Секс-пир: Вулкан эротических фантазий - Мистер Икс

Вернувшись домой, до нитки промокший и злой на самого себя за то, что дал себя уговорить и поехал на эту встречу, которая ровным счетом ничего не дала, кроме бесполезных, пустых разговоров, я разделся и полез под душ.

А еще через час расселина между роскошными бедрами Анны поглотила меня, и я уснул. Когда же наутро проснулся, почувствовал жар. Ноги и руки ломило, голова была словно пудовая бетонная чушка, нос и горло заполнили полчища бактерий, словно пришельцы из других миров. Я взял с тумбочки пачку печенья, отключил телефон и весь день провел в постели в каком-то полубреду. Ко мне являлась Анна и улыбалась своими целомудренными губами. Она брала в рот мои яички, щекотала меня своими длинными ногтями, до последней капли высасывала мой семенной фонд. А потом ложилась на меня, будто живая перина.

Часам к восьми вечера жар стал нестерпимым. Я с трудом поднялся с постели и натянул на себя махровый халат. Тщетно перерыл всю квартиру в поисках чего-нибудь жаропонижающего. Нетвердой походкой вышел на площадку и направился к соседям. Дверь была приоткрыта, таблички с фамилией на ней уже не было. Неужели дед Василий переехал? Я только собрался постучать, как дверь сама бесшумно открылась. На пороге стояла… Анна с кувшином, полным воды. На ней, как и на мне, был только купальный халат. Она была босиком, старше меня на десять лет, но, несмотря на то что морщинки стали чуть глубже, а в густых волосах появилась пара серебряных прядей, она была все та же. Я смотрел на нее, Она выжидательно глядела на меня, в глазах ее был немой вопрос. Я знал, что это она, но отказывался верить своим глазам. Она меня не узнала. Я откашлялся, не зная, с чего начать. Почувствовал, что краснею. Опустил глаза. Открыл рот, но не смог выдавить из себя ни слова. "Вы больны?" — услышал я ее голос будто издалека, будто с расстояния в десять лет. Я смог лишь кивнуть. Она взяла меня под руку и повела туда, откуда я пришел, в мою собственную квартиру. Там она осторожно сняла с меня халат, и я остался в чем мать родила с членом, торчащим, словно Пизанская башня. Улыбнувшись, она осторожно взяла его обеими руками.

Потом уложила меня в постель, ушла и вскоре вернулась с таблетками и апельсиновым соком. Закрыв дверь на замок, она сбросила с себя халат, и он упал к ее ногам. Под халатом она оказалась совершенно голой, и я вперил взгляд в это роскошное тело. Круглый живот, лобковые волосы, похожие на мех горностая, мощные бедра, колени… Я увлек ее вниз, на кровать, она мягко опустилась на меня. Я массировал пышные ягодицы, она бережно ввела член в свою влажную щель и лежала, не шевелясь. От ее улыбки у меня закружилась голова.

"Пощекочи меня", — попросила она, и я просунул пальцы между ее круглых ягодиц. Когда я стал ласкать ее анус, она закатила глаза от удовольствия. Мои пальцы едва касались тугого, окруженного мягкими волосиками колечка, когда же я просунул средний палец внутрь, она громко застонала. Я сделал несколько сильнейших толчков вверх и тут же бурно кончил…"

Кровавая оргия

("Крутой парень")

Меня разбудил сильный толчок и глухой рокот. Корабль тошнотворно качнулся и сразу просел. Я вскочил с постели. Новый взрыв вырвал из-под ног пол и швырнул меня к переборке: было такое ощущение, словно череп заполняется абразивной пылью и выдавливаются глаза.

Мир был странно искажен: перекошенный, внезапно потускневший иллюминатор смотрел прямо в воду и ощутимо (так, что схватывало под ложечкой) опускался вниз, в пучину. В каюте отчетливо слышался рев врывающихся в трюм потоков, за тонкой металлической стенкой что-то шипело и суетливо дребезжали истеричные шаги людей.

— Нас взорвали! Террористы!

Сердце свинцовым комком провалилось в грудь, и, скользя по вздыбленному полу, я рванулся к двери. По коридору, пенясь, хлестала вода. Бежали какие-та люди с неузнаваемо-одичалыми, ополоумевшими лицами.

Спасайся, кто может! Спасение там, в том конце длинного, узкого коридора, этого залитого оранжевым аварийным светом аппендицита, где у трапа сгрудилась обезумевшая толпа людей! Оттолкнувшись от дверного проема, я бросился в этот задыхающийся в истерике человеческий поток, натыкаясь на чьи-то локти, головы и ноги. Несколько секунд я барахтался в этой адской дробилке, потом получил сильный удар по черепу и, теряя равновесие, провалился и полураспахнутую дверь ближайшей каюты-мышеловки. Скользнув по линолеумному голу, я врезался лбом в кромку стола и упал, уткнувшись лицом в иллюминатор.

Там, за толстым холодным стеклом, уже была вода — зеленая, изумрудная, весело поигрывающая преломлениями солнечных лучей, пронизанная хрустальными гирляндами воздушных пузырьков!

Господи! Мы уже погибли! Мы уже мертвецы! Мы, несколько обезумевших крыс человеческого рода, загнанные в герметичные закутки-лабиринты транс-океанского лайнера, лишь переживаем собственную смерть, упакованные в плотную воздушную подушку где-то внутри необозримой корабельной утробы! Боже! Этого воздуха хватит всего на несколько часов, а потом придет агония, мучительная смерть от углекислотного отравления, когда. нестерпимая боль начнет распирать череп и раздирать горло, выдавливать из орбит глаза и свертывать в жгут мышцы!

Кажется, я заорал и стал молотить руками по прибывающей в каюту воде. Кровь из ссадины на лбу заливала глаза. Внизу трещали переборки, за иллюминатором зазмеились зеленые водоросли, потом судно тряхнуло, и оно легло на дно, скрежеща раздавленными под днищем камнями. Внутри его чрева что-то хрустнуло, в коридоре пронесся истошный вопль.

Мой взгляд заметался по каюте. Мозг все еще никак не мог примириться с неминуемостью смерти, все еще верил в возможность какого-то невероятного, фантастического спасения. Лампа, иллюминатор, металлический шкаф — боже, боже, где же выход?! Господи! Что это?..

В каком-то судорожном рывке мой взгляд упал на нее — на забившийся в угол, сжавшийся на корабельной койке, раздавленный обвалом происходящего комок человеческой плоти.

Господи! Прости меня! Мне же больше не жить! Все равно смерть…

Сме-ерть! И никто ничего не узнает… Господи, как я не хочу умирать!

Я встал и шагнул к ней. Мокрые джинсы облепляли мои бедра свинцовой тяжестью. Опустошенные ужасом глаза зафиксировали мое перемещение. Ее беспомощность и подавленность странным образом возбуждали меня: ощущение того, что здесь, рядом, есть кто-то, еще более затерянный, потрясенный, отчаявшийся, чем я, чью мягкую и беззащитную плоть можно безответно рвать и терзать, заводило меня. Не говоря ни слова, я резким движением сорвал с нее тряпки и бретельки. Я даже не глядел толком на нее, но все равно ослепительное сияние вожделения вспыхнуло в моем мозгу.