Дымная река - Амитав Гош
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Может, грабители явились за украшениями? Перед глазами возникла картина: Чимей отбивается от ножей, грудь ее в крови, на блузе вместо броши зияет дыра…
Бахрам закрыл руками лицо:
— Не могу поверить, не могу.
Задиг подошел к нему и обнял за плечи.
— Тебе тяжело, я понимаю.
— Не могу поверить, Задиг-бей.
— Помнишь, дружище, когда-то давно мы с тобой говорили о любви? — мягко спросил Задиг. — Ты сказал, у вас с Чимей не любовь, а что-то другое, не имеющее названия.
Бахрам отер глаза и прокашлялся.
— Да, очень хорошо помню.
Задиг стиснул его плечо.
— Может, ты ошибался, а?
Бахрам сглотнул ком в горле и лишь тогда смог произнести:
— Знаешь, я устроен иначе, я об этом не думаю. Возможно, ты прав и мои чувства к Чимей точнее всего передадут эти твои слова: любовь, пьяр, ишк. Но разве теперь это важно? Ее больше нет, понимаешь? А я должен жить дальше и продать свой груз.
— Верно. Надо смотреть вперед.
— Вот именно. Скажи, ты согласишься ехать в Кантон со мной? Я выделю тебе прекрасную каюту.
— Конечно, Бахрам-бхай! Чудесно вновь путешествовать вместе.
— Отлично! Когда переберешься на «Анахиту»?
— Дай мне еще пару дней, и я прибуду с багажом.
Задиг ушел, но оставаться одному в каюте было невмоготу, и впервые после шторма Бахрам решился выйти на палубу.
Он побаивался самолично увидеть поломку, какую претерпела «Анахита», но представшее его глазам зрелище просто ошарашило. Стаксель уже восстановили, однако на месте позолоченной фигуры богини чернела пустота.
— Я не могу на это смотреть, Вико, — сказал Бахрам. — Нет уж, пойду к себе.
Утраченной ростры было, конечно, жаль, но его больше страшил отклик на происшествие семейства Мистри и, в первую очередь, Ширинбай, исступленно верившей во всякие знаки и предзнаменования. Она никогда не скрывала своей убежденности в том, что именно равнодушие мужа к приметам и прорицаниям, часто вызывавшее раздоры между супругами, служит причиной главного огорчения в их не особо счастливом браке — то бишь отсутствия сына.
Ширинбай, взросшая в семье властных и своенравных мужчин, не уступала Бахраму в нежной любви к дочерям, но уже давно мечтала о мальчике. Ради этого она прибегала к всевозможным средствам: окуналась в чудотворные колодцы, прикасалась к волшебным камням, несчетно завязывала нити на деревьях, получала благословения от легиона мудрецов, факиров, провидцев и святых. Нулевой результат подобных визитов лишь укреплял ее веру в могущество божественных посредников. Не раз Ширинбай упрашивала мужа присоединиться к ней в ее усилиях к исцелению: ну почему? панте кайн? почему ты не хочешь поддержать меня?
Однажды, давно, Бахрам сдался ее уговорам и вместе с ней отправился к некоему гуру: жена вбила себе в голову, что именно он поможет ей забеременеть ребенком мужского пола, и настояла на совместной поездке. После долгих отнекиваний Бахрам уступил, вняв доводу, что детородный возраст жены скоро закончится, и вместе с ней поехал к кудеснику, надеясь этим купить хоть немного покоя в семье. Специалист по плодоносности оказался косматым, обсыпанным пеплом отшельником-садху, обитавшим в джунглях в двух часах езды от Бомбея. Он задал Бахраму кучу вопросов и долго щупал его пульс, а затем после длительного раздумья и бормотанья объявил, что ему открылась суть проблемы: дело не в женщине, но в ее муже. Флюиды мужской силы Бахрама истощились, и виной тому семейные обстоятельства, что вовсе немудрено для гхар-джамая — примака, живущего под крышей жены и зависящего от ее родичей. Восстановить его мощь для рождения мальчика — задача непростая, но исполнимая, если принимать особые настойки, делать кое-какие притирания и, разумеется, пожертвовать изрядную сумму на обустройство скита отшельника.
Во все время этого представления Бахрам проявлял незаурядную выдержку, но в конце концов не стерпел:
— Вы сами-то себя понимаете?
В глазах старца, затуманенных катарактой, промелькнула хитреца, и он, мило улыбнувшись, спросил:
— Никак у тебя есть основания полагать, что твое семя способно породить наследника?
Бахрам тотчас распознал умело приготовленную западню. Выставив старика шарлатаном, он возбудит подозрения Ширинбай, а раскошелиться все равно придется, но это будет несоизмеримо с платой за признание, что у него уже имеется незаконнорожденный сын. Недавно один знакомый купец в подобном покаялся и, взбудоражив общину парсов, мгновенно был изгнан из панчаята[18]. Он стал отщепенцем, парией, которому никто не сдаст даже угол, и совершенно обнищал, ибо рухнули все его деловые связи. Бахрам не пожалел бы никаких денег, чтобы избежать такого исхода.
Он уже приготовился сказать «нет», но слово это застряло в горле. Одно дело о своей тайне умалчивать, а вот вслух отречься от сына и своего участия в его появлении на свет оказалось до невозможности трудно. Для Бахрама отцовство и семья были своего рода религией, и слово «нет» стало бы равносильно отказу от собственной веры и уничтожению священных кровных уз, связывающих его с сыном и дочерьми.
А старец, видимо, почуял его замешательство:
— Ты не ответил на мой вопрос…
Под буравящим взглядом жены Бахрам сглотнул и с трудом выговорил:
— Вы правы, дело в моем семени. Я готов пройти полный курс необходимого лечения.
Несколько месяцев он пил настои, втирал мази, оплачивал нужды старца и в строго предписанное время совокуплялся с женой в строго предписанной позе. Безуспешность «лечения» дала двоякий эффект: Ширинбай больше не заговаривала о сыне, но окончательно утвердилась в своем злосчастном будущем, а вера ее в знаки и предзнаменования стала еще исступленнее.
Женины дурные предчувствия особенно усиливались перед отъездами Бахрама в Китай: задолго до отплытия она ежедневно посещала Храм огня и часами беседовала с дастурами[19]; день и час отбытия определяли ее астрологи, и, поскольку муж не желал внимать предсказателям, Ширинбай сама учитывала все гадания и предвестья. Если в ночь накануне отъезда кричала сова, поездка откладывалась, и уж только потом Бахрам проходил через тщательно выстроенный лабиринт благоприятных знаков: на лестнице ему
