Хозяин бабочек (ЛП) - Олейник Тата

….черт, черт, да что же меня так заело-то на этом мгновеньи! Ладно, возьму это первой строчкой, это не плагиат, а вроде как обращение к истокам будет. Сейчас быстренько туда что-то прилепим… Я помню чудное мгновенье, когда я ел в шкафу варенье… Нет, это не подойдет, почему я такая бездарность⁈ уже сорок девять секунд… мне конец, Сакаяма прихлопнет меня граблями, вот уж поистине будет чудное мгновенье, ни в коем случае нельзя эту строчку произносить, нужно придумать что-то совершенно-совершенно наоборот…

Тут со мной в первый и, не исключено, в последний раз в жизни случилось поэтическое вдохновение. Наоборот? Да пожалуйста!

'Забыл я вечную банальность, Когда ушла меня ты от, Как бесконечная реальность, Как грязной жути идиот.'

Произнес это и, потрясенный новыми ощущениями, замолк. Цифры над камне дотикивали последние секунды, и я уже готовился получить граблями по голове, но тут увидел, что темные прожилки на камне запульсировали, поползли, стянулись друг к другу, и в месте их соприкосновения прямо из алтаря начал расти цветок. Зеленый стебель взметнулся вверх, раскрыл нежную зелень листьев, выбросил единственный тяжелый бутон, который распахнулся, отгибая лепесток за лепестком. Я протянул ладонь, и бутон голубого нарцисса упал в нее, стебель рассыпался серым прахом.

— Отлично, — шмыгнул за спиной Сакаяма. — Я же сказал, у Пионки нездоровая страсть к поэтишкам. Не сказал бы, чтобы им от того много пользы было, правда. Давай сюда свое благословение.

— А это можно? — спросил я, глядя как короткопалая лапа Сакаямы заграбастывает нарцисс.

— Можно, можно. Благословение ты получил, а уж что с ним делать — это твоя забота. Теперь побежали, у нас и другие дела есть. Нечего тут шороху наводить.

* * *

Обратный путь вымотал меня, невзирая на замечательные баффы Сакаямы, так что я доплелся до Летающих Шатров на последнем издыхании. Сакаяма бросил меня валяться на обочине, где я и прождал его до вечера. Вернулся он на большом белом двугорбом верблюде. Трясся между горбами с предовольным видом.

— Ну как? — поприветствовал он меня, похлопав по одному из верблюжьих горбов, — красота же?

— Наверное. Я не очень в верблюдах разбираюсь.

— Это не верблюд, а верблюдица.

— А зачем нам верблюдица? Мы на ней потом домой поедем?

— Это не просто верблюдица, — наставительно сказал Сакаяма, подняв указательный палец, — это Красавица в белых одеждах. Что уставился? Зовут ее так!

Да? Ну что же, от Альтраума всего можно ожидать, может, это действительно какая- нибудь непись заколдованная. Я моргнул на верблюда, точнее, на верблюдицу, ничего не высветилось. Верблюд, как верблюд. Верблюдица.

— Красавица в белых одеждах, — сказал Сакаяма, — это самая красивая верблюдица Летающих Шатров. По крайней мере в этом году.

— У них что, конкурсы красоты для верблюдов проходят? — спросил я.

— Именно. И ты видишь победительницу. Я чудом сторговался, чтобы нам ее продали за семьсот восемьдесят девять золотых.

— То есть, вы потратили все наши деньги, чтобы купить вот это?

— Да, и не благодари меня, мальчишка. Если Сакаяма дал слово — он его держит.

— Ладно, — вяло сказал я.

Все происходящие настолько меня вымотало, что я решил просто слепо довериться этой кривоногой свинье. Все равно других вариантов у меня не было. Прыжок веры в лапы кабана.

— Только где мы ночевать будем? И ужинать нам не на что.

— А это тебе что, не ночлег? — сказал Сакаяма, погладив Красавицу в белых одеждах по раздутому пузу. — Жаль, что не дойная, а то нацедили бы с нее молочка. Но и так сойдет, вино во фляге еще есть, карпа ты сейчас пожаришь…

Сакаяма швырнул мне утреннего карпа, и я со вздохом принялся разводить костер. К счастью, инспекторов пожарной безопасности в Шатрах не наблюдалось, святое право свободного человека жечь что угодно где угодно никем не оспаривалось. Красавица изящно улеглась на траву и совершенно не возражала, когда мы, отужинав, привалились к ее теплому боку.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})* * *

Антийские купцы раскинули свой лагерь с западного края Летающих Шатров. От учгурского шатростроительства лагерь гостей отличался разительно. Вереница огромных пышных, белых, как гигантские безе, строений из плотного шелка. Антийцы тоже по большей части были в длинных белых одеяниях, а вот верблюды у них ни в какое сравнение с нашей Красавицей не шли: их шерсть была скорее кремовая с бурыми вкраплениями, ничего похожего на изящные завитки нашей верблюдицы. Да еще и одногорбые, мосластые, больше похожие на четвероногих птиц, чем на млекопитающих, зато высоченные, конечно. Мы, держа Красавицу под уздцы, стояли в стороне, чуть сбоку от утоптанного земляного помоста, на который должны были выводить рабов во время аукциона. Купцы же расселись на огромных цветастых коврах прямо перед помостом. Пили чай, перекликивались со знакомыми учгурцами. Между ковров шныряли разносчики шербета и халвы. Все эти сволочи в тюрбанах были так приятно оживлены, как будто они симфонический концерт слушать пришли, а не живых людей покупать. Хуже всего, что среди неписей-покупателей я заметил несколько игроков. Неписи еще ладно, у них программа, что с них взять, но этих людоторговцев с игровыми плашками на груди прямо очень хотелось вздуть. Я оглянулся на Сакаяму. Что же, есть у меня интересное подозрение, что если не участником, то свидетелем справедливого покарания мне стать удастся. А то что-то мой спутник уже скоро сутки себя почти прилично ведет. Не к добру это.

Рабов, насколько я понял, держали в закрытом тряпками загоне за помостом, вроде как не хотели заранее товар показывать. Торги начались с продажи стариков и маленьких мальчиков. Дети выглядели такими же тупыми и равнодушными, как и взрослые, но все равно смотреть на это было очень противно. Мальчики уходили по полторы-две тысячи. Старики часто и до тысячи не дотягивали. Только парочку, (которых представили как искусных каллиграфов, опытных счетоводов и умелых торговцев) продали довольно дорого, тысяч за восемь каждого, кажется. Потом пришла очередь мужчин и юношей. Их выводили сразу по три-четыре человека, некоторое время расхваливали, тыкали пальцами в мышцы, заставляли приседать и поворачиваться, от ковров то и дело бегали шестерки, проверяли по поручению хозяев зубы у товара, пересчитывали пальцы. Когда на помост выгнали в числе прочих Гуса с Лукасем, я уже почти кипел. Вот честное слово, дай мне сейчас в руки кто-нибудь бомбу и скажи: «взорви тут все к чертям» — взорвал бы. Я кидал отчаянные взгляды на Сакаяму, но тот был безмятежен, гладил Красавицу по носу, подмигнул мне жирным тяжелым веком.

И Гуса за двенадцать тысяч, и Лукася за девять купил тот мерзкий тюрбан в синюю полоску, который до этого приобрел чуть ли не половину всех рабов. Мне ужасно хотелось бы сказать, что это был прыщавый жирный урод, но нет — носителем тюрбана был исключительно холеный и смазливый молодой гад. Абу Салим Мурат ибн Мотах аль Зиноби.

— Сакаяма, — вцепился я в рукав военачальника, — давайте же сделаем что-нибудь!

— Подожди, — сказал Сакаяма, — сейчас ключи от ошейников передадут, ханская власть над ними исчезнет, вот тогда…

Я прямо подпрыгивал на месте от нетерпения, вытягивал шею и аж всхлипнул, когда увидел, как аукционный служитель с поклоном протягивает работорговцу какие-то бумажки и тяжелую связку ключей.

— Немедленно прекрати щипаться, — сказал Сакаяма. — Я тебе что, служанка при харчевне?

— Простите, я случайно, это от нервов.

— Это ж разве нервы? — сказал Сакаяма, — вот сейчас сам увидишь какие могут быть нервы, всем нервам нервы!

С этими словами он вынул из-за пазухи голубой бутон и протянул его на ладони Красавице, которая с интересом его обнюхала и слизнула длинным трубчатым языком.