Россия в Средиземноморье. Архипелагская экспедиция Екатерины Великой - М. Велижев

Через полстолетия эти же самые земли предстали российским матросам и офицерам Архипелагской экспедиции вполне зримо. На их долгом пути в Архипелаг они получали безопасные пристани в Дании, у берегов Британии, Португалии, в Порт-Магоне на Менорке, а также с определенными ограничениями на Мальте, на Сицилии, в Генуе и Ливорно, откуда некоторым удавалось побывать в Пизе, Флоренции, доехать до Рима.

Балтийское море эскадры оставляли, непременно останавливаясь в Копенгагене у берегов союзного Датского королевства. Копенгаген все время войны встречал офицеров флота с доброжелательством и любезностями. Не случайно же Екатерина II в инструкции Г.А. Спиридову в июне 1769 г. писала: «На Данию можно быть вполне надежным и в случае нужды смело входить в ея гавани, ибо с нею мы находимся в теснейшей дружбе и ею эскадре нашей конечно будет с охотою оказана всякая помощь. Также и голландские гавани будут ей отверсты, так как мы с Голландиею находимся в добром согласии и дружбе»[313]. То же императрица повторила в рескрипте отправлявшемуся в Архипелаг Арфу[314]. Инженер-офицеры флота, находившиеся на корабле «Ростислав» первой эскадры, не преминули отметить, что, когда 4 сентября эта эскадра прибыла в Копенгаген, через посла М.М. Философова офицеры были приглашены в королевский дворец Фридрихберг, приняты молодым королем Христианом VII, там же и «стол был устроен»[315]. В журнале инженер-офицера Г. Келхена появился рисунок Копенгагена и стоящего на рейде датской столицы российского флота (см. С. 96).

Между тем за 12 дней стоянки первой эскадры в Копенгагене «некоторые служители померли», а кое-кто сбежал в город и не вернулся, и состояние эскадры вызвало серьезное беспокойство российского посла Философова. Он писал в Петербург о пьянстве подчиненных Г.А. Спиридова, о медлительности командующего эскадрой, удостоив похвалой лишь С.К. Грейга, плывущего с эскадрой на Мальту маркиза де Кавалькабо и И.А. Ганнибала[316]. В июле 1771 г., когда в Копенгаген прибыли корабли эскадры Арфа, моряков также отпускали на берег, и на этот раз жители датской столицы, судя по реляции Арфа, выражали «всеобщий восторг» от «прекрасного вида и обхождения» русских моряков[317].

М.М. Философов

Доброжелательность Дании, впрочем, стоила России немалых средств. То, что во время русско-турецкой войны отношения с Данией оставались вполне дружественными, во многом было заслугой посла М.М. Философова и голштинца по происхождению, тайного советника К. Сальдерна, которые успешно нейтрализовали усилия Франции, Испании и Швеции, направленные против союза Дании с Россией[318]. Как известно, в апреле 1767 г. Екатерина II от имени своего сына Павла уступила датскому королю принадлежавшую Павлу часть герцогства Голштинского, за что, в частности, для русских судов и были предоставлены особые льготы в датских гаванях.

Как и Англия, Дания отпускала своих морских офицеров на русскую службу, и в то время, когда датчанин Арф вел свои суда в Средиземноморье, русские моряки на далеком острове Менорка выразили Дании солидарность, присоединившись 14 июля 1771 г. к трауру датских моряков по случаю кончины их королевы[319].

Не испортили этих отношений ни скорая отставка Арфа, ни отъезд из Архипелага значительного числа датских моряков. Напротив, в августе 1773 г. в Европе считали вполне вероятным поход в Средиземноморье «сильной эскадры, объединяющей русские и датские военные корабли», при этом ссылались на «Конвенцию, недавно [в 1767] подписанную между дворами Санкт-Петербурга и Копенгагена, по которой герцогство Голштинское полностью отходит Дании» (курсив наш. – Лет.)[320]. И хотя такой поход не состоялся, в Копенгагене суда средиземноморской экспедиции получали помощь и после заключения Кючук-Кайнарджийского мира, датчан же в России продолжали считать ближайшими союзниками.

По выходе эскадр из Балтийского моря их ждало пристанище и в портах Британии. Как уже отмечалось (см. гл. 1), предварительно проделанная искусная работа на русско-английском направлении вполне позволяла Екатерине утверждать в инструкции Г. А. Спиридову о «тесной дружбе» и «согласных интересах» с Англией, несколько омрачаемых возможной «жалюзей» и «препонами», не явными, но «под казистыми предлогами»[321]. Из рескриптов, данных Эльфинстону и Арфу, сомнения относительно английской «жалюзи» были исключены, и осталось только уверение, что Англия «нам прямо доброжелательна и одна из дружественнейших наших держав, потому что политические наши виды и интересы весьма тесно между собою связаны и одним путем к одинаковой цели идут»[322].

Копенгагенский рейд и стоящие на нем суда первой эскадры. Сентябрь 1769 г.

Хотя долгие переговоры о союзном русско-английском договоре к 1768 г. так и не были завершены, а Англия всю войну декларировала свой нейтралитет, помощь Англии – и военная, и дипломатическая – в течение всей русско-турецкой кампании 1768-1774 гг. была «жизненно важной»[323] и беспрецедентной в истории российско-британских отношений[324]. Английское правительство закрывало глаза на вербовку в своей стране офицеров-волонтеров для российского флота[325]. На протесты турецкого реис-эфенди английское правительство отвечало, что молодежь всегда любила драться и нет такой силы, которая могла бы ее от этого удержать[326]. Как нейтральная держава, Англия отказывалась снабжать русский флот вооружением из своих арсеналов, но не налагала запрета на покупку вооружения через английских купцов, так же как и не запрещала России приобретения британских транспортных кораблей и т.п.[327].

Основной заботой русского посла в Англии И.Г. Чернышева было дипломатическое и материальное обеспечение Архипелагской экспедиции. Он способствовал благожелательному отношению английского двора и правительства к средиземноморскому мероприятию Екатерины II. После того как И.Г. Чернышев официально 31 августа 1769 г. (когда суда подходили к Копенгагену) обратился с просьбой о помощи русскому флоту к британскому государственному секретарю лорду Рошфору, положительный ответ был сразу получен, что подтверждает мысль о его давнем согласовании. Более того, как отмечает знаток британской дипломатии М.С. Андерсон, на следующий день уже лорды Адмиралтейства оперативно согласились дать русским кораблям «самый дружественный прием и любой вид содействия и помощи, которая может потребоваться, чтобы они могли продолжить поход»[328]; в Гибралтар и Порт-Магон были отправлены инструкции об оказании флоту помощи необходимыми материалами[329]. Подобного рода английская оперативность также может быть объяснена только основательной предварительной договоренностью. 11 ноября 1769 г. английский адмирал Гак писал Мусину-Пушкину: «Мистер Мур, командующий в Портсмуте, получил отсюда из нашей коллегии повеление оказывать всевозможную помощь… каждому из ваших кораблей, вошедших в порт… В случае же затруднения, могущего случиться, которое я однако не предусматриваю, ваше сиятельство можете надеяться на нас, что мы не преминем отдать тотчас нужные приказы для исполнения без затраты времени»[330].

В Британии эскадры находились под постоянной опекой российской миссии. Сразу по прибытии первой эскадры к кораблям, стоящим в устье реки Гулль, прибыл из Лондона граф И.Г. Чернышев «для навещания флота, и 2 октября поехал обратно в Лондон»[331], 7 октября Чернышев посетил корабли, пришедшие в Портсмут[332]. Это лишний раз доказывало, сколь серьезно И.Г. Чернышев выполнял свою миссию по обеспечению прохождения российского флота вдоль европейских берегов, а российским морякам, очевидно, лишний раз напоминало о монаршем покровительстве вдали от своих границ. По долгу службы на борт российских судов часто поднимался и вернувшийся с ноября 1769 г. на должность российского посла в Лондоне А.С. Мусин-Пушкин, то инспектировавший суда, то торопивший их с отправкой в Архипелаг[333]. Не оставляли эскадру своим вниманием и высокопоставленные представители британских властей: так, сразу по прибытии 29 сентября (ст.ст) 1769 г. судов первой эскадры корабль «Ростислав» посетил в Портсмуте специально прибывший «английский принц с офицерами», они провели там два часа и их провожали с музыкой и под приветственные крики матросов[334].

Как вспоминал английский участник похода эскадры Эльфинстона, «по просьбе русского посла г. Мусина-Пушкина портовым властям [в Портсмуте в январе 1770 г.] послано было предписание быть с русскими моряками возможно любезнее и оказывать им всякое содействие и помощь»[335].