Римские каникулы (сборник) - Виктория Токарева

– И тут любовь, – сказала Тамара. – Ищите женщину.

– Ищите водку, – уточнил Юра.

– С чего вы взяли?

– Лидка ж не дала им закусить. Сказала: у меня не столовая. Они со Славиком выпили на голодный желудок. Он окосел и схватился за топор. Да и наследственность неважная.

– С чего вы взяли?

– Папаша умер от водки. Корову продали, два ящика купили. Сын алкоголика, сам пьяница. Что от него можно ждать?

– Не в этом дело, – возразила Тамара.

– И в этом тоже. Девяносто пять процентов преступлений совершаются на пьяную голову.

Юра остановил «Джорика» возле магазинчика. Вышел, скоро вернулся, держа в руках хлеб, брынзу и два пакета сливок.

Они стали есть молча. Тамара никогда в жизни не ела такого вкусного серого хлеба, такой свежей, пахнущей молоком брынзы. Вообще, брынза – ее любимая еда. Она крошила брынзу в супы, в овощи, в макароны. Было непостижимо, что Юра угадал. А с другой стороны – постижимо. Ему было не все равно. Он вникал в Тамару, все учитывал и предчувствовал. Если бы хоть кто-нибудь учитывал Петька, такого бы не случилось. Но он как таковой никому не был нужен. Сначала Лидка свела счеты с Васьком при помощи Петька. Потом равнодушный отчим, у которого своя семья. А может быть – сначала равнодушный отчим. Далее равнодушный корреспондент, которому плевать и на свою работу, и на газету. Он обязан был хотя бы посмотреть лотерейный билет. Но не посмотрел. Председатель колхоза, которому не хотелось копаться в жадности Самусенков, у него своих дел полно. Любила его только мать, но она не имела права голоса. И маленькая сестра. Петько попал в колесо равнодушия. Сколько их, невидимых соучастников преступления, но их не судят. Не дают срок. Они даже не догадываются, что они – соучастники.

– Дошел… – проговорил Юра. Видимо, Петько не выходил у него из головы.

– Довели, – поправила Тамара. – Один бы он до этого не дошел.

– Интеллигентские штучки.

– Что? – не поняла Тамара.

– Я их ненавижу, – тихо и определенно сказал Юра. – Недавно шел по мосту, а навстречу компания из Петьков и Славиков. Иду и не знаю: столкнут они меня или нет. А плавать я не умею.

Тамара мысленно представила себе хрупкого провинившегося Ангела на узком мосту. Внизу, как в пропасти, поблескивает вода. А навстречу – неуправляемые, расхристанные, безумные. Чтобы столкнуть, не надо особых усилий. Просто пройти, не сворачивая. Чуть двинуть плечом, как зачеркнуть человека.

Подъехали к зданию городского суда.

– Я в машине вас подожду, – сказал Юра. – Я устал. Надоел мне ваш солдат.

– Он скорее ваш, – возразила Тамара и вышла из «Джорика».

Судья смотрел в стол. Его настораживал и оскорблял тот факт, что представитель печати перепроверяет его работу. Стало быть, не доверяет.

Тамара листала пухлое дело. В деле была заметка «Радость солдата». По поводу отравленной собаки – ни слова. Видимо, этот факт имел значение только для Петька. Да и где та собака? О Ваське тоже ни слова. Тамара прочитала приговор. Солдат был осужден по статье «за предумышленное убийство». Он действовал не в состоянии аффекта, а вполне обдуманно. Петько ушел от Лидки к себе домой. Там взял топор и вернулся обратно, неся его за пазухой. Дорога – через весь поселок. Петько мог и протрезветь и передумать. Но он туго замыслил убить Лидку. Однако, когда он вошел в дом, Лидка сидела в туалете, а на первый план вылезла теща, и удар пришелся по ее голове, а не по Лидкиной. Тещина голова оказалась крепкой, и она выжила. Вмешалась судьба. Не Петько, а судьба смилостивилась над тещей. Преступные действия производились в присутствии дочери, которая осознавала действия подсудимого. Она визжала от ужаса, Петько засунул ее в шкаф. Преступление в присутствии малолетнего, но сознательного человека отягощало преступление.

Тамара отодвинула приговор. Ей все было ясно. Петько изобразил себя в письме жертвой недоразумения: пресса, опубликовав ошибочную статью, довела его до тюрьмы. Пусть теперь пресса и вытягивает обратно. А он, бедный раб любви, ни за что ни про что сидит в заключении и чистит бочку картошки в ледяной воде.

– Вы его помните? – спросила Тамара у судьи.

– Помню, – односложно ответил судья.

– Какое он произвел на вас впечатление?

– Неважное.

– А именно?

– Ограниченный человек.

– А он не производил на вас впечатление страдающей души?

– А они тут все страдающие души.

Судья, как и Лидка, не был расположен к беседе. Ему в этом деле все было ясно.

– А как вы считаете – одиннадцать лет не круто? Все же теща осталась жива.

– Круто, конечно. Там не сахар. Но такие люди – сорняки. Их надо выдирать.

– Что значит выдирать? – удивилась Тамара.

– А зачем они?

– Все люди – люди. Каждый человек – человек.

– Это – не человек. И они – не люди.

– Не хотела бы я к вам попасть, – созналась Тамара.

– А вы и не попадайте.

Он улыбнулся. У него были хорошие зубы и довольно хорошие манеры. Узким лицом, белесостью, промытостью он походил на немца. «Нацист», – подумала Тамара, и ей захотелось на улицу, к «Джорику», с которым она сроднилась. И время, протянувшееся в кабинете, показалось бесконечным. Не имеющим точки.

Тамара попрощалась и вышла из кабинета. Она торопливо пошла, потом побежала. Она сбегала с лестницы, как абитуриентка, поступившая в институт, только что увидевшая свою фамилию в списках принятых. Ее несла молодость, беспричинная радость и надежда. Казалось, еще немного – и будет найден выход из колеса. Она бежала к своему выходу.

С Петьком все было ясно. Определенность тоже высвобождала. Петько остался позади, как и его поселок.

Юра стоял возле «Джорика», разговаривал с девушкой. Девушка вся была засыпана светлыми кудряшками, как тонкорунная овечка.

Тамара остановилась. Беспричинная радость деликатно отошла в сторонку, уступила место усталости. Оказывается, Юра жил до сегодняшнего дня целую жизнь, и эта девушка из его вчерашнего дня. А Тамара решила почему-то, что до нее он вроде и не жил. Оказывается, жил. Был любим. И сейчас любим вот этой овечкой, и она ему очень идет: легкая, ясная, без отягчающего прошлого. А Тамара – на что она рассчитывала, жена алкоголика, белка в колесе.

Юра увидел Тамару. Попрощался с овечкой, и она зацокала копытцами через дорогу, платьице коротенькое, ножки ровные, как макароны.

Тамаре показалось, что из нее, как из резиновой игрушки, вытащили затычку. Ушел весь воздух. Захотелось сесть на асфальт.

– Ну, что? – озабоченно спросил Юра, подходя.

– Ничего. Все в порядке.

– Что в порядке?

– Отвезите меня в гостиницу, – попросила Тамара.

Сели в машину. Тамара была чужая, и больше чем чужая. Вернее, меньше. Она была враждебна.

– Что с вами? – Юра взял ее за руку.

– Ничего. Я устала.

– И это все?

– Все.

– Вы считаете, что усталость достаточная причина для…

– Для чего?

– Ну хорошо. Я отвезу вас в гостиницу.

Теперь обиделся он. Ехали отчужденные.

Днепропетровск праздновал юбилей ВЛКСМ, и все гостиницы оказались забиты комсомольцами двадцатых годов, тридцатых и так далее, вплоть до семидесятых. Мест не было. Ночевать было негде. Уехать тоже было нельзя, Тамара наметила на завтра встречу с корреспондентом, автором заметки «Радость солдата». Знакомых в Днепропетровске у нее не было. Оставалось идти на вокзал и сидеть до утра в зале ожидания.

– Я могу пригласить вас к себе, – сказал Юра несколько официально. – У меня есть раскладушка.

Тамара молчала.

– Что все-таки происходит? – тихо потребовал Юра, обегая ее лицо своими дымными глазами.

Что она ему скажет? Он для нее – и этот Юра, и тот. Первый. Она не могла себе представить, что тот Юра кем-то ее заменил. Прижизненная замена. Это все равно что увидеть себя в гробу. Как об этом скажешь?

Тамара промолчала.

Юра жил на краю города в деревянном доме. Дом был длинный, два сруба, придвинутых один к другому. Это была частная постройка, принадлежащая Юриным родителям. Видимо, когда-то, в плохие времена, половину дома продали, и сейчас в этой половине жил тот самый сосед, к которому слетались все птицы и ушла жена. Каждая половина имела свой вход, но, должно быть, Юра часто встречался с женой на приусадебном участке.

Вошли в дом. В доме было две комнаты и кухня. Юра тотчас отправился на кухню и поставил чайник. Тамара обошла комнаты. В одной стоял стол и стул, в другой – раскладушка.

– Просторно у вас, – заметила Тамара.

– Жена всю мебель забрала. И всю посуду, – просто объяснил Юра.

– А на чем вы едите? На газете?

– Почему? Одна тарелка у меня есть. И одна вилка. Сейчас будем ужинать.

Юра достал из маленького висячего холодильника домашнюю колбасу, малосольные огурцы величиной с мизинец, помидоры – крупные, громадные, как маленькие дыни. И бутылку вина.

– Откуда это у вас? – поразилась Тамара.