Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов

Обо всем этом совершенно откровенно писал Милюков, доказывая, что «это была Дума «третьего июня», — Дума, зажатая в клешни прерогативами «самодержавной» власти, апрельскими основными законами 1906 года, «пробкой» Государственного Совета, превратившегося в «кладбище» думского законодательства. Можно ли было признавать это учреждение фактором сложившегося положения? Дума была тенью своего прошлого»[2155]. И Родзянко уже рассматривался большинством ВКГК как воплощение этого прошлого.

Кроме того, его дружно подозревали в диктаторских замашках. И общим было убеждение, что Родзянко совершенно не приемлем для левых, с которыми предстояло находить общий язык. «У них были какие-то штыки, которые они могли натравить на нас, — свидетельствовал Шульгин. — И вот эти «относительно владеющие штыками» соглашались на Львова, соглашались потому, что кадеты все же имели в их глазах известный ореол. Родзянко же был для них только помещик Екатеринославский и Новгородский, чью земля надо, прежде всего, отнять»[2156]. Председатель Думы был обречен на заклание.

Георгий Львов после полудня 1 марта приехал из Москвы. Его появление в Таврическом дворце дало толчок формированию правительства. «Мы почувствовали себя, наконец, «au complet»[2157], — писал Милюков. О том, как создавался кабинет, слово снова Шульгину. В комнату заседаний Временного комитета опять влетел Керенский с солдатами.

«— Тут два миллиона рублей. Из какого-то министерства притащили… Так больше нельзя… Надо скорее назначить комиссаров… Где Михаил Владимирович?

— На улице…

— Кричит «ура»? Довольно кричать «ура». Надо делом заняться… Господа члены Комитета!

Он исчез. Исчез трагически-повелительный…

Мы бросили два миллиона к секретным договорам, т. е. под стол, — не «под сукно», а под бархат…

Я подошел к Милюкову, который что-то писал на уголке стола.

— Павел Николаевич…

Он поднял на меня глаза.

— Павел Николаевич, довольно этого кабака. Мы не можем управлять Россией из-под стола… Надо правительство.

Он подумал.

— Да, конечно, надо… Но события так бегут…

— Это все равно… Надо правительство, и надо, чтобы вы его составили… Только вы можете это сделать… Давайте подумаем, кто да кто…

Между бесконечными разговорами и тысячью людей, хватающих его за рукава, принятием депутаций, речами на нескончаемых митингах в Екатерининском зале; сумасшедшей ездой по полкам; обсуждением прямопроводных телеграмм из Ставки; грызней с возрастающей наглостью «исполкома» — Милюков, присевший на минутку где-то на уголке стола, — писал список министров…

Так, на кончике стола, в этом диком водовороте полусумасшедших людей, родился этот список из головы Милюкова, причем и голову эту пришлось сжимать обеими руками, чтобы она хоть что-нибудь могла соображать»[2158]. Роль Милюкова в написании списка правительства не оспаривается. Но он не брал список исключительно из собственной головы, иначе в нем не было бы ряда фамилий, Милюкову явно не близких.

В основу состава правительства были положены ходячие списки проектировавшихся «ответственных министерств», к которым добавили, прежде всего, руководителей широко разрекламированных планов дворцового переворота — предполагалось наличие у них организационных структур и возможностей, а также наличие тесных связей с армейскими кругами. Кроме того, конъюнктура диктовала включение кого-то из социалистов.

Князь Львов, который был весьма слабо известен в думских кругах, в том числе и Милюкову, оказался консенсусной фигурой на пост главы правительства как воплощение Земства. Следующие два по значимости портфеля — министра иностранных дел и военного министра, — как и планировалось задолго до революции, были закреплены за самим Милюковым и Гучковым. «А. И. Шингарев, только что облеченный тяжелой обязанностью обеспечения столицы продовольствием, получил министерство земледелия, а в нем и не менее тяжелую задачу — столковаться с левыми течениями в аграрном вопросе, — объяснял дальше Милюков логику формирования кабинета. — А. И. Коновалов и А. А. Мануйлов получили посты, соответствующие социальному положению первого и профессиональным занятиям второго — министерство торговли и министерство народного просвещения. Наконец, участие правых фракций прогрессивного блока в правительстве было обеспечено введением И. В. Годнева и В. Н. Львова, думские выступления которых сделали их бесспорными кандидатами на посты государственного контролера и обер-прокурора Синода. Самый правый из блока, В. В. Шульгин, мог бы войти в правительство, если бы захотел; но он отказался и предпочел остаться в трудную для родины минуту при своей профессии публициста»[2159]. Комиссаром Финляндии был назначен Родичев. На министерство юстиции первоначально планировался Маклаков. То есть правительство предполагалось в составе представителей партий Прогрессивного блока. Однако сразу же пришлось вносить коррективы.

«Милюков огласил состав на перманентном митинге в залах Таврического дворца и вызвал бурный протест. Тогда члены Прогрессивного блока стали уговаривать Керенского и пожертвовали Маклаковым»[2160]. Уговаривали и Чхеидзе, но он не поступился партийными принципами, призывавшими не участвовать в правительстве.

Еще два ключевых поста получили люди, которых не называли ранее в качестве возможных министров и чьи кандидатуры вызвали всеобщее недоумение, которое не скрывал в своей «Истории второй русской революции» и Милюков: «Н. В. Некрасов и М. И. Терещенко, два министра, которым суждено было потом сыграть особую роль в революционных кабинетах, как по их непосредственной личной близости с А. Ф. Керенским, так и по их особой близости к конспиративным кружкам, готовившим революцию, получили министерства путей сообщения и финансов. Выбор этот оказался непонятным для широких кругов». Зато его хорошо поняли посвященные и сам Милюков, недвусмысленно указавший на близость к Керенскому и конспиративным кругам — по масонской линии.

Роль этих кругов в формировании Временного правительства была немалой, но не решающей. Как признавал Гальперн, «собраний Верховного Совета как такового в первые дни революции не было; поэтому не было в нем обсуждения вопроса о составе Временного правительства. Но группа руководящих деятелей — Коновалов, Керенский, Некрасов, Карташев, Соколов и я — все время были вместе, по каждому вопросу обменивались мнениями и сговаривались о поведении. Но говорить о нашем сознательном воздействии на формирование правительства нельзя: мы все были очень растеряны и сознательно сделать состав Временного правительства более левым, во всяком случае, не ставили. Тем не менее, известное влияние мы оказали, и это чувствовали наши противники»[2161]. Аврех, разоблачавший в советское время «масонский миф», насчитал в правительстве трех братьев — Керенского, Некрасова и Коновалова. Соловьев уверенно добавляет к ним Шингарева и Терещенко[2162]. Отдельный вопрос — принадлежность к ложам самого премьера Львова.

Гессен в своих мемуарах приводит слова лидера кадетов: «Милюков говорил: «При образовании Временного правительства я потерял 24 часа (а тогда ведь почва под ногами горела) чтобы отстоять князя Г. Е. Львова против кандидатуры М. В. Родзянко, а теперь думаю, что сделал большую ошибку. Родзянко был бы больше на месте»». Я был с этим вполне согласен, но ни он, ни я не подозревали, что