Письма (1880) - Федор Достоевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
глубокоуважаемый Николай Алексеевич,
Имею к Вам две чрезвычайные и самые покорнейшие просьбы и только боюсь, как бы не обеспокоить Вас не вовремя. Первая просьба состоит в том, что так как "Бр<атья> Карамазовы" кончились (а теперь, должно быть, вышла уже и ноябрьская книга "Р<усского> вестника"), то не соблаговолите ли Вы составить наш окончательный счет и выслать его мне. Но до составления и высылки счета нельзя ли будет, дорогой и глубокоуважаемый Николай Алексеевич, выслать мне теперь же рублей 1500 на Ахенбаха и Колли! Я нахожусь в чрезвычайной нужде. К тому же публиковал на будущий год издание "Дневника писателя"; когда-то еще начнется подписка, а наличные деньги все-таки нужны до крайности. Если можно - удовлетворите просьбу. Не нуждался бы, то и не беспокоил бы.
Вторая просьба моя в том: дней уже 10 назад как жена моя послала в редакцию "Московских ведомостей" для напечатания объявление мое об издании в будущем году "Дневника писателя", и однако же, объявление еще не появлялось в "Московских ведомостях" до сих пор. Сегодня она послала еще раз это объявление и просьбу поместить его в отделении объявлений. Денег за напечатание объявления мы не приложили, имея в виду, что в редакции "Московских ведомостей" есть еще мои деньги, за напечатанную летом "Речь" по поводу Пушкина. Не вышло ли тут каких затруднений? Поверьте, что мне тяжело обременять Вас лишними просьбами по делу совсем другой редакции. Но окажите мне эту чрезвычайную, дружескую помощь: не можете ли Вы справиться лично в редакции "Моск<овских> ведомостей": что именно помешало напечатанию моего объявления о "Дневнике писателя" и таким образом ускорить это дело. Объявление в "Московских ведомостях" для меня необходимо: оно идет в глубь России, а "Голос", "Новое время" и проч. гуляют более по окраинам.
Еще раз прошу извинения. Не сетуйте, что Вас утруждаю. Без нужды не стал бы беспокоить.
Жена Вам искренно кланяется. Передайте мое глубочайшее уважение Вашей глубокоуважаемой супруге.
При свидании с Михаилом Никифоровичем сообщите ему любезно о моем почтении, уважении и всегдашней искренней преданности моей теперь, впредь и во веки веков.
А засим примите и сами искреннейшее уверение в моей всегдашней и совершеннейшей преданности, с которою пребываю преданнейшим слугою Вашим
Ф. Достоевский.
NB. А трудное дело предпринять теперь такое издание, как например "Дневник". Сильно меня это волнует!
911. А. И. САВЕЛЬЕВУ
29 ноября 1880. Петербург
Ноября 29/80,
Глубокоуважаемый, достопочтенный
и дорогой Александр Иванович!
Генерал Петр Григорьевич Андреев в мое время, вероятно, еще не был преподавателем, иначе я его запомнил бы наверно. В мое время преподавателями фортификации, полевой и долговременной, были, во-1-х, Кори Густав Иванович, на днях умерший в Минской губернии генерал-майором в отставке, и Буссе, глубокоуважаемый и любимый нами, умнейший, добрейший и талантливый человек. Штабс-капитаном оставил он службу в Инженерном училище (когда уже мы были в офицерских классах) и отправился на Кавказ, где в первом действии с горцами был убит. Вот преподаватели фортификации, которых я помню. - А потому мне очень будет тяжело говорить Андрееву что-нибудь, как бы по воспоминаниям или в виде его ученика, тогда как я его совсем не помню. К тому же, глубокоуважаемый Александр Иванович, прибавлю, что я все последние две недели страшно нездоров моей анфиземой: дыхания мало, и начинается расстройство желудка, весьма серьезное, тоже от анфиземы, как говорит доктор, то есть от недостаточного дыхания. И вот представьте себе, в этаком-то положении я должен читать завтра в пользу студентов Университета. Что со мной будет и как я прочту с моим укороченным дыханием, не могу и представить себе. Отказаться же нельзя: дал слово давно уже, объявлено в афишах и проч. - На обеде третьего декабря, вероятно, тоже не буду: с моим желудком об этом невозможно и помыслить, даже доктор не пустит. Верите ли, что я ни у кого не бываю, даже нужнейшие дела упустил, всё сижу дома. Завтра на общем собрании Славянск<ого> Благотворительного Общества тоже не буду. Жду и надеюсь поправиться с установлением твердой погоды. Простите же меня за всё вместе и верьте неизменности моего глубочайшего искреннего и почтительнейшего к Вам уважения. - При первой возможности к Вам явлюсь лично. Мой глубочайший поклон Вашей глубокоуважаемой сестрице. Жена посылает Вам и Вашей сестрице свой привет и поклон. Преданный Вам сердечно и вечно
Федор Достоевский.
912. И. С. АКСАКОВУ
3 декабря 1880. Петербург
Петербург, 3 декабря 1880 г.
Глубокоуважаемый и дорогой Иван Сергеевич!
Еще с первого № Вашей "Руси" порывался написать Вам и вот только теперь удовлетворяю желанию моему, то есть уже по прочтении 3 №. Главная причина задержки - мелкие, глупейшие хлопоты, вроде публичных чтений и проч., но которых нельзя обойти, а пуще всего жестокое нездоровье, несмотря на то, что выезжаю; разгулялась моя анфизема, укороченное дыхание, а за ним и ослабление сил. - Но довольно обо мне: урвал минуту и хочу поделиться с Вами моими впечатлениями. Впечатления и хороши, и дурны. Во-первых, Ваши передовые. Да, давно не являлось подобное раздавшемуся вновь голосу. Ваши статьи очень твердо и целокупно (конкретно) написаны. Вы ставите чрезвычайно ясную мысль о земстве и попятную, как дважды два. Так как это отчасти самый корень дела, то Вы, конечно, будете продолжать разъяснять Вашу мысль и в следующих нумерах, при всяком удобном случае. Так и надо. Но не ожидайте - о, не ожидайте, - чтоб Вас поняли. Нынче именно такое время и настроение в умах, что любят сложное, извилистое, проселочное и себе в каждом пункте противоречащее. Аксиома, вроде дважды два - четыре, покажется парадоксом, а извилистое и противоречивое - истиной. Сейчас только прочел в "Новом времени" выписку из "Русской речи", где Градовский учит Вас и читает Вам наставления. "Не архитектуры, дескать, а жизни". Мертвец проповедует жизнь, и поверьте, что мертвеца-то и послушают, а Вас нет. Вы в Ваших письмах ко мне утверждали, что это человек умный, хотя и порченный, а Орест Федорович Миллер передавал мне, что Вы интересуетесь знать его, то есть Градовского, мнение о "Руси". Ну вот Вы теперь знаете его мнение. Вы-де проглядели новую, живую, национальную струю в нашем обществе в последнее 25-ти летие, вызванную реформами. И укорив, что Вы проглядели, поклявшись, что она есть, существует, тут же сейчас спрашивает: "При каких условиях возможен наш собственный нравственный рост, то есть при каких условиях мы будем становиться нравственнее, трудолюбивее, чище, образованнее, крепче характером, рачительнее к пользе общей; при каких условиях эта святая идея отечества будет ближе нашему сердцу и вниманию?" и т. д. и т. д. Ну, да ведь если уж он открыл такой клад, эту новую национальную струю, - то чего же спрашивать и затрудняться решением? Факт совершился, и преклонись. Описывай струю, изучай ее течение, откуда взялась она и ее доблести - вот и разрешение ответа. Иначе ведь, если он не умеет разрешить вопрос, то, значит, и не существует струи, и она ему только так показалась. Но он не разрешает и в конце сваливает дело о создании струи на правительство. Это колоссально хорошо. Повторяю, прочел в выписке. Завтра, вероятно, получу "Русскую речь" и нарочно прочту в оригинале вздор Александра Дмитриевича. Но поверьте, что он будет иметь успех, а Вы нет; "он разрешил, он указал, а Вы только парадоксалист".
Разумеется, Вы писали не для него и не для огромной массы владеющей умами интеллигенции. Те, которые Вас поймут, есть, и их много, а для них надобно, повторяю, чем дальше, тем больше разъяснять Вашу мысль. Власть, закрепощенный народ и горожане и между ними 14 классов. Вот дело Петрово. Освободите народ, и как будто дело Петрово нарушено. Но пояс-то, но зона-то между властью и народом ни за что не отступит и не отдаст свои привилегии править черным народом. Самые лучшие из них скажут: "Мы будем, мы станем лучше, постараемся стать и будем любить народ, но самоуправление дадим ему лишь чиновничье, ибо мы не можем отказаться от нашей прерогативы". Вот на эту-то стену, об которую все стукнулись лбом, Вы и не указываете. Вы выговариваете лишь абсолютную истину, а как она разрешится? Ни намека. Даже нечто обратное, у Вас "Петр (1-й № "Руси") вдвинул нас в Европу и дал нам европейскую цивилизацию". Ведь Вы его почти хвалите именно за европейскую-то цивилизацию, а ведь она-то, ее-то лжеподобие, и сидит между властью и народом в виде рокового пояса из "лучших людей" четырнадцати классов. Мне это неясно. Но довольно. Все-таки Ваша статья есть уже не слово, а дело. О литературном ее достоинстве и не говорю. Удивительно хорошо. Но повторяю: продолжайте разъяснять Вашу мысль особенно на примерах и указаниях. Посеете зерно - вырастет дуб.