Япония: язык и культура - Владмир Алпатов

Составляют целые словари гайрайго, не имеющих английских эквивалентов. Такой словарь издан в виде приложения к одному из последних по времени словарей гайрайго [Gendaijin 2006: 890–893]. Небольшой их словарь также включен в статью Исивата Тосио [Ishiwata 1993: 93–96]. А Дж. Стенлоу затевает с англоязычным читателем игру, предлагая ему угадать из нескольких вариантов значение того или иного гайрайго [Stanlaw 2004: 37–42]. По его мнению, вообще большинство гайрайго создано в Японии для собственных нужд, и их совпадение по смыслу с соответствующей английской лексикой нередко случайно [Stanlaw 2004: 2, 35]. Такая точка зрения не совсем верна в целом, но доля истины в ней есть.

Можно заметить, что использование английских по происхождению элементов очень похоже на использование элементов, пришедших когда-то из китайского языка, что и отмечалось исследователями [Loveday 1996: 212–214]. В структурном плане есть некоторые отличия, связанные, прежде всего, с тем, что английский язык никогда для японцев не был чисто письменным языком. Из китайского языка приходили иероглифы, а вместе с ними их чтения, то есть в основном корни, а из английского языка обычно приходят слова или словосочетания (бывает, даже включающие определенный артикль the, выглядящий по-японски как za), которые тасуются аналогично китайским корням так, как это бывает нужно в самом японском языке. Слова могут сращиваться, словосочетания – становиться словами, аффиксы – свободно употребляться для создания новых слов, а целые слова—становиться аффиксами. Еще отличие в том, что произношение канго установилось много веков назад, а затем если менялось, то в соответствии с развитием японского языка, без оглядки на Китай. Но гайрайго в основном ориентированы не на письмо, а на американское (не британское) произношение, отчасти изменившее японскую фонетику (об этом пойдет речь в главе 9 в связи с орфографией катаканы). Однако иногда влияет и английская орфография. Новости – nyuusu (news), а не nyuuzu из-за написания [Stanlaw 2004: 91–92]. См. также приводившийся пример: e-meeru, а не iimeeru.

Но при структурн^1х различиях функционально роль английского языка в современной Японии сходна с ролью китайского языка в прошлом, а канго и гайрайго при разных структурных и стилистических характеристиках сходны по словообразовательным возможностям, в разное время оторвавшись от языка-источника. Дж. Стенлоу приводит мнение японца: «Неважно, что американцы не знают некоторых гайрайго. Важно, что мы их знаем» [Stanlaw 1992: 75]. Так же и в Китае не знают очень многих японских канго, хотя об их смысле часто можно догадаться по значению иероглифов (отвлекаемся от того, что иероглифы в Японии и Китае в ХХ в. стали часто отличаться друг от друга).

Три слоя лексики живут своей жизнью и могут по-разному оцениваться. Никогда не менялась лишь оценка ваго как полностью японских слов. Канго долгое время воспринимались как нечто чужое. Так было во времена kokugaku, когда надо было противопоставить национальную культуру китайской. Потом эта проблема перестала быть актуальной, но традиция противопоставления ваго и канго сохранялась довольно долго, отразившись, например, у Танидзаки Дзюнъитиро в 30-е гг. ХХ в., который считал, что канго не могут отразить «японский дух» и призывал не увлекаться канго, а расширять смысл исконной лексики; см. об этом [Dale 1986: 80–82]. Для современной Японии, однако, такие идеи не характерны: если что-то противопоставляется по признаку «свой – чужой», то скорее канго и ваго вместе отграничиваются от гайрайго. Например, Хага Ясуси в книге о японской картине мира специально подчеркивает, что он рассматривает и ваго, и канго (но отделяет от них гайрайго), поскольку картина мира отражается в обоих классах лексики [Haga 2004: 42]. И те слова, в которых японские националистические концепции видят ключевые понятия культуры, могут быть не только ваго, но, как мы уже отмечали, и канго.

Отношение к гайрайго в любом случае иное, но может варьироваться. Существует взгляд, согласно которому их слишком много и их число следует ограничить. В японской литературе и в средствах массовой информации встречаются жалобы на «засилье» гайрайго. Например, в хрестоматию [Gairaigo 1993], в которой старались представить разные точки зрения, включена написанная с позиции пуриста статья [Marutani 1993] (впервые опубликована в 1978 г.), ее автор недоволен экспансией гайрайго и видит корни зла в упадке традиций обучения иероглифам и в распространении ненужных американизмов через телевидение. Несколько более умеренная позиция в статье 1989 г. [Ekoto 1993], где гайрайго делятся на приемлемые и неприемлемые: скажем, по мнению ее автора, можно допустить kyuuto 'миловидный' из cute как прилагательное, но делать это слово существительным и обозначать им человека недопустимо [Ekoto 1993: 127]. Время от времени об ограничении гайрайго говорят даже на самом высоком уровне. В 2002 г. об этом заявил премьер-министр Коидзуми Дзюнъитиро, и по его инициативе Государственный институт японского языка даже составил список нежелательных гайрайго: konsensasu 'консенсус' предлагалось заменить словом shinku-tanku, anarisuto 'аналитик' – bunsekika [Gottlieb 2005: 12]. Н. Готлиб сопоставила этот эпизод со сходным в Государственной Думе России (2003 г.), отметив, что российский президент в отличие от японского премьера не проявил заинтересованности в изменениях языковой нормы [Gottlieb 2005: 13].

Один из аргументов в пользу ограничения гайрайго – частая их непонятность. Хотя катакана сама по себе намного проще иероглифов, но ее смыслоразличительная способность ограничена, и она не может снять омонимию, которую снимают иероглифы [Suzuki 1993: 71–72]. Наличие множества американизмов еще не значит, что их значение всем понятно (тем более что английский язык очень многие знают слабо). Как показывают исследования, очень часто для японцев, особенно для молодежи, не очень существенно значение того или иного слова. Вот пример, нами уже приводившийся [Алпатов 1988–2003: 118–119], но очень уж показательный. В одном исследовании опросили девушек—постоянных читательниц женских молодежных журналов. Они хорошо ощущали «имидж» предлагаемых гайрайго, но что конкретно значит большинство этих слов, не знали. Они путали beeshikku 'базовый, основной' с shikku 'шикарный', guzzu 'товары' с zukku 'парусиновая обувь', зная сочетание karuchaa-senta 'культурный центр', расшифровывали это сочетание как 'центр по интересам', понимая karuchaa 'культура' как 'интерес' [Tanaka 1984].

Опыт показал, что девушки просто не задумывались над значением слов, с которыми не раз сталкивались. Зато молодежь хорошо ощущает «имидж» американизмов, их «элитарность», принадлежность к сферам престижного потребления и связанной с США культуры. Дж. Стенлоу, отмечающий подобную роль гайрайго, в частности, в рекламе, пишет, что их непонятность часто преувеличивается, поскольку ориентируются на буквальный смысл рекламных лозунгов, который может не быть важным и в английском языке: как, например, понять рекламу «Шевроле»: It's the heartbeat of America 'Это биение сердца Америки' [Stanlaw 2004: 32–32]? Он же отмечает и частое употребление в эстрадных песнях ничего не значащих гайрайго и просто бессмысленных звуковых последовательностей, вызывающих ассоциации с английским языком [Stanlaw 2004: 118; Stevens 2008: 137].

Впрочем, ощущение «элитарности» всего, связанного с американской культурой, отчасти проходит. В интервью, взятом специалистом по английскому языку Эндо Хатиро у одного из преподавателей того же языка, тот говорит, что его поколение выросло, привыкнув к высоким оценкам всего, на чём стояла этикетка Сделано в США, но потом стало ясно, что это обычно дешевые товары; поэтому пора перестать смотреть на Америку снизу вверх [Endoo 1995: 34]. Подобные идеи постоянно высказывает и Судзуки Такао. И Дж. Стенлоу указывает, что в Японии уже нет комплекса неполноценности, в том числе и языкового, по отношению к США [Stanlaw 2004: 272]. А представления об особой престижности гайрайго были порождены этим комплексом.

Однако дело не только в этом. Если бы речь шла только о престижности английского языка, то, вероятно, чаще бы употребляли английский в чистом виде [Stanlaw 2004: 168]. И японские, и западные исследователи сходятся на том, что гайрайго стали частью японской культуры и эстетики, вошли в повседневную жизнь людей, позволяют видеть мир по-новому [Shibata 1993: 16; Stanlaw 2004: 102, 169].

Жалобы на излишнее использование гайрайго естественны, но в целом их не так много. Для большинства японцев значительное количество гайрайго в ряде жанров языка не кажется несовместимым с национальной гордостью, о чём они заявляют прямо [Sotoyama 1993: 50, 60]. Тот же автор пишет, что для Японии выглядят странными усилия французов ограничить американизмы, но ситуация в двух странах, по его мнению, различна: во Францию вторгается английский язык, а в Японии гайрайго стали частью самого японского языка [Sotoyama 1993: 48]. Вероятно, не стоит отрицать вторжения английского языка и в Японию, но что касается места гайрайго в японском, то мнение ученого, бесспорно, справедливо.