Пять рек жизни - Виктор Ерофеев

ТОМБУКТУ

Посещение Томбукту есть уже само по себе его похищение, и любой отъезд из Томбукту напоминает бегство. Отсутствие дорог имеет принципиальное значение и не обсуждается. Каждый белый, посетивший Томбукту, достоин смерти. Я увидел себя в Томбукту как запечатанную сургучом бутылку и благодарил Господа за Его милость и покровительство. - Кто вы? - спросил я стариков на паперти мечети. - Мудрецы, - сказали они. - Нас здесь триста тридцать три человека. Теперь я знаю, что в три часа ночи по Томбукту проносится белая лошадь со всадником, приближенным к совершенству.

Мы бежали из Томбукту ранним утром, предприняв дерзко-трусливую переправу через Нигер. Новый шофер Мамаду оказался не слишком разговорчивым. Более того, несговорчивым. Мы пробивались на юг через пустыню с этим новым арабоподобным водителем. Мы вместе с ним вязли и пропадали в песках. Мы меняли ландшафт, как масти карт, нам выпадала то красная, то желтая, то черно-асфальтовая пустыня, она была то сыпучей, то каменной, внезапно выросли наросты диких гор и финиковые пальмы, мы доверяли водителю, не зная, что он и есть наш палач.

РАССТРЕЛ

Городишко Гао - одно недоразумение. Он разлинован, как Манхэттен, и в нем даже есть ресторан La Belle Etoile, но это не мешает ему быть захолустьем. В Гао самый рогатый рогатый скот. Он не боится машин. Я потер воспаленные глаза. Ночная Африка - континент беспощадного неонового света. Обложившись керосиновыми лампами, я медленно читал перед сном роман Достоевского "Бесы". Арабообразный водитель сдал нас полиции на опасном в военном отношении участке дороги Гао - Неомей, возле границы с урановой республикой Нигер без всякого сожаления. В порядке аргументации против нас он привел наши паспорта, в которых не значились въездные и выездные визы не только из Томбукту, но даже из Гао. - Да вы что? Вопреки всем уставам! Сержант покачал головой. - Ведь вы не простые пассажиры! Вы - туристы !!! Сержант сделал большие глаза и объявил нас врагами малийского народа. - Се n'est pas serieux, - пробормотал я фразу, оскорбительную для каждого уважающего себя негра. - Да у вас и паспорта фальшивые! - вдруг выкрикнул он мне в лицо, вращая глазами. С каждой минутой он накалялся все сильнее. Он говорил, что у него нет никакой возможности держать нас под стражей, поскольку у него нет охраны и что самое разумное дело - нас умертвить и трупы отправить в Бамако на экспертизу. Он предложил мне согласиться с его проектом как наиболее гуманной акцией. До границы оставалось всего-то пять километров, и мне стало обидно погибнуть зазря. Однако шофер Мамаду не хотел, чтобы я уезжал с тайным знанием, опасным для метафизической безопасности не только сахеля, но и всей Африки. Если Элен и Сури симпатизировали нам, то Мамаду был воплощением ненависти. Когда он отошел пописать, а сержант пошел к проезжавшему грузовику, чтобы украсть дрова на костер, Сури шепнул мне, что с Мамаду нужно поговорить на языке африканского братства. - У Африки пока нет будущего, - заметил Сури, человек двух миров. "Отчего шофер плох? Отчего хорош Сури?" - взгрустнул я. С точки зрения мусульманства, Мамаду писал еретически, потому что он писал стоя, а не сидя на корточках. Пописав, он немедленно совершил омовение члена из пластмассового чайника с веселенькими полосками и повернулся в нашу сторону, цинично застегивая штаны. - Мамаду, - сказал я, - предложи сержанту деньги. - Я не твой раб, - ответил араб, - чтобы выполнять твои команды. Я видел, как сержант, зевая, ушел за рожком автомата, чтобы нас расстрелять. - Мамаду, - сказал я. - В этой истории есть только два раба: она и я. Вот тебе моя братская рука. Выручи. - Я спросил небеса и Бога, - сказал Мамаду, - и они мне ответили: нет1 Вернулся сержант с автоматом. Вид его был свиреп и ленив. Скотоводы равнодушные убийцы. - Ну что, пошли? - сказал он. Мы зашли за угол дома. Сержант выстроил нас у стенки. Габи стала презрительно улыбаться. Она схватила меня за руку. Казалось, это ее успокаивало. Я стал тоже кое-как подражать ей в презрительной улыбке, хотя мне не очень хотелось держаться за руки. Женская любовь не боится смерти, не то, что мужская, к тому же сердце мое принадлежало Лоре Павловне. Сержант поднял дуло автомата. Мамаду с удовольствием встал в стороне, изображая любопытную толпу. Как всегда, сцена расстрела обросла ненужными жанровыми деталями: блеяли овцы, кукарекали куры, вдалеке прыгали дети, было жарко. - Подожди! - к нам со всех ног бежал Сури. Вид у него был растрепанный. Расстреляй лучше меня! Сержант в недоумении оглянулся. - Твоя бабушка - сестра моей бабушки, -кричал Сури. - Застрели меня! - Какую бабушку ты имеешь в виду? - заинтересовался сержант. Они заговорили о чем-то своем. - Mon amour, у меня красивые волосы? -спросила Габи. Никогда в жизни я не встречал более отвратительных волос. - Шпрахлос! - ясно ответил я. Мамаду грязно выругался, швырнул ключи от джипа на землю и пошел в сторону своей родной деревни. Я выдержал паузу. - Сколько? - стараясь держаться хладнокровно, спросил я сержанта. - Почему ты меня никогда не целуешь? -молвила Габи. Мы сторговались на сумме, равной примерно пяти долларам США.

СМЕРТЕЛЬНЫЙ СЛУЧАЙ

Когда и где двукрылый флеботом укусил Габи, кто теперь знает, но укусил, и она заболела смертельной формой палюдизма, то есть тропической малярией. - Ты похожа на трехзвездочный Гранд Отель, в котором поселились непрошеные гости, - печально сказал я, глядя, как она умирает. - Ты всегда недооценивал меня, - сказала она, стуча зубами от лихорадки. - Ну хорошо, четырехзвездочный, - согласился я. Как в самом нежном колониальном романе, ее взялась выхаживать африканская семья, родные и близкие Элен. Они кормили ее с ложечки геркулесом и натирали разными мазями. Кровать Элен - четырехспальная. Вкус варварский. Голубой дневной свет. Большая бутылка Джона Уоркера. И какой-то мотоцикл на серванте. Молодой длинноногий французский доктор вошел. - Ну, раздевайтесь. Несмотря на малярию, Габи, как всегда, стремительно обнажилась. - Он залезал мне пальцем в пизду, - божественно шептала Габи. - Правда, что ли? - не верил я. - А потом в попу. При чем тут правда? Мы с Элен млели. В комнате моей гостиницы Элен собрала остатки завтрака, кусок багета и разорванный абрикосовый мармелад в пластмассовую сумку, затянулась бычком и удалилась. Тридцать шесть - тридцать девять. И опять через полчаса тридцать шесть. Так сердце долго не выдержит. Умирание Габи чудесным образом воскресило ее в моих глазах. Русское слово -чудесно; русское чудо - словесно. - Путешествия... Чтение о них... бесконечно... - бредила бедняжка. - Доктор! - бросился я за ним. - Она не умрет? - Либидо не умирает, - заверил француз. -Мсье, вы распустили свой фантазм. - Как? Неужели Габи - нос майора Ковалева? - ужаснулся я своей догадке. - Майор Ковалев в Африке - это я. - Русский военный атташе? - встрепенулся доктор Ив Бургиньон, не знакомый с литературной историей русских носов. - Хотите виски? - спросил доктор Ив Бургиньон с сильно выраженным сомнением. - А знаете, Африка рванет через три-четыре поколения. У нее лучшее будущее, чем у России. - Нет, конечно, французы форсировали модернизацию, нарушая естественные законы движения, кроме того, сами французы ничего не умеют делать, они бюрократы, пользующиеся трудом других людей - это тоже талант, - заметил я. - а русские товары! - братья Элен заулыбались, - мы как-то приобрели русский радиоприемник! на лампах! Боже, что это была за вещь! вы не умеете доводить дел до конца! топорная работа! - братья Элен захохотали, кушая кус-кус своими чистыми пальцами. Русский глаз, как орел, схватил эту варварскую привычку. По ночам я шатался по кабакам Неомея, наверное, самой горючей ночной столицы Африки. Кто был в тех притонах, кто плясал, резко выпив джина без тоника, под тамтам и электрогитары, тот знает запах африканского пота, тот помнит красоту неомейских проституток, их щиколотки цвета болотной воды, их ритуальные шрамы на ягодицах. От вяжущей страсти дымят и лопаются презервативы, как шины гоночного автомобиля. Меняя бубу на короткие юбки, Элен зверски плясала, отставив попу. Габи стала желтым пергаментом. Африканцы удивительно деликатны. Они скрывают свои туалеты и свои кладбища. Только раз, исколесив Мали, я наехал на мусульманское кладбище с остроугольными, как битое стекло, камнями (их не разрешено показывать не мусульманам). Христианские кладбища как будто напоказ. В стране уранового рая на столичном христианском кладбище есть могила. На ней написано. Сербский турист Иван (фамилию не помню). Мир праху твоему.

РАЗВРАТ ПО-НЕОМЕЙСКИ

Элен врубила свои вибраторы.

ТРАНСА НЕТ

- Транса нет, - сказал Ромуальд на веранде собственного дома в Порто-Ново с видом на мощный океан. - По крайней мере, в твоем случае. Они все считают мой случай тяжелым, почему-то их всех трясет от моего случая. Из военизированного Нигера на такси-брус с курями и с баранами несчетных попутчиков на крыше я прорывался к океану (с прозрачной куколкой Габи на руках) через мягкое государство Бенин, колыбель самой активной из мировых религий. Я вырвал у Элен три кольца. Элен меня надула. На базаре я хотел купить серебряный браслет, дал ей деньги, она сказала одну цену, а браслет стоил меньше. Смутилась, но быстро отошла. Она ухаживала за Габи самозабвенно, но каждое утро врала что-то новое. Зачем? Так это и осталось невыясненным. Немка болела физическими болезнями, а я - метафизическими. Я подумал, пора бы отмыться от контактной метафизики, и обратился к Ромуальду, местной знаменитости, но он меня отшил. Ромуальд - молодое гниение Западной Африки, авангардистский банк червей. Он делает маски из отбросов: пластмассовых канистр и старых радиоприемников. Его message прост как правда, и правды там столько же, сколько в медицинском фантазме Габи: нынешний афро-русский народ нафарширован западным мусором. Негр выпрыгивает в этих кощунственных масках как карикатура. Замаливая перед родиной грехи, мы с Ромуальдом рисуем закат над Нигером. Солнце падает за горизонт со скоростью мяча. Упав, оно еще долго испускает жемчужный свет, мягко переходящий в жемчужно-серый, в серебристо-серый, зажигает-ся первая звезда, и небо темно-синеет, сине-чернеет... На двоих пишем минималистские полотна на грунтовке из настоящей красной земли и там выводим разные символы. Это делаем со значением и хмуря брови. Драма не художников, за которыми гоняется с ритуальным криком проклятия ОМА!, ОМА!, а -авторской искренности. Ломает парней. Рыбаки на пирогах становятся похожими на вырезанные из картона фигуры. Русские сливают в негров все свои дурные качества: лень, зависть, хитрость. Нет ни одной русской девушки, которая не боялась бы негра как класса. Положа руку на сердце, Россия - самая расистская страна на свете. Минутное малодушие. Увидев в глухой деревне, посреди ярко-зеленых калебасов вудунский фетиш Чанго, местного Перуна, облитый куриной кровью, я признал веру эманацией страха. - На четырнадцатое июля, - торжествующе сказал Ромуальд, - в самый разгар сезона дождей, французское посольство в Бенине заказывает вудунского колдуна. Он приезжает из деревни, устраивается в сторонке на табуретке, и - небо расчищено для фейерверков в честь взятия Бастилии! Это повторяется из года в год, внесено в расходную статью посольства, стоит пятьсот долларов. - А у нас мэр Москвы по-мудацки посыпает тучи солью, - рассказал я. - Познакомь с колдуном! - Мы - ого-ого! - заликовал Ромуальд, но вдруг сник. - Главные наши вудунские вожди коррумпированы. Деревня еще держится, а эти суки ездят с эскортом мотоциклистов. Он сплюнул на пол. Океан шел стеной. - Никуда из Бенина не поеду! Я не ходок по музеям! Я был тридцать семь раз в Германии! Мне нечего делать в Москве! - Москва сейчас - самый интересный город в мире, - скромно сказал я. - Ты ешь людей! - злобно развернулся Ромуальд в мою сторону. - Они хрустят у тебя на зубах. Ты выпиваешь их, как устриц! - Мне кажется, ты для русского не существуешь, - сказала французская жена художника выздоравливающей Габи. - Я - художник. Я - африканец. Но я не африканский художник! - У писателя тоже нет прилагательных, -сказал я художнику. - Он царь, не трожь его, - сказала мне Габи. За ужином царь сказал, что в любой момент может улететь в Европу бизнес-классом на Сабене, у него виза многократная. Я посмотрел на Габи. - Ты не человек, - сказал я ей на ухо. -Ты - феминистский гвоздь.