Князь С. Н. Трубецкой (Воспоминания сестры) - Ольга Трубецкая

24 февраля.

«Все эти дни не успевала записывать. Самым крупным событием за это время является „рескрипт Булыгину“, 18 февраля. Важность этого шага еще не осознана нами. Впечатление было насколько возможно ослаблено и испорчено Манифестом и Указом, обнародованными накануне (В Высочайшем Манифесте по случаю кончины вел. кн. Сергея Ал. „благомыслящие“ люди призывались к искоренению крамолы, дерзновенно посягающей на устои Государства Российского, полагая учредить новое управление страной на началах „Отечеству нашему несвойственных“. Высочайшим Указом (от того же 18 февраля) на Совет министров возлагалось рассмотрение поступающих на имя государя от частных лиц и учреждений „видов и предложений, касающихся усовершенствования Государственного благоустройства и улучшения народного благосостояния“.). 18 февраля я завтракала у Кристи и с трудом выслушивала его патетические речи о „самодержавии“, о „смуте“ и о „кучке“ злонамеренных подстрекателей и т. д. Вокруг сидели почтительные чиновники, внимавшие губернаторскому красноречию. Видимо Г. Кристи понял мое впечатление, так как после завтрака отвел меня в сторону и начал говорить несколько смущенно и взволнованно: „Милый друг, ты понимаешь, я все это так говорю, но очень хорошо понимаю, что кучка эта не маленькая… и положение очень и очень серьезное… Но я могу тебя успокоить: на-днях будет обнародовано нечто такое, что вполне вас удовлетворит. Я вчера вернулся из Петербурга и определенно это знаю. Ты увидишь!“

В этот же день, часа в 4, в „Петербургском Телефоне“ мы прочли Манифест и Указ и были в полном ужасе. Я встретила брата Сережу на улице, и он издали крикнул мне: „Читала?!!“

Г. Кристи был в полном смущении и повторял: „Это не то, это вовсе не то!..“ Все с ужасом ждали 19 февраля, на которое и без того ожидались крупные беспорядки.

Утром я еще была в постели, когда Сережа пришел с газетой в руках объявить мне: „Сегодня, по примеру предков, государь вознамерился созвать представителей!..“ Он радостно смеялся и говорил, что как ни как, но Рубикон перейден!

В напечатанном в газете Высочайшем Рескрипте на имя Булыгина говорилось:

„Преемственно продолжая Царское дело Венценосных предков Моих собирания и устроения земли Русской, я вознамерился отныне с Божией помощью привлекать достойнейших, доверием народа облеченных, избранных от населения людей к участию в предварительной разработке и обсуждении законодательных предположений“. В конце рескрипта, для проведения в жизнь сего преобразования, предписывалось учредить под председательством Булыгина „особое совещание“.

Со временем, с высоты истории, быть может, это покажется странным, mais, lorsqu'on fait l'histoire, когда так интенсивно переживается каждый день, такие впечатления, как от вчерашнего манифеста и указа — не могут сразу улечься и испариться. И выходит, что плюс на минус — минус!

Земство и Дума, однако, отозвались на рескрипт и изъявили свои восторги, которые как никак знаменуют, что они хотят верить! Студенты же не хотят… и затем говорят, что этого мало: им нужно социальную революцию и республику… Радикалы объявляют, что будут проводить забастовку, хотя бы пришлось прибегнуть к оружию в стенах университета. И много есть отчаянных голов, способных на это.

Брат Сережа написал было воззвание, приглашающее студентов отнестись с доверием к „рескрипту“ и приступить к занятиям, но воззвание это провалилось в Совете Университета. Профессора знают, что студенты вооружаются… и при таких условиях занятия немыслимы. Сережа говорит, что они не возобновятся, пока не произойдет реакция в обществе, которое безумствует и летит под гору, очертя голову.

Страх перед ожидаемым аграрным движением выдвигает на первую очередь земельный вопрос и заставляет делать невероятные предложения. На-днях, у Новосильцевых, на совещании земских деятелей, Петр Долгорукий предложил каждому подсчитать, сколько он может добровольно уступить своей земли крестьянам, так как, если они сами не дадут, то все равно снизу возьмут!..

Петрункевич, о котором я писала в ноябре, что он поражает умеренностью взглядов, заявил за несколько дней до появления „рескрипта“ предложение собрать в Петербурге 600–700 чел. земцев и учредить из себя „Учредительное Собрание“ и т. д… Сережа не видит сейчас возможности издавать журнал, так как, за исключением 3-х, 4-х чел. среди намеченных им сотрудников, все перешли в радикальный лагерь.

Сегодня, проездом из Петербурга, у нас был дядя С. А. Лопухин (в то время прокурор судебной палаты в Киеве). Он оптимистически настроен. Так же, как и А. Лопухин (директор департамента полиции), он верит, что рескрипт внесет дифференциацию в общество, и что здоровые элементы за него уцепятся. Предложение гласного Мануйлова в Земском Собрании избрать комиссию для выработки проекта от московского земства должно заставить работать, а не болтать только, и должно и крайние элементы в Земстве привести к известным компромиссам и заставить призадуматься над трудностями осуществления и проведения в жизнь реформ, о которых сплеча так многими легко говорится. Адрес Думы и Земства очень хорошие признаки.

Но всё же все в недоумении: как связать этот „Рескрипт“ с Манифестом и Указом?.. И только руками разводят!..

Дядя С. А. Лопухин привез нам любопытное разъяснение. 17 февраля он был у Манухина (министра юстиции), и беседа шла о современном положении дел. Манухин говорил, что, вероятно, вскоре будет дано что-нибудь положительное, потому что дальше так жить нельзя. „Будет, конечно, переходный момент…“ На этом отворяется дверь, и курьер подает два пакета: в одном был Указ, в другом Манифест…

После прочтения оба были в оцепенении. Манухин извинился, что должен немедленно приступить к распоряжению об опубликовании, и дядя С. А., распростившись с ним, поехал к А. Лопухину. Когда последний узнал о Манифесте, он за голову схватился:

„Как? Быть не может!..“ и поспешил к телефону уведомить Булыгина. А Г. Булыгин тоже ничего не знал о появлении Манифеста. Он знал, что у Государя заготовлен Манифест еще со смерти вел. кн. Сергея Ал. и приблизительно знал его содержание, но надеялся, что ему удалось убедить Государя его не выпускать, и тут поражение было полное, и перспектива на завтрашний день резни (19 февраля, дата освобождения крестьян от крепостной зависимости была всегда излюбленной датой для политических демонстраций.).

В пятницу, 18 февраля, все министры и члены Государственного Совета съехались по обыкновению в Царском. Булыгин взял с собой заготовленный им проект Манифеста (о котором, вероятно, и говорил мне Г. Кристи), и тут общим единодушным напором удалось склонить Государя подписать „рескрипт“, который, вероятно, испекли на месте, переделав Булыгинский проект Манифеста. Сольский, старейший между присутствовавшими, торжественно скрепил подпись Государя, отвесив ему низкий поклон, и поздравил с вступлением России в „новую эру“, а старик Хилков стоял и широко крестился, пока Государь подписывал…