Принцип Полины - Дидье Ковеларт

Я старуха, мало кому интересная; не трудитесь мне отвечать. Я вспоминаю Вас тепло. Не забывайте жить.

Три дня спустя, когда я заканчивал подписывать экземпляры, предназначенные журналистам, Максим, одетый не по сезону в куртку на меху, ввалился в холл издательства, где Анна-Лора излагала мне свою стратегию в отношении осенних литературных премий.

– Я гениальный персонаж! – заорал он с порога, как будто мы расстались только вчера. – Я даже прослезился, паршивец ты этакий. Какой я трогательный! Никогда бы не подумал. И забавный к тому же! Да уж, я ему удался! – добавил он, призывая в свидетели мою собеседницу. – Это будет сенсация века. Какой у тебя план раскрутки? Хочешь в программу новостей?

– Нет-нет, все в порядке, Анна-Лора этим занимается…

Во избежание будущих ссор за авторские права я в самых лестных выражениях представил ему моего пресс-секретаря, глядевшую на него вприщур, как на кучку дерьма на своем ковре.

– У него все шансы на Гонкур, надеюсь, – бросил ей Максим. – А то ведь с жюри можно поработать. Я знаю, о чем говорю: это благодаря мне он получил свою первую премию.

– Понятно, – проронила Анна-Лора, сложив губы бантиком.

– Мой прямой телефон, если понадобится помощь. Я выведу вас на нужных людей. – Он сунул ей свою карточку и посмотрел на часы: – Ну ладно, мне пора, Куинси, дружище, мои ассистентки ждут меня в Ле Бурже. Все отлично, промашку с Катаром я исправил, теперь я снова царь и бог. Но мне надо двадцать «Рафалей»[32] пристроить в Норвегию до завтрашнего вечера, дел еще невпроворот. Будем держать друг друга в курсе с твоей раскруткой. Ну, ни пуха ни пера!

– Спасибо.

– Нет, ну ты тупой! – всполошился он. – Никогда нельзя отвечать «спасибо», это не к добру!

С ошарашенным, насколько позволял ботокс, лицом Анна-Лора смотрела вслед продавцу боевых самолетов.

– Вы почти не приукрасили. Естественно, если он вмешается в вашу раскрутку…

Это был ее единственный комментарий. Со вздохом, прозвучавшим похоронным колоколом по моим надеждам на осень.

Были ли тому виной побочные эффекты суеверия или снобизма, не знаю, но выход «Экстаза букашки» обернулся катастрофой. Никакой прессы, кроме анонса в «Франс су ар», в котором журналист сообщал, что я автор, «очень любимый телевидением», и что мой роман, выдержанный в американских традициях, имеет все шансы стать бестселлером, – наверняка писал один из «нужных людей» Максима. Никакого отклика. Никаких приглашений на передачи. Никакого движения у книготорговцев. И никакой продажи прав на экранизацию.

Моя уставшая от бесплодных метаний пресс-секретарь наконец бросила мне однажды победоносным тоном с примесью обиды:

– Я пристроила вас в «Литературную неделю». Не без труда.

Рецензия вышла в следующий вторник. Три строчки внизу страницы.

Так мне открылся один из основополагающих законов моей среды, который бывший зэк с острова Ре нарушил, сам того не ведая: хуже нет, когда «литературного» писателя пытаются сделать «коммерческим». Особенно если он не продается.

Больше месяца я жил в этой пустыне, единственным миражом в которой стало вручение премии для очень узкого круга Сен-Жермен-де-Пре[33], на которое я, как ни странно, был приглашен, хотя даже не фигурировал в списках номинантов. В битком набитом зале «Клозри-де-Лила» я столкнулся с Максимом, несуразным в белом смокинге среди потертых джинсов местной фауны. Я спросил, как его сюда занесло. Он звучно расцеловал меня в обе щеки.

– Это я сделал так, чтобы тебя пригласили. Надо тебе хоть где-то светиться.

Я поблагодарил, скрывая раздражение, и спросил с намеком:

– Ты надолго в Париж?

– Сколько понадобится, чтобы поправить наши дела. Вот, знакомьтесь, мадемуазель, это мой товарищ Куинси Фарриоль, о котором я вам только что говорил. Разреши представить тебе Летицию, кузину Арлетт Лагийе. Я ей сказал: «В кои-то веки появился хороший писатель левого толка, сделайте ему рекламу».

Я пожал руку, которую без особой убежденности протянула мне миниатюрная брюнетка, состоявшая в родстве с «Рабочей борьбой»[34], и поспешно ретировавшаяся к буфету, когда Максим сказал ей, что если они хотят, чтобы я подписывал книги на празднике «Юманите», то надо срочно зарезервировать мне стенд: я-де иду нарасхват.

– Красивый задок, – заметил он, осушив бокал шампанского, бог весть какой по счету, судя по его зрачкам. – Так о чем бишь я? Я же для тебя стараюсь. Твоя пресс-атташе – мямля. Кстати, что это за прыщ такой кропает в «Литературной неделе»? Ты у него бабу увел, что ли? «Неуместное восхваление подонка общества, до смешного сентиментального». Посмотрим, хватит ли у него духу повторить это мне в лицо, а? А то ведь, что бы там ни думали, смехом можно убить!

Он резким движением ухватил за локоть проходящего официанта и успел поймать бокал среди других, посыпавшихся на ковер. Я попытался его успокоить, объяснив, что это уважаемый критик и что он имеет право на свою точку зрения.

– Ну так пусть хотя бы помалкивает в тряпочку!

Я, как мог спокойно, растолковал ему, что в плане профессиональной этики литературный журналист не обязан только расточать похвалы.

Он залпом выпил шампанское и заключил:

– С ним я тоже поквитаюсь.

Его воинственный вид встревожил меня.

– Как это – «тоже»?

Багровое лицо просияло широкой улыбкой. Он взял меня под локоть и повел к буфету, чтобы добавить.

– Погоди, ты еще не видел рожу хроникера из «Шумихи». Не знаю, в курсе ли ты, но он проехался по тебе вчера вечером. Вот я в холле канала и выдал ему по первое число. Кто тронет тебя, будет иметь дело со мной!

Его голос повысился на два тона. Я не знал, куда деваться. Дернув подбородком а-ля Муссолини, он смерил взглядом присутствующих в зале журналистов, дабы предостеречь моих потенциальных врагов. Я с пылающими щеками вырвал у него из рук бокал и заставил поклясться честью, что он больше пальцем не тронет ни одного из моих критиков. Он посмотрел на меня с вызовом, потом пожал плечами, сплюнул на пол, поднял правую руку и потер ладонью о ладонь жестом Понтия Пилата. После этого забрал у меня свой бокал и произнес тост:

– За упокой твоей карьеры. Без связей ты никто, старина. Еще когда я познакомился с тобой при Миттеране, ты был рокардийцем[35] с уклоном к экологистам. Теперь же, с твоей щепетильностью интеллектуала-жоспениста[36] во Франции Ширака, если только тебя не посадить за решетку, не представляю, как ты сможешь пробиться.

– Тебе не кажется, что ты путаешь литературу с политикой?

– Механизм один: тебя боятся – значит, уважают, или ты труп. Если я тебя брошу, ты так и останешься земляным червем и букашкой, а кончишь и вовсе клопом, которого раздавят.

– Пусть лучше меня раздавят, чем я буду добиваться успеха с помощью шлюх, рэкета и насилия. Ясно? Забудь меня.

Он посмотрел на меня с бесконечной печалью и отвернулся, пробормотав «ясно». И тут вдруг я увидел в нем жертву моей несправедливости. Друга, чьи доказательства дружбы я отверг. Клоуна, выставленного за дверь моего цирка. Я предпочел порвать, чтобы не было искушения предоставить ему карт-бланш.

Уходя с коктейля, я встретил смутно знакомого бородача – кажется, это был тот самый критик из «Литературной недели». Толчея в гардеробе свела нас лицом к лицу. По его понурому виду я понял, что и он узнал свою жертву прошлого вторника. Он неверно истолковал улыбку, которую я силился сдержать. Изобразив на лице выражение fair-play[37], он протянул мне руку – этакий душка, не скрывающий своего замешательства:

– Я не знаю, что вам сказать…

Он так и не понял, почему я ответил великодушно:

– Скажите мне «спасибо».

Три недели Максим держал слово: никаких действий в мою пользу, никаких расправ с моими недругами, никакой протекции, никакого рукоприкладства. И его пророчество сбылось: моя книга не шла. Никто о ней больше не говорил, из магазинов она практически исчезла. И тут, в понедельник утром, мой пресс-секретарь вдруг перестала смотреть на меня, как на непроданный товар, предназначенный в утиль.

– Грандиозная новость: вас приглашают на канал Директ-8.

Я подпрыгнул до потолка. Все-таки я усвоил урок. Замечательно, великолепно. Но тотчас же нахмурился.

– Надеюсь, это вы постарались? – осторожно поинтересовался я.

Она напряглась.

– Разумеется. Я знаю, что у рецидивистов длинные руки, но на составление программ «Книги на 8-м» их влияние не распространяется. Вы, наверное, не понимаете, сколько сил я на вас положила. Роман трудный, плохо совместимый с вашим имиджем автора «Портанс». Эта апология преступления шокирует и отталкивает в той же мере, в какой привлекает.

Я поблагодарил ее за усилия, увенчавшиеся успехом, с искренним облегчением, в котором не было ни капли лести.

– Это ваш единственный шанс. Постарайтесь произвести хорошее впечатление.