раза видел, как он разговаривал с тобой… он танцевал с тобой на празднике и провожал тебя домой. Не бойся, не бойся, я ни в чем тебя не обвиняю. Но слушай: скажи мне, ты не дала ему какого-нибудь опрометчивого обещания? Не зашла хоть чуть-чуть дальше пустой болтовни и тому подобного?

– Нет. Я ничего ему не обещала.

– Прекрасно. Все хорошо, что хорошо кончается. Я требую, чтобы ты с ним больше не виделась.

– Хорошо, сэр.

– Ты обещаешь?

Она с минуту поколебалась, потом сказала:

– Да, если вы этого очень хотите.

– Хочу. Он враг нашей семьи!

Когда она ушла, он сел и крупным почерком написал Фарфрэ следующее письмо:

"Сэр, прошу Вас отныне прекратить знакомство с моей падчерицей. Она, со своей стороны, обещала больше не принимать Вашего ухаживания, и я поэтому надеюсь, что Вы не будете навязываться ей.

М. Хенчард"

Казалось бы, у Хенчарда должно было хватить дальновидности, чтобы понять, что нет лучшего modus Vivendi {Образ жизни, линия поведения (лат.).} по отношению к Фарфрэ, как поощрять его ухаживание и залучить его себе в зятья. Но упрямый мэр был неспособен подкупить конкурента таким путем. Хенчард был безнадежно далек от всяких обывательских уловок этого рода. Любил он или ненавидел – все равно в дипломатии он был туп, как буйвол, а его жена не решилась указать ему путь, который сама, по многим причинам, выбрала бы с радостью.

Тем временем Дональд Фарфрэ открыл врата торговли на свои страх и риск в одном доме на Дарноверском холме – как можно дальше от складов Хенчарда, ибо твердо решил избегать клиентов своего бывшего друга и хозяина. Молодой человек считал, что на этом поприще для них обоих дела хватит с избытком. Город был невелик, но вел сравнительно крупную торговлю зерном и сеном, и Фарфрэ, обладавший врожденной сметливостью, полагал, что он может с успехом принять в ней участие.