Сахар на обветренных губах - Тата Кит

— Пока ты молчишь и боишься, Алёна, у тебя ничего не получится, — произнес он тихо, продолжая смотреть мне в глаза с некой жалостью. — Ни у кого не получится тебя спасти, пока ты сама не покажешь, где и из-за кого у тебя болит.

— Просто отстаньте от меня, — процедила я, чувствуя себя натянутой, как струна.

— Я к тебе и не приставал, Алёна. Но хочу обозначить, что теперь ко мне ты сможешь прийти только тогда, когда решишь для себя, что заднюю не дашь ни при каких обстоятельствах.

— Зачем мне к вам приходить? Что вы о себе возомнили, вообще?

— Не знаю. Это ты решишь сама. Свободна, Мельникова.

Глава 16

Поздний вечер. В квартире уже давно погас свет, в комнатах наступила долгожданная тишина.

Я тихо выползла из-под одеяла и взобралась на подоконник. Сев на него, вытянула перед собой ноги и лбом прильнула к прохладному стеклу. Казалось, от мыслей, что роились в моей голове, она нагрелась и вот-вот взорвётся.

Я не знаю, зачем я это делала весь день, но я всё время мысленно возвращалась к разговору с Одинцовым в аудитории.

Так бездарно себя выдать…

Конечно, он всё срастил. Для полноты картины ему не хватало одного единственного пазла и им было слово, которое я имела неосторожность сегодня взболтнуть.

Отчим.

Просто отчим…

И, мне кажется, я услышала щелчок, с которым в голове препода этот пазл лёг в картину. Будто в компьютерной игре открылся новый уровень.

Но больше всего меня раздражали его слова. Да, он говорил вполне нормальные вещи, которые будут крутиться в голове любого адекватного человека, даже чуть-чуть углубившегося в мою жизненную ситуацию. Но неужели он думает, что решение проблемы настолько простое? А я просто дура, которая не может понять очевидное?

Если бы не Катя, я бы сбежала из этого дома, города и даже области в день своего совершеннолетия. В следующую секунду, как только календарь в телефоне показал бы новую дату, меня бы здесь уже не было.

Но я здесь, и вынуждена быть здесь, потому что о Кате никто кроме меня не позаботиться. Мама считает её инструментом, с помощью которого можно надавить на отчима. Она может позволить себе толкнуть её, вместо того, чтобы просто попросить отойти в сторону. Она срывается на Катю по пустякам и считает это нормальным. Она и на меня срывается, в общем-то. Характер такой.

Отчим… Я не понимаю его отношения к Кате. Он, вроде, за неё горой, так как она родная, но иногда он ведет себя с ней хуже, чем мама. Он редко применяет к ней силу, по крайней мере, в десятки раз реже мамы, но то, как он порой уничтожает мою сестру словом, доводит до слёз даже меня.

И в итоге, если не вмешиваться, Катя превращается в подобие шарика для пинг-понга, которым родители перекидываются в агрессивной манере, пытаясь выяснить, в кого она такая тупая, заторможенная, плаксивая… и дальше по списку, в зависимости от ситуации и зерна конфликта.

«Пока ты молчишь и боишься, Алёна, у тебя ничего не получится. Ни у кого не получится тебя спасти, пока ты сама не покажешь, где и из-за кого у тебя болит», — сказал мне Одинцов.

Можно подумать, я не пыталась всё это показать ещё в детстве? Пыталась. Но любая моя попытка оказывалась провальной. Меня выставляли дурочкой, ненормальной, избалованной… Да какой угодно, но точно не той, которую нужно спасать. Перед любой комиссией и проверкой родители могли вывернуться так, что в итоге крайней оставалась я — мелкий корень зла, не дающий нормальным родителям вырастить хорошую дочь. И вторую. Такую же.

В ход так же шли упрёки о том, что за свою семью нужно стоять горой, ей нужно защищать, потому что других мамы и папы у тебя никогда не будет.

«Попадёшь в детский дом, и будут тебя там бить просто так. Кормить не будут, а бить будут. Привяжут к кровати и не отпустят даже в туалет, под себя будешь ходить», — вот, что я слышала годами от родителей.

«Давай, мы тебя сами в детдом сдадим? Смотрю, тебе не нравится с нами жить. Вот и поживи в детдоме, может, тогда поймёшь, как на самом деле бывает плохо», — говорил мне отчим.

И с годами я научилась не просто молчать о том, что происходит у нас дома, но даже стала защищать и маму, и отчима. С такой же верностью, с которой я их защищаю, маленькие дети волокут своих пьяных вусмерть родителей домой. Плачут, спотыкаются, мёрзнут, голодают, но продолжают считать эти пьяные чудовища самыми лучшими и любимыми людьми на земле.

Так и я.

Не скажу, что я считаю их лучшими из людей, но защищать, наверное, не перестану никогда. Потому что привыкла. Да и страшно, что станет только хуже. Детдом мне, конечно, уже не грозит, но крепко засевшее внутри предчувствие того, что может произойти что-то, что будет хуже любых избиений и унижений, всегда со мной.

И только у Одинцова всё просто. А просто здесь только говорить и рассуждать со стороны о том, как оно должно быть правильно.

И почему я должна пойти именно к нему? Почему он так настойчиво мне это внушает? Или предлагает? Странный человек. Даже если в один из дней с Катей или со мной случится что-то по-настоящему страшное, то любой из преподов будет последним человеком, к которому я обращусь.

Экран телефона, лежащего на подушке, загорелся и привлек моё внимание. Не стала никак реагировать. Утром посмотрю, что там.

Отвернулась к окну и прислонилась лбом к стеклу, в отражении которого увидела, что телефон опять «ожил».

Пришлось сползать с подоконника, чтобы выяснить, кому я пригодилось в первом часу ночи.

Колесников.

Кажется, я нисколько не удивлена.

Взяв телефон с собой, я вновь забралась на подоконник с ногами и открыла сообщения, пришедшие от него.

«Привет»

«Спишь?»

Я смотрела на две одинокие строки и не понимала, что ему нужно. Зачем? Да ещё в такой час…

И нужно ли это мне?

Заблокировав экран телефона с так и оставшейся открытой перепиской, я откинулась на внутренний откос окна и посмотрела на закрытую дверь своей комнаты. Темно, тихо и… холодно, что ли.

Повернула лицо к окну, прижала уголок телефона к губам и беглым взглядом пробежалась по окнам соседней многоэтажки. В большинстве из них не горел свет.