Дальние родственники. Фантастический роман - Зиновий Юрьев

— Да не… Ты, говорят, Спилкин, выпимши на работе. А какой же я выпимши? И што пить-то? Формалин? Попробуй, сразу и ляжешь сам жмуриком. Правда, далеко нести не надо будет. Вот он, старичок без документов.

Старичок без документов был в черных шерстяных брюках, с желтым костяным лицом, к которому была приклеена редкая бороденка, и меньше всего походил на исчезнувшего драматурга. Года два-три назад Виктор Иванович бы сердился на себя за то, что не спросил, в чем одет покойник и какие у него приметы, но он уже давно понял, что милицейская работа — это сплошная цепь маленьких и больших разочарований, и нужно терпеливо ждать, пока в этой цепи не попадется удачное звено.

Утром он запросил в Центральном справочном бюро адрес Данилюка Семена, гипотетического отца Александра Семеновича Данилюка, внука пропавшего, и отправил через министерство морского флота радиограмму на сухогруз «Константин Паустовский», который находился в этот момент где-то между Гонконгом и Куала-Лумпуром.

Штурман Александр Семенович Данилюк читал и перечитывал радиограмму и никак не мог понять ее смысл. Радиограмма, подписанная каким-то майором Шкляром, гласила: «Сообщите фамилии зпт адрес ваших друзей зпт вашего имени посетивших Харина Владимира Григорьевича тчк адрес вашего отца».

Радиограмма была вздорная, и понять что-либо из нее было невозможно. Какие друзья? Почему они посетили деда? Не было у него никаких друзей. То есть друзья, конечно, были, но никого он не просил навестить деда. И адреса отца он не знал, хотя бы потому, что никогда в жизни его не видел. Может, перепутал что-нибудь Степаныч? Было жарко, душно, и он уже привык к постоянно мокрому лбу, к капелькам едкого пота, который то и дело затекал в глаза. А тут еще этот дурацкий запрос.

Он пошел в радиорубку. Степаныч собрал себе какой-то особенный кондиционер, и в рубке было прохладно. Штурман почувствовал, как привычный пот на лбу начал высыхать.

— Степаныч, — сказал он и протянул радисту листок, — ты, старик, в своем уме?

— Я, старик, в своем уме, — сказал радист и почесал рыжую пиратскую бороду.

— А что это значит?

— Грамоте знаешь?

— Маленько.

— Ну и читай тогда. Что написано — то и значит.

— А ты не ошибся?

— Фирма веников не вяжет, штурман, — надменно сказал радист. — Не было еще случая, чтобы старик Степаныч что-либо напутал.

Было старику Степанычу двадцать девять лет, и гордился он своей профессией необыкновенно.

Замполит, с которым штурман решил посоветоваться — на судне все равно все все знают, — неопределенно пожал плечами и сказал:

— М-да, неприятная история…

— Неприятная? — изумился штурман. — Почему? — Обычно добродушное, какое-то домашнее лицо замполита как бы отодвинулось от него, и пала на него неуловимая официальная отчужденность, — Не знаю, Александр Семеныч, это вам лучше знать. Дружки-то ваши.

— Да вы что, Алексей Иваныч, какие дружки? Никого я к деду не посылал, это какая-то ошибка.

Замполит хмыкнул, и лицо его еще дальше отодвинулось от штурмана, как в трансфокаторе, хотя с места он не сдвинулся, да особенно в крошечной каютке и двигаться было некуда. И написано на нем было ясно, словно буквами: конечно, все так говорят.

— Какая ж ошибка, запрос ясный. Ограбление, наверное. Вы вспомните, может, кому и рассказывали про дедушку.

— Ну, может, кому-нибудь и рассказывал, дед у меня… Его пьесы раньше во многих театрах шли…

— Состоятельный, значит, человек. Было, видно, чем поживиться.

— Да он же в Доме ветеранов.

— Тем более.

— Что тем более?

— Некрасивая история. Мы, конечно, пока ничего не знаем, но бросает это тень на весь экипаж. И чего ты так смотришь кусаче? Не нравятся мои слова?

Штурман хотел было крикнуть: да что вы несете, какая тень, при чем тут экипаж, вы ж ничего не знаете, но он чувствовал между собой и замполитом какой-то стеклянный барьер, как в медрегистратуре, и никакие его слова сквозь этот барьер все равно не пройдут. И поднялся в нем невесть откуда, из каких душевных отстойников, страх, знобкий гнусный страх, хотя бояться было нечего. И не подозревал даже, что есть в нем такое дерьмо, унаследовал его, что ли, от своих предков. Ведь знал же, что нужно было послать замполита подальше, крикнуть ему: да замолчите же, глупый и злобный человек, кого вы пугаете нелепыми своими речами! Другое, слава богу, ныне время. И ничего бы с ним замполит не сделал, и нечего трепетать перед всяким дебилом. А промолчал. И сказал кротко:

— Я сейчас же пошлю радиограмму.

— А отец? — спросил замполит. — Отец тоже замешан?

— Ничего не знаю. Я своего отца никогда в жизни не видел. Мать разошлась с ним, когда мне было три месяца.

— И ни разу не видел? — спросил замполит, и видно было, что и этому он тоже не верит, свинья. Это ж надо, чтобы так у человека изменилось лицо: обычно казалось оно изготовленным из вареной колбасы, причем не за два девяносто, а за рубль семьдесят, а сейчас скорее напоминало зачерствевший хлеб.

— Ни разу.

— Ладно, подождем, что сообщат сказал замполит. — Иди пока, работай.

Семен Олегович Данилюк открыл дверь и молча уставился на посетителя.

— Простите, вы Семен Олегович Данилюк? — спросил старший лейтенант Кравченко. — Старший лейтенант милиции Кравченко.

— Я Данилюк. А в чем дело? — Он почесал полную волосатую грудь под майкой. Лицо его тоже было полное и тоже волосатое: бородка и усики с проседью.

— У вас есть сын, Данилюк Александр Семенович, одна тысяча девятьсот шестьдесят второго года рождения?

— Сын? — изумился Данилюк. — Как вам сказать… Наверное.

— Вы разрешите войти? — спросил старший лейтенант. — А то мы разговариваем через порог…

— А… да-да, конечно, — пробормотал Данилюк. — Вы простите, я накину что-нибудь, а то…Он впустил инспектора в прихожую, исчез и тут же снова появился, натягивая через голову рубашку. — Сын, вы говорите? — спросил он сквозь рубашку.

— Да. Я хотел вначале выяснить, ваш ли сын Данилюк Александр Семенович.

— Данилюк, вы говорите? — переспросил Данилюк, и видно было по глазам, что он старался выиграть время, чтобы сообразить, что, собственно, от него хотят.

— Да, Данилюк Александр Семенович.

— Фамилия довольно редкая…

— Шестьдесят второго года рождения.

— Наверное, мой.

— Наверное?

— Видите ли, я его видел… так, так… угу, двадцать четыре года назад. Было ему, наверное, месяца три.

— И с тех пор ни разу не видели? — как-то совсем не официально, а по-домашнему, по-человечески изумился старший лейтенант. Изумился потому, что вдруг представил себе, что ему бы сказали, что он двадцать пять лет не увидит своего пузатого и сопливого Сергуню. Мысль была настолько нелепа, что тут же выскользнула из его головы, не было ей там места.