Черчилль. Биография - Мартин Гилберт

Полное поражение Германии стало очевидным. 3 мая более 500 000 немецких солдат сдались Монтгомери, а 4 мая Черчилль телеграфировал Клементине, что «их примеру сегодня последовало еще более миллиона. В Италии Александер тоже взял миллион военнопленных. Все немецкие войска на северо-западе Германии, в Голландии и Дании готовы сдаться завтра утром. Тем не менее, – добавил Черчилль, – за всеми этими триумфами кроется опасная политика и смертельные международные распри».

Стало очевидно, что, если есть желание решать эти распри, необходима еще одна встреча Большой тройки. «Тем временем, – телеграфировал Черчилль Трумэну 6 мая, – мы должны твердо держаться за занятые или занимаемые нашими армиями позиции в Югославии, Австрии и Чехословакии, на основном центральном американском фронте и на британском фронте вплоть до Любека, включая Данию».

Ночью, пока Черчилль спал, начальник немецкого Генерального штаба генерал Йодль в штаб-квартире Эйзенхауэра в Реймсе подписал акт о капитуляции Германии. Все сопротивление должно быть прекращено в полночь с 7 на 8 мая. Под утро Эйзенхауэр сам сообщил эту новость Исмею. Исмей, в свою очередь, тут же позвонил Джону Мартину на Даунинг-стрит. Мартин решил не будить Черчилля, а сообщить новость, как только тот проснется. Черчилль узнал об этом от капитана Пима. «Пять лет, – заметил он, – вы приносили мне плохие новости, а порой и совсем плохие. Наконец-то вы исправились».

7 мая Черчилль призвал Эйзенхауэра двинуть войска к Праге. Эйзенхауэр так и сделал, и некоторые его подразделения вошли в чешскую столицу раньше русских. В тот же день, советуя Александеру продолжить движение на восток от Триеста и на юг в Истрию, Черчилль телеграфировал: «Дайте мне знать, что вы делаете для наращивания сил против щупальцев этих московитов, среди которых мошенник Тито».

В Британии ликовали в предвкушении грядущей победы. Днем 7 мая Черчилль попытался уговорить Трумэна объявить этим вечером, что в Европе победа. Трумэн не согласился: Сталин просил отложить торжества до 9 мая, поскольку его войска все еще вели бои на территории Чехословакии и в Прибалтике. В 5 часов дня 7 мая Черчилль второй раз за час позвонил в кабинет Трумэну и сказал, что «толпы празднующих на улицах Лондона вышли из-под контроля» и что он должен сделать объявление о победе самое позднее в полдень 8 мая. Одновременно он готовил короткое победное заявление, с которым надеялся выступить по радио этим вечером. Он закончил диктовать текст около шести вечера. Но телефонный звонок из Вашингтона убедил его отложить выступление до следующего дня.

В краткий перерыв между обменом телефонными и телеграфными сообщениями Черчилль пригласил трех начальников штабов выйти в сад здания на Даунинг-стрит, чтобы сделать групповую фотографию. Перед ними уже стоял поднос с бокалами и напитками. Черчилль провозгласил тост за них как за «архитекторов победы». Исмей, присутствовавший при этом, позже записал: «Я надеялся, что они поднимут свои бокалы за шефа, который был главным архитектором, но, вероятно, они были слишком взволнованны и побоялись не справиться с голосом».

Утром в четверг 8 мая Черчилль работал в постели над своим выступлением. Он также направил запрос, желая убедиться, что в ходе вечерних торжеств в столице не возникнет дефицита пива. В какой-то момент он вышел из спальни и направился в картографический кабинет с шампанским, большим куском швейцарского сыра грюйер и запиской: «Капитану Пиму и его сотрудникам от премьер-министра в честь Дня Победы в Европе». От Клементины из Москвы пришла поздравительная телеграмма: «В этот необыкновенный день все мои мысли с тобой. Без тебя его бы не было».

Вскоре после часа дня Черчилль отправился с Даунинг-стрит в Букингемский дворец, где обедал с королем. «Мы поздравили друг друга с окончанием европейской войны, – записал король в дневнике. – День, которого мы так ждали, наконец-то настал, и мы можем возблагодарить Бога за то, что наши бедствия уже позади». Вернувшись на Даунинг-стрит, в три часа дня Черчилль выступил по радио с обращением к британскому народу, описал переговоры о капитуляции и объявил: «Война с немцами закончена». В какой-то момент Черчилль упомянул о «преступниках, которые простерлись ниц перед нами». При этих словах толпа, собравшаяся на Трафальгарской площади послушать трансляцию, судорожно вздохнула. Затем он напомнил, что еще надо выиграть войну с Японией. «Япония, – сказал он, – со своим вероломством и жадностью, остается пока непокоренной». Завершил выступление Черчилль словами: «Вперед, Британия!»

Рэндольф слушал выступление отца на высоте 2500 метров, в самолете на пути из Белграда в Кампанью. «Восхищен твоей великолепной речью», – телеграфировал он, прилетев в Италию. Клементина слушала выступление мужа по радио в британском посольстве в Москве. С ней был бывший премьер-министр Франции Эдуар Эррио, который последний раз видел Черчилля в Туре в июне 1940 г. Там Черчилль прослезился, когда узнал, что французское правительство намерено прекратить борьбу. Теперь прослезился Эррио.

Завершив выступление, Черчилль на машине сквозь огромную толпу поехал в палату общин. «Каждый из нас совершает ошибки, – сказал он парламентариям. – Но сила парламентских институтов проявила себя в самый нужный момент, когда шла самая жестокая и затяжная война, и отстояла все основополагающие принципы демократии». Затем Черчилль вспомнил, как двадцать шесть лет назад он слушал в палате общин объявление об условиях капитуляции Германии в ноябре 1918 г. Тогда был организован благодарственный молебен в церкви Святой Маргариты. Он предложил сделать то же самое во время перерыва и повел парламентариев через двор Старого дворца в церковь. Позже в этот же день он выступил с балкона здания Министерства здравоохранения перед огромной толпой, собравшейся на улице Уайтхолл. «Это ваша победа», – сказал он, на что толпа взревела: «Нет, ваша!»

Вечером, пока в Лондоне продолжались торжества, Черчилль снова вышел на балкон и произнес еще одну краткую речь. «Враг повержен, – сказал он, – и ждет нашего суда и нашей милости». Затем принялся разбирать стопку телеграмм толщиной сантиметров пятнадцать. Это была его обычная вечерняя работа. Одна из телеграмм была от британского поверенного в делах в Москве Фрэнка Робертса. Тот сообщал, что русские крайне раздраженно реагируют на британскую озабоченность судьбой четырнадцати польских политиков, которых под предлогом обеспечения безопасности вывезли в пригород Варшавы и арестовали. «Нас совершенно не интересует, что говорит советская пропаганда, – ответил Черчилль. – У нас больше нет никакого желания вести с советским правительством подробные дискуссии по поводу их взглядов и действий».

Эта телеграмма была послана в Москву за два часа до полуночи. Через час пришла телеграмма от Идена из Сан-Франциско: «Все мои мысли с вами в этот день, который, по существу, ваш день. Именно вы вели, ободряли и вдохновляли нас в самые трудные дни. Без вас этого дня не было бы».

Глава 36

«Железный занавес»

Среда 9 мая 1945 г. стала первым мирным днем в Европе. Все утро Черчилль работал в постели, в постели же и обедал. В середине дня с дочерью Мэри он съездил в американское, французское и советское посольства, в каждом из которых произнес тосты за победу. В Москве, где Днем Победы определили 9 мая, Клементина была в английском посольстве, откуда послала телеграмму мужу: «Мы все собрались здесь, пьем шампанское в двенадцать часов и поздравляем тебя с Днем Победы».

Вечером Черчилль, как и накануне, вышел на балкон Министерства здравоохранения, выходящий на Уайтхолл, где произнес перед собравшейся толпой: «Лондон – как гигантский носорог, как гигантский бегемот, говорит: «пусть делают что хотят – Лондон выдержит», Лондон может выдержать все». Он поблагодарил всех за то, что «ни разу не оступились в эти долгие чудовищные дни и в долгие ночи, черные как преисподняя».

Торжества на этой неделе были омрачены вестями с Востока. В телеграмме Идену от 11 мая Черчилль выражал опасения, что советские посягательства в Центральной Европе и на Балканах, о которых он получал ежечасные сообщения, могут привести к «попустительству», за которым последует «третья мировая война». Он был убежден, что «огромному русскому злу легче противостоять, если мы сохраним единство», но не видел способов остановить мощное советское давление, особенно при эйфории победы. Когда в Министерстве иностранных дел сообщили, что четырнадцать поляков, захваченных ранее в окрестностях Варшавы, оказались в Москве пленниками, он ответил: «Не вижу, что мы можем теперь сделать в этой веселой интермедии».