Повседневная жизнь Японии в эпоху Мэйдзи - Луи Фредерик

В «европеизированных» домах было принято с максимальной точностью воспроизводить все западные обычаи и стиль. В комнатах для приема гостей вешали акварели или картины, написанные маслом, — этой работой стали заниматься некоторые японские художники, копируя западную манеру письма. Но это новое веяние распространялось довольно медленно, и японские коллекционеры предпочитали, как и их предки, хранить свои сокровища в кура, под надежной защитой от огня и грабителей, лишь скупо украшая токоному несколькими любимыми произведениями. Даже в конце Мэйдзи в редком доме стены были увешаны картинами. Гораздо чаще вместо этого на видном месте красовался диплом в рамке.

Японская семья

Понятие семьи в Японии сильно отличается от такового в Китае и Европе, где семью составляют родители, дети, дедушки с бабушками и некоторые более далекие родственники. Хотя кровное родство всегда существовало в Японии, понятие семьи отнюдь не сводится к нему одному. Существует по меньшей мере три концепции семьи, в соответствии с которыми человек принадлежит к сельской общине, к городской общине, к придворной знати или к военному сословию. Та, которая имеет с нашим, то есть с европейским, представлением о семье больше всего точек соприкосновения, была принята среди придворной знати и глав кланов. Представители придворной знати (кугэ) практически все являлись предполагаемыми потомками одного императора: либо прямыми, либо принадлежавшими к боковым ветвям генеалогического древа. Все они составляли привилегированное сословие и, нося разные имена, надеялись, что когда-нибудь именно их род получит верховную власть. Иногда эти семьи так разрастались, что отдельные (наиболее отдаленные) их члены становились просто жителями своей страны без каких-либо привилегий, хоть и продолжали гордиться своим именем. Представители одного рода изначально были, вероятно, жителями одной и той же деревни и выполняли коллективную работу. Позднее их владения накрывали целое княжество, на первое место выходила община самураев, и понятие рода менялось. Жители одной деревни не обязательно принадлежали по рождению к одному клану, в него могли вступать члены другого, и такая смена рода стала обычным делом. Население региона попадало под власть одного главы рода. С приходом нового правления Мэйдзи кланы были распущены, и все чаще и чаще люди меняли деревни, княжества и занимались в деревенских общинах ремеслами, о которых раньше приходилось только слышать. Итак, крестьянская община включала в себя не только кровных родственников, но и тех, кто занимался одной и той же работой. Отсюда следует, что «деревенская семья» была скорее социальной группой, чем семьей, ограниченной общими предками и включающей в себя «слуг» и «клиентов». Японское слово маки, когда-то относившееся к одной линии или к группе племен, постепенно потеряло первоначальное значение и стало применяться для обозначения тех, кто занимался одним и тем же делом, независимо от того, были ли они родственниками или нет, или же представителей одной деревенской общины. Вначале крестьянин, обрабатывающий землю, мог довольствоваться помощью жены и детей. Но когда эти земли, принадлежавшие многим членам «семьи», расширились, появилась необходимость в посторонней помощи. Чужие люди, участвующие в тех же самых работах, что и «семья-ядро», были приняты в род и стали его частью. Чем больше человек включала в себя семья, тем более разнообразной становилась ее деятельность и тем более номинальной — верность главе «семьи-ядра», который одновременно являлся главой всего рода. Только религиозные церемонии позволяли членам рода собираться время от времени всем вместе, для того чтобы воздать почести своему главе. Коллективный труд (во время строительства мостов, дорог, храмов или святилищ), требующий большого количества рабочих рук, также объединял весь клан. Таким образом, японская семья была более многочисленной, чем семья, связанная кровными узами. Она являлась прежде всего группой людей, объединенных общими интересами, где каждый разделял успехи и неудачи в коллективной работе.

Одним словом, традиционная крестьянская община держалась на основе общего труда. Внутри нее тенденция к индивидуализму была еще очень сильна. Кроме того, очень сильной была и семейная солидарность на уровне сотрудничества для работы, которая идеологически была ориентирована на сохранение status quo.

Такие слова для обозначения семьи, как кабанэ, сэй, удзи, мёдзи, употреблялись в основном среди аристократии и до 1870 года не употреблялись простолюдинами. Последние использовали своего рода имена дзокумё, цусё, к которым часто прибавлялись обозначения очередности появления на свет ребенка: таро (первый сын), дзиро (второй сын), сабуро (третий сын) и т. д. Женщинам давали «цветочные» имена или имена других предметов, вызывающих положительные эмоции, которым всегда предшествовал префикс «О», выражающий почтение. И лишь женщины благородного происхождения использовали суффикс «-ко» (ребенок). Но после Реставрации в народе быстро распространилась привычка прибавлять этот суффикс к именам всех молодых девушек, несомненно, чтобы подчеркнуть, что классового различия больше не существует. Поэтому сегодня большинство женских имен в Японии оканчиваются на — ко: Ёко, Сацуко, Миэко, Масако, Рэйко и т. д.

Но у японцев возникали иногда, особенно среди буржуазии, военного сословия, художников и представителей интеллигенции, особые имена с особым значением. Детское имя (ёмё) молодые люди носили до тех пор, пока не достигали возраста взрослого мужчины (этот возраст варьировался от одиннадцати до пятнадцати лет). Имелись еще прозвища (адзана) или псевдонимы (го, хаймё, гого, гэймё), которые зависели от профессии человека, например, от того, был ли он литератором, поэтом, актером, художником. Существовали почетные имена, дававшиеся посмертно (окурина), и имена, обычные для буддистов (хомё кайме). И, конечно же, многие японцы имели «тайное имя» (напори, дзицумё), которым пользовались лишь в особых случаях и которое, по сути, и являлось настоящим именем.

В 1870 году вышел указ, согласно которому каждый должен был выбрать себе фамилию (мё), и большинство людей приняли ту, которая была известна в том месте, где они жили или работали. Этимологически «мё» означает «поле, возделываемое сообща группой людей». И каждая такая группа носила коллективное имя, чаще всего связанное с наделом земли, полем, деревом, ручьем и т. д. Когда эта группа оставляла надел и перебиралась на новый участок земли, она также меняла и имя в соответствии с этим новым участком. Фамилия, таким образом, означала только потомков одного общего предка, а общину объединяли земельные отношения.

Фамилия, принятая в 1870 году, отражала не суть семейных отношений, а скорее принадлежность к относительно ограниченной социальной группе. Эта фамилия могла быть названием местности, где жил и работал человек, или фамилией покровительствующего ему человека, хозяина (для слуги) или начальника (для воинов), а иногда монахи принимали в качестве фамилии название своего храма. Отсюда следует, что эпоха Мэйдзи не изобретала новых имен-патронимов, но пользовалась большим числом уже существовавших, обозначавших более или менее важные социальные группы людей, что прекрасно иллюстрирует чувство, которое испытывают японцы, принадлежащие к одной рабочей группе и ставящие общие интересы выше «семейных», как они понимаются нами. Это одна из важнейших характеристик японского общества, в котором чувство принадлежности к социальной группе по работе сильнее, чем принадлежность к «семье». Только женщины, не так активно участвовавшие в общественной жизни, имели несколько отличное представление о семье, основанное больше на отношениях между родителями и детьми, чем на отношениях мужа и жены.

Это хорошо иллюстрируется выражением «ояко», которое буквально означает «отношения родителей — детей». Этимологически оно подразумевало участие в работе, часто семейной, но эта концепция была расценена как менее важная, поскольку ояко могло объединять слуг или людей, не имеющих кровного родства, а также «усыновивших» их людей. Глава такой рабочей общины воспринимался как отец (оя), а остальные члены группы — как дети (ко). Поэтому в японской семье различают отца и детей «по рождению», а также «приемных» детей и «отчима», хотя все они носят одно имя.

Б. Чемберлен говорит, что такое усыновление было принято не только для того, чтобы избежать вымирания семьи и как следствие исчезновения культа предков, но также для того, чтобы контролировать ее рост. Так, человек, имевший больше детей, чем он был в состоянии содержать, мог «одолжить» одного или нескольких бездетному другу. Усыновив кого-нибудь, можно было оставить ему наследство, и это было самым простым способом, потому что отпадала нужда составлять завещание на имя чужого человека. Торговец мог «усыновить» главного клерка, чтобы у того появился личный интерес к торговле. В свою очередь, клерк «усыновлял» сына своего начальника, прекрасно понимая, что должен будет уволиться, когда его «сын» вырастет и сможет заменить своего отца; «усыновленный» же клерк получал взамен определенную сумму денег и мог либо уволиться, либо продолжать работать, как раньше. Если у клерка был сын, то сын начальника мог, в свою очередь, «усыновить» его. Таким образом, в истории управления предприятием чередовались одни и те же имена. Кроме того, очень часто отец «усыновлял» зятя, и тот принимал имя отчима. Это было особенно распространено, если у супругов не было собственных сыновей. В течение некоторого времени после восстановления императорской власти усыновление часто использовалось, чтобы избежать службы в армии, поскольку если сын был единственным, то его освобождали от военной обязанности. Поэтому родители часто предлагали усыновить сына кому-нибудь из друзей, не имеющих детей.