Здесь, в темноте - Алексис Солоски
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После «Гамлета» я больше не играла. Даже не стремилась. С одобрения руководителей отделов я переключила свою концентрацию на драматическую литературу. Однако за кулисами я продолжала выступать, но без риска и вложений. Я научила себя болтать так, чтобы это звучало правдоподобно, смеяться так мелодично, как только могла. Перед зеркалом в помещении, которое внезапно стало моей личной комнатой в общежитии, я отрабатывала улыбки, пока не нашла ту, которая выглядела почти естественно. Я не знала, как жить, но я не собиралась умирать, и эта маска дала мне время и дистанцию, которые мне требовались. В первых строках своих работ я стала использовать Вивиан, свое второе имя. Имя, которым моя мать никогда меня не называла.
Никто не подозревал неискренность. Никто, кроме Жюстин. Она была частью терапевтической группы, к которой я присоединилась по требованию декана. Я видела ее на нескольких своих театральных лекционных курсах. Мы пересекались на прослушиваниях. Но она была на год младше меня, и мы никогда не выступали в одном представлении. Она практически всегда молчала на протяжении большей части занятий, что я, к своему стыду, подумала, не трудно ли ей говорить по-английски. Но когда психотерапевт, наконец, настоял, чтобы она заговорила, она рассказала беглую, полную слез и ругательств историю о сексуальном насилии в детстве, за которым последовала подростковая распущенность, страх перед ЗППП, который на самом деле не был страхом, и неудачное столкновение ее запястий с опасной бритвой, которое во многом объяснило ее пристрастие к коротким юбкам и длинным рукавам. В конце той встречи мы вместе спускались в лифте. Когда он достиг первого этажа, она сказала:
– Мне нужно выпить. Присоединишься?
– Не могу, – сказала я.
– Почему нет?
– Таблетки, которые я принимаю. Их нельзя смешивать с алкоголем.
– Что тебе прописали?
– Флуоксетин, – ответила я, не сводя глаз со светящихся кнопок.
– Флуоксетин?! С ним точно можно пить!
– Ты уверена? Потому что они сказали…
– Пожалуйста, – взмолилась она, когда лифт звякнул и мы вышли в вестибюль. – Я принимала их все. И вот еще что: не позволяй им прописывать тебе что-нибудь с «лекс» или «фекс» в названии. От этого дерьма невозможно избавиться. Но единственные, которые тебе действительно нельзя пить, – это те, на которых есть предупреждение о том, как они воздействуют на твою печень. Флуоксетин не входит в их число, детка. Поверь мне. Настольная книга врачей – это буквально моя библия. За исключением того, что я действительно в нее верю.
Я колебалась. Потом я вспомнила, в чем она призналась тем вечером, и решила, что она не хотела оставаться одна. Кроме того, придумывать еще одно оправдание было слишком сложно.
– Ладно, – сказала я. – Может, один стаканчик.
– Но это самая одинокая цифра, – произнесла Жюстин голосом, похожим на взбитый мед, ведя меня к ближайшему бару и улыбаясь лысому мужчине, стоявшему снаружи, который махнул рукой, приглашая войти, не проверив ни ее поддельное удостоверение личности, ни мое. У некоторых людей идеальный слух, некоторые могут считать в уме огромные суммы. Жюстин же могла попасть в любой бар, который ей нравится. Она заказала бурбон с колой. Я заказала водку с апельсиновым соком. Тогда я любила более сладкие напитки, что угодно, но послаще. Я помню, как состроила сочувственную гримасу и спросила так тихо, насколько позволяла фоновая музыка:
– Наверное, сегодняшний сеанс был для тебя очень тяжелым.
Она ухмыльнулась мне поверх края своего бокала.
– О, это чертовски мило. Ты делаешь вид, будто тебе не плевать.
– Нет, я…
– Тебе плевать. Я знаю. Иногда я наблюдаю за тобой, и ты киваешь, или закусываешь губу, или у тебя такой грустный вид. Но это всего лишь притворство. Не волнуйся. Я не думаю, что кто-то еще замечает. Просто я видела твои спектакли. Точно так же ты кусала губы в «Гедде Габлер» в прошлом году.
– Прости, – проговорила я. Мне казалось, что моя игра бесподобна. Что никто не мог проникнуть в суть. Так что меня – точнее то немногое, что от меня осталось, – поразило, что Жюстин видела меня насквозь с самого начала. – Ты права, – продолжила я, вращая соломинку в своем напитке. – Но кажется невежливым тупо пялиться, пока все вырывают свои сердца из груди и выставляют их напоказ.
– Не извиняйся. От всех остальных меня буквально тошнит. Они просто хотят вернуть свою скучную бессмысленную жизнь.
– А я не хочу? – поинтересовалась я.
Она посмотрела на меня прямо, глаза были как два прожектора.
– Нет. И я не хочу.
– Но все то, что ты там говорила, о желании найти безопасное место…
– Это именно то, что они хотят услышать. Если я буду время от времени повторять это, они оставят меня в покое. Именно это мне и требуется. Тебе ведь тоже, верно? На самом деле ты не хочешь поправиться. Тебе вообще почти не хочется жить.
То, что каким-то образом она увидела меня, всю меня целиком в том темном баре, было слишком. Сам бар, казалось, отступал, и я держалась так стойко, как только могла, одной рукой вцепившись в стол, а другой поднося стакан к губам, повторяя свою безмолвную литанию: это твои пальцы, это твоя рука, твоя ладонь, твое запястье, твое предплечье, твоя…
– Все в порядке, – продолжила Жюстин. – Ты не обязана отвечать. Но ты должна хотеть жить. По крайней мере, до тридцати. После этого все катится под откос. Проблема в том, детка, что тебе совсем не весело. И веселье не начнется, пока ты не откажешься от этих таблеток.
– Но…
– Я знаю, – сказала она, одним большим глотком допивая остатки своего напитка. – Тебе нравятся твои таблетки. Они делают все таким милым, пустым и нейтральным. Как будто каждый день пятница. И ты беспокоишься, что, если ты действительно что-то почувствуешь, ты не сможешь с этим справиться. Но ты сможешь. Ты просто должна контролировать чувства. Сдерживать. Покажи им, кто в доме хозяин, сука! Кстати, этой суке нужно еще выпить. – Она подняла руку, подавая знак бармену.
– Наверное, мне немного скучно, – промямлила я.
– Ну, еще бы. Постепенно прекращай прием таблеток, уменьшай дозу. Сообщи об этом своему психиатру. Скажи ему – это ведь он, верно? –
