Бостонцы - Генри Джеймс

– Я не сомневаюсь, вам знакомы некоторые из принадлежащих ему заведений, – сказала миссис Тарант. – Он общается только с людьми своего круга, – продолжила она. – Но этого ему недостаточно. Он не был знаком ни с кем, вроде нас. И он сказал мистеру Грэйси, – это который пониже, – что очень хочет познакомиться с нами. Ему прямо-таки не терпится. И мы, разумеется, согласились, чтобы мистер Грэйси привёл его к нам. Надеюсь, это не будет для него пустой тратой времени. Мне сказали, что он помолвлен с мисс Винкворт. Вы наверняка знаете, кто она. Но мистер Грэйси говорит, что тот видел её всего раз или два. Я думаю, так и появляются сплетни. Мистер Грэйси совсем не похож на него. Он очень скромный, но мне кажется, что и очень умный. Вы не думаете, что он скромный? Ах, вы не знаете? Что ж, я думаю, вам всё равно, вы, должно быть, повидали немало молодых людей. Но, должна сказать, когда молодой человек выглядит так, как он, я считаю, что он ужасно скромен. Я слышала, доктор Таррант сделал мне замечание, когда проходил мимо. Я вовсе не имею в виду, что скромность украшает. И я даже не представляла, что у нас будет такая вечеринка, когда приглашала вас. Почему бы Верене не принести пирог? Он обычно пользуется огромным успехом у студентов.

В конечном счёте, эта обязанность была делегирована Селаху, который после продолжительного отсутствия вернулся с целым блюдом деликатесов, каковые с небывалым успехом представил всем присутствующим. Олив видела, что Верена щедро дарит улыбки мистеру Грэйси и мистеру Бюрраджу, а последнего то и дело подбадривает одобрительным смехом. Со стороны могло показаться, что истинное призвание Верены заключается в том, чтобы улыбаться и развлекать беседой склонившихся к ней молодых людей. Но так могло показаться только человеку, который, в отличие от Олив, не был уверен, что такая одарённая девушка послана в этот мир с совершенно другой целью, и что служить развлечением для тщеславных юнцов – последнее, чем следует заниматься, имея такой талант к обличающим речам. Олив старалась радоваться за свою подругу, обладавшую такой щедрой натурой, что само по себе делает честь любой женщине. Она считала, что Верена нисколько не пытается флиртовать, а просто от природы очаровательна и добра. Природа же наделила её красивой улыбкой, которую она одинаково обращала на всех, независимо от пола. Олив могла быть права, но скажу по секрету, читатель, она сама никогда не могла понять, флиртует Верена или нет. Юная леди тоже не знала, флиртует ли она, и даже если бы знала, то не смогла бы сказать об этом Олив, которая была напрочь лишена обычного женского желания понравиться. Но она видела разницу между мистером Грэйси и мистером Бюрраджем. И то, что попытка миссис Таррант указать на это различие вызвала у неё лишь скуку, было явным тому доказательством. Довольно любопытно, что при всём своём рвении к утверждению превосходства женщин, она куда лучше понимала мужские повадки, чем женские. Мистер Бюррадж был очень красивым юношей, с весёлым и умным лицом, в довольно дорогой одежде, с налётом принадлежности к «выскочкам» – быстро разбогатевший, добродушный светский человек, жадный до новых ощущений и немного строящий из себя дилетанта. Будучи, без сомнения, отчасти амбициозным, и желая польстить себе мыслью, что он не судит людей по одёжке, он связался с более грубым, но и более проницательным персонажем, подлинным сыном Новой Англии, ещё более упрямым и циничным, чем он сам, который пообещал показать ему Таррантов как нечто очень любопытное и типично бостонское. Мистер Грэйси, невысокий человечек с большой головой и в очках, выглядел очень неопрятно, почти деревенщиной, но его уродливые уста расточали сладкие речи. Верена отвечала на них, заливаясь краской от смущения. Олив чувствовала, что она ведёт себя именно так, как один из молодых людей предсказывал другому. Мисс Ченселлор понимала, что происходит между ними, как будто они говорили об этом вслух. Мистер Грэйси утверждал, что она ярчайшая представительница своего класса, и его друг убедится в этом при знакомстве. Они будут смеяться над ней, закуривая сигары по дороге домой, и ещё много дней после этой беседы будут цитировать ту «девушку, борющуюся за права женщин».

Поразительно, насколько по-разному мужчины бывают неприятными. Эти двое очень сильно отличались от Бэзила Рэнсома, как и друг от друга, и в то же время манеры каждого из них были оскорбительны для женщин. Хуже всего было то, что Верена ни за что не станет относиться к ним с неприязнью из-за этого. Она так и не научилась относиться с неприязнью к некоторым вещам, несмотря на усиленные попытки подруги научить её. У неё каким-то чудом сформировалось чёткое представление о мужчине как о жестоком и несправедливом существе, но этот мужчина был абстрактным, платоническим. Она не ненавидела его из-за этого. Но какой смысл был в этом живом и остром представлении об угнетении женского пола, подобном, по её же словам, сверхъестественному пониманию Жанной д’Арк плачевного состояния Франции, если она не собиралась каким-либо образом выражать его, продолжая вести себя как обычная малодушная молодая женщина? Да, в первый день она обещала отречься от всего этого, но разве сейчас она похожа на женщину, которая отреклась? Возможно ли, что этот сияющий, смеющийся молодой Бюррадж, с его цепями и кольцами и блестящими туфлями, влюбится в неё и попытается подкупить своими большими деньгами, чтобы убедить её отказаться от своего святого долга и уехать с ним в Нью-Йорк, где она станет его женой, которую он будет то баловать, то мучить, как подобает настоящему Бюрраджу. Признание Верены в том, что она предпочитает «свободные отношения», служило слабым утешением для Олив. Это была обычная девичья бравада: она ведь понятия не имела, о чём говорит. Хотя она выросла среди людей, привычных к разного рода странностям и к распущенности, она сохранила первозданную невинность истинной американской девушки, величайшую в мире невинность, ибо она пережила отмену всех запретов. И то, что Верена говорила сейчас, лучше всего это доказывало. А значит, она всё же приемлет определённые отношения, что делает встречи с молодыми людьми в поисках новых впечатлений опасными для неё.

Глава 16

Мистер Пардон, как убедилась Олив, оказался таким образом не у дел. Но он был не из тех людей, которые легко сдаются. Он сам пришёл и сел рядом с мисс Ченселлор и завёл разговор о литературе. Он спросил, следит ли она за каким-нибудь из «сериалов», которые сейчас публикуются в журналах. Когда она сказала, что никогда не интересовалась подобными вещами, он кинулся было защищать серийные публикации, но она тут же добавила, что не собиралась их критиковать. Его нисколько не смутили эти возражения, и он тут же переключился на Маунт Дезерт. Его природа требовала всё время о чём-нибудь говорить. Он говорил очень быстро и мягко, и его слова и фразы в целом были очень изящны. Он говорил с приятной прямотой, и его речь изобиловала восклицаниями наподобие: «О Господи!» или «Боже милосердный!» – нехарактерными для представителей пола, обычно использующих более грубые выражения. У него были мелкие и чёткие черты лица, удивительно аккуратные, и красивые глаза, и усики, за которыми он тщательно ухаживал, и моложавость, немного не вяжущаяся с сединой в его волосах, и свободная манера общения, которой он был обязан своей карьерой журналиста. Его друзья знали, что, несмотря на мягкость и болтливость, он был, что называется, живчик. Его связывали со многими литературными предприятиями. Надо сказать, что по большей части это было сродни отношениям Селаха Тарранта с газетами – заботливо культивируемая самореклама. Для этого простодушного сына своей эпохи не существовало разницы между художником и обычным человеком. Частная жизнь любого писателя была лишь пищей для газетчиков, и всем до всего и до всех было дело. Для него всё было поводом для публикации, а публикация представляла собой нескончаемый отчёт о делах горожан, публикуемый с регулярностью объявлений, оскорбительный, если нужно, и если не нужно тоже. Он намеренно поливал грязью их частную жизнь и их внешний вид. Его вера, опять же, была сродни вере Селаха Тарранта – что появляться в газетах это величайшее блаженство, и не следует быть чересчур привередливым к тому, каким образом удалось туда попасть. Он был, как говорят французы, дитя богемы. Свою карьеру он начал в возрасте четырнадцати лет, выискивая по крупицам информацию в огромных засаленных регистрационных книгах, лежащих на мраморных конторках. Он мог льстить себе, что внёс свою скромную лепту от имени бдительной общественности, которая является гордостью демократического строя, в отказ американцев от попыток путешествовать нелегально. С тех пор он заметно поднялся выше в этой области. Он был одним из самых успешных молодых интервьюеров Бостонской прессы. Особенно удавались ему описания женщин. В свои короткие заметки он уместил немало знаменитых женщин своего времени – хотя некоторые из этих прославленных дам были очень объёмны. Ходили слухи, что он коварно подкарауливает примадонн и актрис в гостиницах по утрам после их прибытия или иногда поздно вечером, пока их багаж поднимают в номер. Ему было всего двадцать восемь лет, и, несмотря на убелённую сединами голову, он был, несомненно, современным молодым человеком. Он старался не упускать ни одной удачной возможности. Миссия человечества на земле виделась ему в бесконечной эволюции телеграфа. Многие вещи казались ему одинаковыми – у него отсутствовало даже малейшее представление о качестве и мере. Его уважение вызывали только всяческие новинки. Он был объектом крайнего восхищения для Селаха Тарранта, который верил, что тот разгадал секрет успеха, и который, когда миссис Таррант заметила (что она делала неоднократно), что мистер Пардон явно интересуется Вереной, заявил, что он один из немногих молодых людей, которому он доверил бы свою дочь. Таррант был уверен, что если Маттиас Пардон захочет жениться на Верене, то непременно постарается добиться для неё славы. И преимущества брака, в котором муж был одновременно журналистом, интервьюером, менеджером, агентом и к тому же распоряжался несколькими местными газетами, который будет писать о ней и помогать ей, были для Верены слишком многочисленны, и слишком очевидны, чтобы на нём настаивать. Маттиас был невысокого мнения о Тарранте, считал его второсортным сторонником устаревших методов. У него сложилось впечатление, что тот сам влюблён в Верену, но эта страсть лишена ревности и отличается похвальным желанием поделиться объектом своей любви с американским народом.