Том 3. Русская поэзия - Михаил Леонович Гаспаров

в литераторском Доме Герцена на Тверском бульваре. Здесь пишется программное стих. «За гремучую доблесть грядущих веков…», развивающее ту же тему: я — не волк старого мира, я отрекся от прошлого во имя будущего, новый век-волкодав не должен губить меня, я готов к ссылке (голубые песцы — северное сияние), но не к казни. Первоначально оно составляло одно со стих. «Нет, не спрятаться мне от великой муры…» («А» и «Б» — кольцевые маршруты московских трамваев по сжимающимся переулкам и растущим площадям, трамвайная вишенка — вероятно, от глагола «висеть», ухватившись за трамвайный ремень или поручни площадки; «кто скорее умрет», «ты как хочешь…» — спор с НЯМ, которой приходила в голову мысль о самоубийстве). Рисовалась картина революции: «и по улицам шел на дворцы и морцы Самопишущий черный народ» (морцы — от «моря» и «мора»), «лишь один кто-то властный поет»: «За гремучую доблесть <…> Я лишился и чаши <…> Но не волк я по крови <…> Запихай меня лучше, как шапку, в рукав Жаркой шубы сибирских степей; А не то уводи — да прошу, поскорей — К шестипалой Неправде в избу, Потому что не волк я по крови своей, И лежать мне в сосновом гробу»; а на это откликался второй голос, запуганной «трамвайной вишенки»: «но меня возвращает к стыду моему Твой грозящий искривленный рот… Но заслышав тот голос, пойду в топоры, Да и сам за него доскажу». Таким образом, стихотворение превращалось во внутренний диалог между двумя частями сознания поэта (ср. «Франсуа Виллон», 4). Потом вторая половина отделилась, концовкой остались строки «Потому что не волк я по крови своей, И лежать мне в сосновом гробу», затем «…И за мною другие придут», «…И во мне человек не умрет», «…И неправдой искривлен мой рот»; этот вариант надолго остался окончательным, и лишь в 1935 году был изменен на «…И меня только равный убьет». Сознание причастности к всеобщей Неправде и своей ответственности за нее дало смежное стих. «Я с дымящей лучиной вхожу…» («…Я и сам ведь такой же, кума») с нагромождением страшного и отвратительного: шестипалым, по настойчивым слухам, был Сталин; пупки, почки и прочая требуха всегда были противны ОМ (ср. «Египетская марка», 4). Образ шапки в рукав при сдаче шубы в гардероб («Ночь на дворе. Барская лжа…») — протест против стихов Б. Пастернака из «Второго рождения»: «А рифма… — гардеробный номерок, Талон на место у колонн…»: они казались ОМ созерцательским примирением с действительностью. Образ ссылки получил развитие в стих. о «бушлатнике» «Колют ресницы. В груди прикипела слеза…». Семейным названием для «За гремучую доблесть…» было «Надсон»: за гражданскую тему и характерный размер («Верь, настанет пора и погибнет Ваал…»).

Параллельно с этим «волчьим циклом» (термин НЯМ) были написаны несколько стихотворений, которые она называет «дразнилками». Это «Я скажу тебе с последней Прямотой…» (с эпиграфом из стих. Верлена «Серенада»): «если грубо раскрыть: „Елена“ — это „нежные европеянки“, „ангел Мэри“ — я» (коммент. НЯМ; европеянки — образ из «С миром державным…», ср. также память об О. Ваксель — выше, к «Жизнь упала, как зарница…»[422]); Мэри восходит к пушкинскому «Пиру во время чумы» — стихотворение было написано во время пирушки у Б. Кузина (см. ниже, к стих. «Ламарк») и его друзей в Зоологическом музее. Стихотворение перекликается темой с «Бессонница. Гомер…» 1915 года; в «греки сбондили…» под греками подразумеваются все участники Троянской войны без разбора. Игра словами бредни — шерри-бренди — ходячая шутка. «Жил Александр Герцович» — о соседе ОМ по квартире его брата, где он жил по приезде в Москву: обыгрывается отчество музыканта (нем. Herz — «сердце», небезразлична ассоциация с А. Герценом), серьезный лермонтовский подтекст «Одну молитву чудную Твержу я наизусть» и поговорка «умирать, так с музыкой»; итальяночка — ассоциация одновременно с А. Бозио (см. «Египетская марка», 1) и с русской гармонью-«тальянкой»; вешалка — виселица. «Я пью за военные астры…» — ответ на установившееся в критике к 1930‐м годам представление о Мандельштаме как певце прошлого, буржуазного, классического, экзотического; поэт демонстративно и гиперболически перечисляет вменяемые ему темы (барская шуба — из «Шума времени», астры — воспоминание об осени 1914 года, желчь петербургского дня — ср. «Я вернулся в мой город…», сосны савойские — реминисценция из стих. Тютчева о Ламартине, масло парижских картин — «Французы» из «Путешествия в Армению», над которым ОМ начинал работать); ирония раскрывается в последних строках, где оказывается, что все это — придуманная игра воображения (пенное асти-спуманте было в стихах Ходасевича и Цветаевой, папского замка вино — сорт Chateau du Pape). Стихотворение читается как автопародия (еще не высказанной) формулы ОМ «акмеизм — это тоска по мировой культуре».

Стих. «Рояль» изображает сорванный концерт мастера Генриха Нейгауза (1888–1964): в этом сезоне он, нервничая, часто бросал игру и срывал концерты. Чтобы в музыке стало просторней для мировой сложности, нужно не требовать от мастера простоты (руки-кувалды) и элементарной пользы (сладковатой груши земной — топинамбур, усиленно насаждавшийся в это время; у ОМ он вызывал отвращение); тогда музыка сможет срастить позвонки века (ср. «Век») и выпрямить души, как могила выправляет горбатые тела, а пружина — нюренбергские игрушки. Описание концерта насыщено историко-революционными образами: фронда парижского парламента XVII века, борьба между левой Горой и правой Жирондой во французской революции XVIII века, Мирабо как лучший ее оратор; а рояль-Голиаф противопоставляется пианисту-Давиду. Стих. «Нет, не мигрень, — но подай карандашик ментоловый…» (которым терли виски от головной боли) — оглядка на жизнь и предчувствие смерти (тухлая ворвань — образ из «Смерти Тарелкина», предсмертный рокот гитары — из Б. Лившица); НЯМ видела здесь смерть падающего летчика и связывала эту тему с рассказом Б. Лапина о воздушной петле (упоминается в гл. «Москва» в «Путешествии в Армению»). Программное стих. «Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма…» обращено, по-видимому, к русскому языку. Сквозной его образ — деревянные срубы: в 1‐й строфе на дне их светится звезда совести (образ из Бодлера), во 2‐й расовые враги топят в них классовых врагов, в 3‐й они похожи на городки, по которым бьют: если в «С миром державным…» поэт жертвовал собой за класс, к которому не принадлежал, то здесь он принимает на себя смертные грехи народа, которому он чужд; концовка двусмысленна — топорище он ищет то ли на казнь врагу, то ли самому себе. Анна Ахматова считала, что эти стихи посвящены ей.

Летом 1931 года написан цикл белых стихов, «Полночь в Москве…», «Сегодня можно снять декалькомани…», «Еще далеко мне до патриарха…» и