Можайский — 5: Кирилов и другие - Павел Саксонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Интересно…
— К сожалению, — Митрофан Андреевич опять взъерошил усы: похоже, это было его привычкой, когда он находился в состоянии, близком к замешательству. — К сожалению, я практически ничего не могу добавить ни о том, что Бочарову удалось узнать о тайнах Кальберга и Молжанинова, ни о том, что послужило основной причиной их ссоры. Скажу только, что как-то вечером Бочаров пришел к сестрам в сильном расстройстве и сильно навеселе — уж извините за такой подбор выражений.
Клавдия сделала вид, что ничего не заметила, но Анастасия, дождавшись, когда «ангелочек», напившись чаю, выпорхнула из гостиной, подступила к брату с расспросами, и тот признался ей, что напал на какое-то страшное обстоятельство. Но что это было за обстоятельство, он не пояснил: сказал, что оно нуждается в проверке, а до того, мол, говорить о нем — напрасно кликать на свою голову беду. Единственное, что можно было принять хоть за какой-то намек с его стороны, это — брошенная им фраза:
«Всё не так, всё не так оказалось… Ну, Кальберг! Ну и гад!»
Анастасия, по ее признанию, мучила брата целый час, но Бочаров в тот раз оказался крепче камня: он ловко уходил от ответов, а потом — когда часы пробили десять — передал сестре очередную порцию денег и ушел.
Несколько дней от него не было никаких известий. А на пятый день случился тот самый пожар на фабрике Штольца, в ходе тушения которого он и погиб.
— И вы по-прежнему стоите на том, что это — случайность?
— Да: слушайте дальше!
— Гм…
— Известие о гибели брата сестры получили почти сразу после трагедии. Как говорится, еще не успели осесть последние клубы дыма, а я — лично — уже отправил нарочного, чтобы сообщить несчастным о приключившейся трагедии. Сам я не видел, как они приняли это известие, но нарочный рассказал мне позже, что не было ни слез, ни причитаний: только покорность судьбе и… страх. Представляете? Страх! Одна из сестер — какая именно, посланец не уточнил — перепугалась за то, что брат не успел выработать стаж на пенсию… или за то, что пенсия окажется настолько незначительной, что придется покинуть квартиру и вновь переселиться в убогие комнатушки…
— Анастасия!
— А вот и нет! — Митрофан Андреевич покачал головой. — Анастасия рассказала мне, что это была не она, а Клавдия. Сама-то она уже знала, что наследство окажется приличным, и не видела причин для беспокойства. А вот Клавдия… та удивила сестру совершенно! Впрочем, Анастасия сразу же припомнила случай с бухгалтерской книгой, и ее удивление прошло. Клавдия явно была в курсе всех финансовых дел, но только тех, которые проходили явно. Эти дела ее — не привыкшую ни к какой работе, а главное, и не желавшую ни к какой работе привыкать — устраивали целиком и полностью: наличные поступления были приличными, денег, в принципе, хватало и даже с определенным избытком. Но теперь, когда брата не стало… теперь начала маячить совсем иная перспектива! Сбережений у сестер не было практически никаких, о тайных аферах брата Клавдия не знала ничего, и поэтому ее страх был объясним и понятен. Согласитесь, быть ангелом во плоти куда удобнее в обстановке комфорта, а не отчаянной бедности!
— Да уж!
— Но вообще-то я хотел сказать не об этом. Дело в том, что сразу же после моего курьера к сестрам явился посланец барона, а вслед за ним — и сам барон, собственной своею персоной. Зачем понадобились такие сложности, спросите вы? Отвечу: посланец принес записку, в которой Кальберг выражал настояние поговорить с Анастасией с глазу на глаз: без участия в беседе второй сестры. Выставить это условие лично в присутствии Клавдии он не мог.
Получив записку, Анастасия сразу сообразила, что речь пойдет не просто о вещах серьезных, а о таких, какие могут угрожать ее собственному благополучию. Кто таков наш знаменитый спортсмен она уже была хорошо наслышана! Поэтому, решив барону не перечить, она и приняла поставленное ей условие. Однако удалить сестру из квартиры не было никакой возможности, поэтому, когда барон объявился, Анастасия увела его прочь, сказав Клавдии, будто Кальберг — старый друг, которого она, Клавдия, не знает в силу своего домоседства.
«Иван Казимирович нас обеих пригласил, но, думаю, тебе будет лучше остаться: помолись за нас обеих за бедного Васю!»
Возможно, Клавдия и была не прочь навязаться в компанию: ее страх остаться ни с чем должен был ее к этому подталкивать. Но образ ангельского человека не от мира сего тоже обязывал, а уж просьба о молитве — подавно. Вот так и получилось, что Кальберг и Анастасия, выйдя из дому, остались наедине.
Просто гулять по улицам им было не с руки. Кроме того, Анастасия, понимая, что ей, возможно, придется выдержать настоящий бой с по-настоящему страшным человеком, решила — уж такова она! — Митрофан Андреевич невольно и не без восхищения улыбнулся.
Я педантично занес это в блокнот, но потом вычеркнул. Зачем теперь я это обстоятельство восстановил — и сам не понимаю!
— …решила, — продолжил, улыбнувшись, Митрофан Андреевич, — напасть первой и сделать это на такой территории, на которой удобно будет ей, а не ее противнику! И что бы вы думали? Куда она повела барона?
Митрофан Андреевич обвел нас взглядом, но, не дождавшись никаких предположений, сам же ответил на свой вопрос:
— В пассаж на Невском, а там — в модные дамские магазины! Представляете?
Поручик и Монтинин, как и подобало добропорядочным молодым людям, немного смутились. Чулицкий, как будто услышав непристойность, нахмурился. Инихов усмехнулся. Как отреагировали другие, я не заметил: мое внимание почему-то сосредоточилось только на этих господах; возможно, потому что именно они находились в поле моего зрения в тот конкретный момент.
Лично я — усмехнулся:
— Отличный выбор!
Митрофан Андреевич тут же меня поддержал:
— И не говорите! Я тоже, услышав об этом от Анастасии, только и смог, что рассмеяться! Бедный Кальберг! На какое-то мгновение мне даже стало его немного жаль…
Мы с Митрофаном Андреевичем обменялись понимающими взглядами.
— Еще не подозревая, куда его направляют, Кальберг покорно сел в коляску — и не в свою, заметьте, оставшуюся у дома, а в наемную — и позволил Анастасии командовать. Очевидно, он настолько ощущал себя в превосходном положении, что решил не перечить женщине в положении незавидном. Анастасия же, отступив от своих обычных принципов не делать дальние концы, велела кучеру гнать на Невский: точный адрес, мол, она уже ближе к делу подскажет!
Когда коляска вырвалась на Невский и покатила к Пассажу, Кальберг впервые запротестовал:
«Анастасия Маркеловна, — попытался он образумить свою противницу, — разговор нам предстоит серьезный, обстоятельный, если позволите, дело ли это — вести его в магазинах?»
Анастасия, однако, была непреклонна, и тогда Кальберг пошел на решительное вмешательство: ткнув кучера в спину, он велел остановить коляску подле «Доминика»[61], что кучер немедленно и сделал. Кальберг быстро выскочил на панель и подал руку:
«Прошу вас!»
Но Анастасия, как ни в чем не бывало, продолжала сидеть. Кучер, почти не таясь, усмехался.
Кальберг начал терять терпение. Его и без всяких дополнительных эффектов жутковатое лицо пошло пятнами. Голос сорвался на хриплый полушепот… Как мне призналась сама Анастасия, перепугало это ее изрядно, но, быстро осмотревшись по сторонам, она более или менее успокоилась: все-таки был белый день, Невский как обычно бурлил, жизни вокруг было столько, что никакому злодею и в голову не пришло бы решиться на преступление именно там! И все же, повторю, Анастасии оставалось не по себе. Она, пожалуй, лишь раз до этого видела Кальберга живьем — под эркером у Румянцевского сада, — но и прошлое впечатление оказалось достаточно сильным. Теперешнее же еще больше уверило ее: барон — человек чрезвычайно опасный!
Тем не менее, Анастасия решила не сдаваться. В ее планы ничуть не входило оказаться в многолюдном кафе, посетители которого — преимущественно мужчины. Ее рассуждение было справедливо: у «Доминика» не Кальберг, а именно она стала бы объектом пристального внимания, и именно она, а не Кальберг, чувствуя на себе множество любопытных взглядов, вступила бы в бой на малопригодной для себя территории!
«Вы решили купить пирожных?» — Анастасия решила сыграть в наивную дурочку. — «Ступайте, я подожду!»
Кальберг не обманулся и рассвирепел:
«Вот что, дамочка! — отбросив всякую вежливость, заявил он. — Или вы немедленно идете со мной, или разговор не состоится!»
Тогда и Анастасия отбросила притворство:
«Вот что, господин хороший! — отбила подачу она. — Или вы немедленно садитесь обратно в коляску и сопровождаете меня в Пассаж, или разговор и в самом деле не состоится!»
Кальберг опешил: такого сопротивления он не ожидал, и оно, сопротивление это, его, как опытного игрока, насторожило:
