Обман Инкорпорэйтед (сборник) - Филип Дик

– А мы где? – спросил Хедли.

– В самом низу – в подвале, – Эллен нагнулась и повернула ручку низкой двери. – Заперто, – она достала ключ и отперла замок. – В общем, мы будем жить здесь. Мы войдем сюда, как мистер и миссис Крот. Не возражаешь?

Хедли не возражал. Они шагнули в темное, сырое помещение. Эллен отдернула покрытую толстым слоем пыли занавеску, и хлынул солнечный свет. Потолок вздувался от печных труб – огромных металлических туннелей, оплетенных паутиной и покрытых копотью. Вдоль стены проходили водопроводные и газовые трубы; комната была длинной, мрачной и тихой, с низким потолком. Никакой мебели. Две стены без окон, а напротив третьей росла раскидистая старая пальма. В дальнем конце комнаты дверь вела во вторую. Хедли отдал Пита жене и прошел туда.

За длинной низкой гостиной располагалась крошечная тесная кухонька: втиснутый в угол домашний ледник уравновешивали раковина и испорченная черная газовая плита.

– Без буфета? – весело спросил Хедли.

– В соседней комнате, – ответила Эллен, войдя следом.

От кухни ответвлялась вереница крохотных клетушек – лабиринт проходов, заканчивавшийся обеденным уголком, двумя спальнями, туалетом, душевой кабиной и, наконец, прачечной. Еще одна подвальная комната оставалась невостребованной: пол там был усеян мокрой грязью. Заляпанные, пожелтевшие стены из гипсокартона. В квартире царил запаха сырости и плесени. Где-то в стене скреблась мышь, и, помимо этого, не слышалось никаких звуков. Пальма защищала от уличного шума. Потолок толстый, непроницаемый. Полная изоляция.

– Мне напоминает каземат, – с тоской сказала Эллен.

– Все хорошо, – перебил Хедли, – давай не будем про казематы.

Эллен виновато покраснела.

– Прости. То есть ты и правда так не думаешь? Не такая уж она и голая: мы можем все привести в порядок.

– Думаю, сможем, – сказал Хедли и, засунув руки в карманы, побродил, осматривая каждую комнату. В чулане случайно наткнулся на себя самого: из осколков разбитого зеркала, сложенных в коробку из-под обуви, глянуло его собственное отражение – раздробленное и искривленное. Это стало тяжелым ударом: Хедли закрыл дверь и прошагал из комнаты в кладовку.

– Я знаю одно, – с сухой иронией сказал он Эллен. – Я больше не стану привлекательным молодым человеком за прилавком. С этим покончено раз и навсегда.

– Правда? – непонимающе переспросила Эллен. – Это хорошо, я рада.

Хедли показал на свою пустую левую глазницу.

– Я имею в виду вот это, – он коснулся забинтованной изуродованной челюсти. – Ну, и остальное.

Эллен захлопотала у раковины.

– Придется все это привести в порядок. Боже, как здесь грязно, – она сорвала пару газет, прикнопленных к стене. – Надо будет отдраить – всю квартиру.

– Займемся делом, – подхватил Хедли.

– Нет! – Эллен быстро обернула встревоженное, умоляющее лицо. – Тебе нельзя ничего делать: ты должен отдохнуть еще хотя бы два месяца. Твое ребро… – Она опустила руки ему на плечи и серьезно посмотрела в лицо. – Пожалуйста.

Хедли подошел к двери и нагнулся, чтобы закрепить ее в открытом положении. Он придвинул ногой прямоугольный обломок бетона и немного постоял в проеме спиной к жене. Сидевший в углу комнаты Пит заревел: его лицо вдруг раздулось, потемнело, и он бешено замахал ручонками.

– Что случилось? – спросил Хедли, повернувшись к ребенку.

– Руку прищемил, – Эллен оттащила что-то от младенца. – Какая-то штуковина. Наверное, дверная петля от буфета.

Она сбросила куртку и швырнула ее на подоконник. Заранее приготовившись к работе, Эллен надела старые выцветшие джинсы и забрызганную краской холщовую рубашку. Теперь она живо скинула туфли и принялась собирать орудия, привезенные на этой неделе.

– Поехали, – объявила она, принесла в кухню цинковое ведро и всыпала туда мыльного порошка, а пока мыло с шипением растворялось в горячей воде, нарвала тряпок из выброшенной хлопчатобумажной простыни и обвязала голову пестрым платком. – Ты присядь, – предложила она Хедли, – или выйди на улицу. Я начну со стен.

Эллен намылила тяжелую жесткую щетку и поискала, куда бы встать.

– Не дотянусь до потолка, – жалобно сказала она. – Ты не мог бы… что-нибудь придумать?

Хедли принес ей из ветхого гаража деревянный ящик, куда можно было встать. Эллен с благодарностью влезла на него и принялась чистить потолок: грязная вода стекала по ее голым рукам в закатанные рукава и капала на лицо. Эллен радостно улыбалась ему сверху вниз с широко открытыми, полными надежды глазами.

– От меня есть хоть какая-то польза? – спросила она.

– Ты отлично справляешься, – ответил Хедли. – Но, по-моему, уже пора передохнуть и выпить пива.

– Нам придется раздобыть лед, – напомнила Эллен. – Для ледника… И по-моему, сперва его нужно помыть, – она сморщила нос. – Он дурно пахнет.

Хедли осторожно уселся на пороге, раздвинув колени и сцепив руки. Лицо опалило теплое осеннее солнце: он сощурился и отвернул голову. Слабый ветерок пошевелил пальму, и она резко, тяжеловесно зашелестела, словно очень старая птица порывисто задвигалась во сне.

Солнечный свет поднял Хедли настроение. Он любил солнце: тело расслабилось, и тупая ноющая боль в суставах немного утихла. Все части тела ныли так или иначе: постоянная боль стала фоном, дальней спутницей, постепенно уменьшаясь на уровне подсознания. Темная пустота с одной стороны головного мозга… это было хуже всего. Хедли умело сфокусировал взгляд на кошке, пробиравшейся между машинами на противоположной стороне улицы. Несмотря ни на что, видел он довольно хорошо и мог свободно передвигаться. Ну, а ребро в конце концов заживет.

Большая часть организма заживет. Если долго сидеть на солнце, наверное, даже глаз вырастет на прежнем месте – поначалу совсем крошечный, но затем он будет становиться все больше и больше, пока не достигнет полного размера. Впрочем, это маловероятно. Чем дольше Хедли думал об этом, тем сильнее сомневался, что подобное может произойти. Мысль быстро скукожилась, и он с сожалением ее отпустил. Произошедшие события оставили в нем неизгладимый след: к худу ли, к добру ли, но он уже не был прежним Стюартом Хедли.

В сущности, он не был никаким Стюартом Хедли во многих смыслах. Когда-то он задавался вопросом, кто такой и что собой представляет Стюарт Хедли? Но теперь это было уже не важно, поскольку он имел к Стюарту Хедли лишь отдаленное, косвенное отношение. Имя ничуть не волновало: оно было лишь отголоском, не будившим почти никаких эмоций, невзирая на то, что значилось во всех документах из его бумажника. На это имя следовало откликаться, и терпел он его постольку, поскольку.