Мэрилин Монро. Жизнь и смерть секс-символа Америки - Аннина Софья Александровна

Сделка двоих — не всегда только сделка. Нечто большее было даже в интрижке-приятельстве Джо Шенка и Мэрилин, где каждый в конечном счете понимал, что от него нужно другому.

Но Джонни Хайду сразу захотелось подарить Мэрилин ни много ни мало — весь мир. А ее… ее потрясла его доброта. Так же, как когда-то потрясла доброта Аны Лоуэр, хотя между целительницей из Общества христианской науки и прожженным голливудским воротилой не сумел бы обнаружить сходства даже самый пристальный взгляд.

"Доброта — самое странное, что замечаешь в любовнике, — да и вообще в любом человеке. Ни один мужчина в жизни не глядел на меня такими добрыми глазами… Он понимал не только меня, он понимал и Норму Джин. Он один прекрасно знал о той боли, о том отчаянии, которое я носила в душе. Когда он обнимал меня и говорил, что любит, я знала, что это правда. Никто и никогда не любил меня так, как он. И всем своим сердцем я желала бы отвечать ему тем же… Но заставить себя полюбить для меня было все равно, что заставить себя полететь, как птица".

Бывало, он, невзирая на свои "безупречные манеры", распекал ее при посторонних, бывало, прилюдно же обзывал "пустой башкой". Но Мэрилин, нахлебавшейся унижений с Фредом, вовсе не казалось, что Джонни ею помыкает. Она и даже те, кто оказывался рядом, буквально физически ощущали направленные на нее потоки горячей нежности.

Одна из бывших подруг Хайда, актриса Мэрибет Хьюс, говорила: "Я знаю его, и я знаю — он хотел, чтобы каждую спою свободную минуту она делала что-нибудь полезное для своей карьеры. Как только вы попадали в водоворот жизни Джонни, ваша собственная жизнь вам больше не принадлежала. Большинство женщин не могли принять этого. Большинство женщин не были согласны на высокую драму, в которую он превращал их жизнь. Чтобы быть с Джонни Хайдом, вам надо было быть очень сильной".

Любовь Джонни к Мэрилин была собственнической, несколько тиранической, но несомненной и глубоко искренней. И можно себе представить, какие моральные муки испытывала Мэрилин, всю жизнь хотевшая, чтобы ее любили, когда не смогла ответить взаимностью. Чувства Хайда не шокировали её так, как страсть Наташи Лайтес, но и тут она мало что способна была предложить взамен. Любовь Наташи была запретной. С точки зрения Мэрилин, в воспитательницах у которой были, среди прочих, две истовые христианки, суровая Ида Болендер и нежная Ана Лоуэр, — даже преступной. И это в какой-то мере избавляло от терзаний совести. Джонни Мэрилин не любила просто потому, что не любила, — и не находила себе оправданий.

"…Доброта Джонни изменила для меры весь мир вокруг, но так и не затронула мой собственный внутренний мир. Я изо всех сил старалась полюбить его. Он был не только добр, он был еще мудр, не говоря уже о его верности и преданности… Это был первый человек в моей жизни, который понимал меня. Таких, как он, мне раньше просто не попадалось… Он вызывал у меня ощущение счастья и постоянно поддерживал во мне веру в себя.

С ним я перестала бегать от одной студии к другой в поисках работы. Это его заслуга. Я сидела дома, ко мне приходили преподаватели актерского мастерства, я стала читать книги. У меня просто сердце разрывалось от благодарности к нему я жизнь за него готова была отдать. Но любви, то есть именно того, чего он ждал от меня, увы, не было… Он всюду брал меня с собой, куда бы ни шел, куда бы ни ехал. Все его буквально обожали, а меня считали его невестой. Джонни действительно не раз просил меня выйти за него. "Ты не долго будешь мучиться, — уговаривал он, — у меня ведь слабое сердце, я скоро умру". А я так и не сказала ему "да"".

Наташа Лайтес ревновала ученицу к Хайду так же, как еще недавно к Карджеру. (Который, к слову, после того как любовница рассталась с ним окончательно, еще несколько месяцев пытался вернуть ее — то ли из-за оскорбленного самолюбия, то ли запоздало осознав, что все же она ему дорога; так тоже иногда случается.) Две женщины и новый мужчина Мэрилин составили очередной необычный треугольник, причем Наташе опять, пользуясь метким выражением из рассказа О.Генри, досталась роль гипотенузы. Легко догадаться, что Хайд и Лайтес терпели друг друга с большим трудом. Наташа за глаза именовала Хайда не иначе как "Квазимодо" — особенно часто после того, как Джонни ушел от жены, актрисы Мозель Крейвене, и четырех сыновей, и снял для Мэрилин и себя особняк в Беверли-Хиллс. (При этом, чтобы хоть как-то защититься от сплетен и любопытных носов журналистов, на имя мисс Монро был забронирован номер в отеле.) Джонни считал, что Наташа лишь сбивает Мэрилин с толку излишними "сложностями", и, как явствует из вышеприведенной цитаты, настойчиво предлагал актрисе других преподавателей.

И все же время, проведенное Мэрилин с двумя этими "эрзац-родителями", было для нее во многих отношениях плодотворным. Оба, не сговариваясь, действовали в унисон, побуждая Мэрилин непрестанно развиваться и расширять свой кругозор. Правда, ее стремление к "культуре" подчас выглядело хаотичным и слегка неуклюжим — так, она скупала альбомы по искусству ради того, чтобы вырезать из них иллюстрации. Стены спальни и кухни их с Джонни "гнездышка" были увешаны репродукциями картин Ботичелли и Дюрера. А на прикроватной тумбочке в рамке для фотографий стоял портрет итальянской актрисы Элеоноры Дузе, которой горячо восхищалась Наташа.

Осенью 1950 года Мэрилин даже записалась на десяти недельные курсы при Калифорнийском университете, и в этом поступке тоже следует видеть влияние недружного тандема Хайд — Лайтес.

Джонни, приучивший Мэрилин, по ее словам, "к хорошим книгам и хорошей музыке", декламировал ей вслух стихи Пушкина, советовал читать романы и рассказы Марселя Пруста и Томаса Вульфа, Толстого, Тургенева, Достоевского, Леонида Андреева и подолгу обсуждал с ней прочитанное. Хайд заразил Мэрилин интересом к русской литературе и заронил в ее сердце мечту, которую она лелеяла потом всю жизнь и которой так и не суждено было осуществиться, — сыграть Грушеньку, героиню "Братьев Карамазовых".

Однажды Джонни сказал, что они, живая Мэрилин и книжная Грушенька, чем-то очень схожи. И даже обронил — всерьез или нет, неизвестно, — что Монро вполне подошла бы роль в экранизации романа Достоевского, которую как раз планировала снимать "Metro-Goldwyn-Мауег". С тех пор Мэрилин бредила этим фильмом и мысленно проигрывала все сцены, в которых появлялась Грушенька. "Братьев Карамазовых" она выучила чуть ли не наизусть. "Это была самая трогательная история из всего, что я когда-либо читала или слышала", — вспоминала Мэрилин. О своей мечте она прожужжала уши Наташе. Та охлаждала ее пыл: да, американская экранизация могла бы получиться интересной, но Мэрилин пока что рановато замахиваться на такие роли. И обязательно добавляла что-нибудь язвительное, например: "Запомни наконец, дорогая, в имени Грушенька ударение делается на первом слоге!"

Еще бы! Ведь в разговоре упоминался ненавистный Хайд!

Джонни преобразил Мэрилин даже внешне. Он уговорил ее решиться на пару пластических операций, и хирурги убрали ей горбинку с кончика носа и придали подбородку более плавную и округлую форму.

Когда Хайд и Монро познакомились, на студии "United Artists" готовился к производству фильм с участием братьев Маркс. Это было последнее появление на киноэкране знаменитых комиков — как и все предыдущие их фильмы, незатейливая комедия положений с множеством трюков и потасовок. Джонни добился для Мэрилин роли в этой картине, называвшейся "Счастливая любовь", причем роль для молодой актрисы была написана на ходу, в последний момент. Сцена с Мэрилин длилась около минуты. В финале герой Граучо Маркса, частный детектив Груньон, слышит стук в дверь своего кабинета и впускает соблазнительную блондинку в открытом платье и с чувственной походкой. "Чем могу служить?" — спрашивает детектив и добавляет "в сторону": "Какой дурацкий вопрос!" Мэрилин кладет ему руку на плечо: "Мистер Груньон, я хочу, чтобы вы мне помогли". — "А в чем, собственно, дело?" — "Какие-то мужчины постоянно преследуют меня". Гримасы остолбеневшего Граучо убеждают посетительницу, что помощи от него ждать нечего, и она разворачивается к выходу "В самом деле? — наконец изрекает Граучо, глядя на зазывно вихляющийся зад Мэрилин. — Не пойму, почему бы это!"