Испанский любовник - Джоанна Троллоп

Фрэнсис выстроила бокалы и стаканы в ряд.

Неужели Лиззи хотела сказать, что если Фрэнсис не будет поддерживать свои отношения с окружающими с таким же старанием, с каким садовод-энтузиаст корпит над молодыми саженцами в теплице, то они просто угаснут? „Но ведь у меня много привязанностей, – подумала Фрэнсис, – семья, моя помощница Ники, в конце концов, лондонские друзья, о которых Лиззи почти ничего не знает".

„Почему она допускает, что мы можем быть разными и одновременно одинаковыми, чтобы дополнять друг друга, но не может или не хочет понять, что есть просто другие жизни, не очень похожие на ее?"

Она понесла тяжелый поднос на кухню. Аккуратно нарезанные остатки индейки были уложены на большом блюде, накрытом полиэтиленовой пленкой.

– Я тебя рассердила? – спросила Лиззи.

– Нет, ты же знаешь, что почти никогда меня не сердишь, – ответила Фрэнсис.

– Понимаешь, я так испугалась, – начала было Лиззи, но замолчала.

– Испугалась?

– Я подумала, что ты, в некотором роде, бросаешь меня…

– Лиззи! – закричала Фрэнсис. Она оставила поднос на столе и бросилась через всю кухню к сестре. – Лиззи! Как ты могла такое подумать?

Она обняла сестру. Та прошептала:

– Ведь у нас с тобой договоренность, правда? Взаимная договоренность о жизни?

– Да, конечно.

– Я всегда буду здесь, чтобы ты всегда могла приехать домой…

– Я это знаю.

– Можно сказать, что в нашей жизни я предназначена тебе, а ты – мне.

– Да, это у нас в крови, – прошептала Фрэнсис, мягко разжав объятие.

Лиззи дотянулась до рулона бумажных полотенец, оторвала несколько штук и громко высморкалась.

– Извини. Извини, пожалуйста. Что я тут устроила!

– Нет, ничего.

– Может, и надо было это сказать. Фрэнсис медленно кивнула.

Дверь открылась, и на кухне появилась Гарриет в длинном халате, пестревшем оранжевым, терракотовым, алым, пурпурным, черным и желтым цветами.

– Что это еще такое?

– Это бабушкин халат, – засмеялась Гарриет, – и она сказала, что он имеет особую энергетическую силу.

Лиззи подошла к ней поближе.

– Это один из ее кафтанов! Из Марракеша. Какой ужас!

– Ну и безвкусица, – поддакнула Гарриет. Фрэнсис сказала:

– Бабушка хотела сделать тебе приятное, подарив его.

Веселье тут же исчезло с лица Гарриет. Она стала разглядывать халат.

– Я не понимаю…

– Фрэнсис, не слишком ли ты серьезна? – проговорила Лиззи.

Та в ответ пожала плечами.

– Лиззи, ведь маме было на три года больше, чем нам сейчас, когда она отправилась в Марракеш.

– Что такое Марракеш?

– Такое место в Северной Африке. Одно из тех, где собирались хиппи.

Гарриет уставилась на них широко раскрытыми глазами.

– Бабушка была хиппи?!

– Да, некоторое время.

– Господи боже мой! – воскликнула девочка, изображая, что сейчас упадет в обморок.

– Гарриет!

– Я знаю, говорить этого не следовало. Но это так важно, – тихо заметила Фрэнсис.

Лиззи посмотрела на сестру. Взгляд Фрэнсис был прикован к халату, но не к его дешевой выношенной ткани. Казалось, что, глядя на халат, Фрэнсис видит что-то совсем другое. Выражение лица у нее было задумчивое и одновременно сочувственное. С какой это стати Фрэнсис вдруг защищает Барбару? Барбара ведь бросила их, десятилетних девочек, почти на целый год. Лиззи скорее дала бы отсечь себе руку, чем позволила бы хотя бы просто подумать о столь эгоистичном бездумном поступке. К тому же Барбара допустила сегодня откровенную едкость, когда Фрэнсис появилась на кухне. „Господи, – сказала она, держа в руке половник, – я и не думала, что в Испании тан быстро справляют Рождество".

– Фрэнсис, – позвала Лиззи.

Фрэнсис вздрогнула, будто ее разбудили ото сна. Гарриет и Лиззи смотрели на нее.

– Иногда люди совершают в своей жизни поступки, которые они не могли бы совершить десятью годами позже или раньше, но абсолютно естественно совершают их именно в данный момент. Вы осуждаете такие поступки в любом случае?

– Если это вредит твоим близким… – начала было Лиззи.

– Нет, не осуждаю, – перебила мать Гарриет.

– А как ты к этому относишься?

Гарриет разгладила халат на своих узеньких бедрах. Ее острое личико вдруг лишилось обычно присущего ей легкомысленного веселья.

– Это учит принимать жизнь такой, какая она есть.

Вечером на святки Фрэнсис уехала обратно в Лондон. Предыдущей ночью она проспала двенадцать часов и теперь чувствовала себя неважно. Ее единственной целью сейчас было вернуться к самому надежному источнику удовлетворения и спокойствия в ее жизни – к офису, где размещалась компания „Шор-ту-шор".

Дороги были практически пусты. Большинство англичан растягивали рождественские праздники до следующего уик-энда. В багажнике машины Фрэнсис кроме чемодана лежали еще две коробки: одна с подарками, а другая – с едой. Лиззи упорно настаивала, чтобы Фрэнсис их взяла, как мать, отсылающая ребенка после каникул в интернат. Перед отъездом у них состоялся еще один разговор, во время которого Лиззи, по мнению Фрэнсис, совершенно справедливо заметила, что заботы о семье и по дому ложатся на нее тяжким бременем и это должно учитываться в их будущих отношениях. Вспомнив свои размышления во время полета в Севилью о том, что Лиззи, в конце концов, сама выбирала такую жизнь, Фрэнсис хотела было осторожно сказать об этом, но вдруг увидела в глазах Лиззи такое отчаяние, рожденное эмоциональной и физической усталостью, столь характерной для матерей в больших семьях, что не решилась что-либо произнести. Они тепло обнялись, а перед отъездом Фрэнсис поцеловала на прощание Уильяма, Роберта и всех детей, кроме Сэма, который ненавидел целоваться, хотя и был самым чувственным среди братьев. Барбара расцеловалась с Фрэнсис достаточно сердечно, но на ее лице было написано, что она хочет сказать намного больше, чем сказала. Когда машина Фрэнсис отъезжала от Грейнджа, все собрались на ступеньках крыльца, освещенные светом из холла, и ей запомнились их машущие силуэты.

Фрэнсис вошла через боковой вход своего дома, откуда вверх, прямо к ее квартире, вела крутая лестница. Ее не было дома три дня, и на половике у двери собралась приличная груда почты, в основном всякой ерунды, среди которой валялась и наполовину обкусанная картофелина. Фрэнсис уже привыкла к этому. В следующем по улице доме находилась закусочная, где готовили печеную картошку на вынос, и люди, казалось, никак не могли запомнить, что перечная начинка была ужасно невкусной.

Она включила свет. В один из уик-эндов они с Ники решили покрасить стены лестницы в терракотовый цвет, надеясь придать им теплоту, но добились лишь того, что теперь, когда поднимаешься по ступенькам, кажется, будто ты карабкаешься по какой-то длинной кишке. Лестница оставалась очень некрасивой, но Фрэнсис не стала ничего менять, только развесила плакаты с видами Сиены, Флоренции и очертаний башен Сан-Джиминьяно.