Темная Башня - Стивен Кинг

— Я иду! — крикнул он. — Если ты меня слышишь, слушай хорошо. Я иду!

Одну на другой преодолевал он ступени, выпрямив спину, гордо вскинув голову. Другие комнаты встречали его открытой дверью. Путь в эту перегородила дверь из «дерева призраков» с единственным вырезанным на ней словом. И слово это было:

Он ухватился за ручку. С выгравированной на ней дикой розой, которая оплела револьвер, один из тех больших древних револьверов, которые принадлежали его отцу и которые он потерял навеки.

Однако они снова станут твоими, — прошептал голос Башни и голос роз: эти два голоса слились в один.

Что ты такое говоришь?

Ответа он не услышал, но ручка повернулась под его пальцами, и, возможно, это был ответ. Роланд открыл дверь на вершине Темной Башни.

Увидел и все понял сразу, знание это обрушилось на него, как удар кувалды, горячее, как солнце пустыни, которая была апофеозом всех пустынь. Сколь много раз он поднимался по этим вот ступеням, после чего его спускали вниз, разворачивали, отправляли назад? Не в самое начало (там еще можно было что-то изменить и снять временное проклятие), но в тот самый момент в пустыне Мохайн, когда он наконец-то осознал, что бездумный, не подлежащий сомнениям поход может завершиться успешно? Сколько раз он путешествовал по петле, похожей на скобу-защелку, которая когда-то отвалилась от его пупка, его собственного тет-ка кан Ган? И сколько раз ему еще придется пройти эту петлю?

— О нет! — закричал он. — Пожалуйста, только не это! Пожалейте меня! Проявите милосердие!

Руки все равно толкали его вперед. Руки Башни не знали, что есть милосердие.

Они были руками Гана, руками ка, и они не знали, что есть милосердие.

Он почувствовал запах щелока, солончака, горький, как слезы. За дверью начиналась пустыня: белая, ослепляющая, безводная, ровная как стол, разве что на горизонте виднелись подернутые дымкой горы. А из-под запаха солончака пробивался запах бестравы, которая приносила сладкие сны, кошмары, смерть.

Но не для тебя, стрелок. Для тебя — никогда. Ты ускользаешь. Ты меркнешь. Могу я быть предельно откровенна? Ты продолжаешь свой путь.

И всегда ты забываешь про предыдущий раз. Для тебя всякий раз становится первым.

Он предпринял еще одну попытку попятиться. Бесполезно. Ка была сильнее.

Роланд из Гилеада прошел через последнюю дверь, ту самую, которую всегда искал, ту самую, которую всегда находил. И она мягко закрылась за ним.

Стрелок постоял, покачиваясь из стороны в сторону. Подумал, что едва не отключился. Конечно, виновата жара; эта проклятая жара. Дул ветерок, но такой сухой, что не приносил облегчения. Он достал бурдюк с водой, прикинул по весу. Сколько ее осталось? Понимал, что не стоит пить, не пришло время пить, но все равно сделал глоток.

На мгновение почувствовал, что он совсем в другом месте. Возможно, в самой Башне. Но пустыня коварна и полна миражей. А Темная Башня стоит в тысячах колес. Воспоминание о том, что он только что поднялся по тысячам ступеней, заглянул во многие комнаты, со стен которых на него смотрели многие лица, уже пропадало, таяло.

«Я дойду до нее, — подумал он, щурясь на безжалостное солнце. — Клянусь именем моего отца, дойду».

«И возможно, на этот раз, если ты попадешь туда, все будет иначе», — прошептал голос, разумеется, голос обморочного состояния, до которого так легко может довести пустыня, потому что о каком другом разе могла идти речь? Он здесь, и нигде больше, ни дать ни взять. У него нет чувства юмора, и он не может похвастаться богатым воображением, но он непоколебим. Он — стрелок. И в сердце, пусть и в самой глубине, еще чувствовал горькую романтику своего похода.

Ты из тех, кто никогда не меняется, — как-то сказал ему Корт, и в его голосе, Роланд мог в этом поклясться, звучал страх… хотя с чего Корт мог бояться его, мальчишки, Роланд сказать не мог. — Это станет твоим проклятием, парень. Ты износишь сотню пар сапог на пути в ад.

И Ванни: Те, кто не извлекает уроков из прошлого, обречены повторять его.

И его мать: Роланд, почему ты всегда такой серьезный? Никогда не можешь расслабиться?

Однако голос прошептал это снова

(иначе, на этот раз, может, будет иначе)

и Роланд вроде бы уловил запах, отличный от солончака и бес-травы. Подумал, что это аромат цветов.

Подумал, что это аромат роз.

Он перебросил мешок со снаряжением с одного плеча на другое, коснулся рога, который висел на правом бедре. Древнего рога, в который когда-то трубил Артур Эльдский, так, во всяком случае, говорила история. Роланд отдал его Катберту на Иерихонском холме, а когда Катберт пал, Роланд задержался ровно на столько, чтобы поднять рог и выдуть из него пыль смерти.

«Это твой сигул», — прошептал умолкающий голос, который принес с собой нежно-сладкий аромат роз, запах дома в летний вечер (О, потерянного!); камень, роза, ненайденная дверь; камень, роза, дверь.

Это твоя надежда, что на этот раз все может пойти иначе, Роланд… что тебя может ждать покой. Возможно, даже спасение.

Пауза, а потом:

Если ты устоишь. Если не уронишь чести.

Он покачал головой, чтобы прочистить мозги, подумал о том, чтобы еще глотнуть воды, отказался от этой мысли. Вечером. Когда он разожжет костер на кострище Уолтера. Тогда и попьет. А пока…

А пока следовало продолжить путь. Где-то впереди высилась Темная Башня. Но ближе, гораздо ближе был человек (Человек ли? Кто это знал?), который, возможно, мог рассказать ему, как добраться туда. Роланд не сомневался, что поймает его, а когда поймает, человек этот заговорит, да, да, да, говорю это на горе, чтобы ты услышал в долине: Уолтер будет пойман, и Уолтер заговорит.

Роланд вновь прикоснулся к рогу, и прикосновение это странным образом успокаивало, словно он никогда раньше не касался его.

Пора идти.

Человек в черном ушел в пустыню, и стрелок двинулся следом.

Приложение

Роберт Браунинг

Чайльд-Роланд дошел до Темной Башни[242]

И мнилось мне — он в каждом слове лгал.Уродец престарелый с хитрым взором,Желавший, чтобы путь сей лжи избралПокорно я… яд желчи изливал,Указывал — и видел: я внимал,И видел, как меня схоронит вскоре.

Зачем он, с палкой этой, здесь вдалиПокинут? Только чтоб сбивать с дорогиТех странников, что до него дошли!Как череп ухмылялся… вспомнят лиМеня — среди оставшихся в пылиИм посланных на гибель — слишком многих?

Он говорил — я должен повернутьНа ту дорогу, что, как всем известно,Откроет к Темной Башне трудный путь…Я понял поневоле: это — суть.О гордости забыть и цепь замкнуть…Конец — и прах, и нет надеждам места.

Я странствовал по тропам всей земли,И в призрак обратился отсвет цели,Искал — и годы под ноги легли…Успеха нет, преграды столь же злы,И осознанье горче, чем полынь,И майским сном желанья отлетели.

Я — как больной, что смерти обречен,Что жив, увы, последние мгновенья.Уже с друзьями распрощался он,Уже его не слышен жалкий стон…(Свободой умиранья усыплен,Одет далекой скорбью, словно тенью…)

«А есть ли место средь иных могил?»«А кладбище, по счастью, недалеко?»Обрядов грустных час уж избран был —А он еще живет, он слух открыл,Пытается ответить — нету сил!И нет стыда у смертного порога.

Я — странник. Я страдал. Я видел зло,Пророчества, оставшиеся ложью.О, мой Отряд! Вас столько полегло!Смерть — с каждым шагом, гибель — за углом,Умолкли клятвы, как весенний гром…Дорога к Темной Башне — бездорожье.

Тих, как само отчаянье, свернулНа путь, что указал уродец старый.День ужасом кромешным промелькнул,Тоской закат сквозь сумерки взглянул,И луч кровавый отблеском сверкнул —К равнине, полной лживого угара.

Но — к цели! Оказался вскоре яНа пустоши, бурьяна полной злого.Смотрю назад — дорога и поля.Здесь — мертвая бесплодная земляДо горизонта утомляет взгляд.Идти вперед — нет для меня иного!

И я иду. Увы, мне никогдаПейзаж столь безотрадный не встречался…Цветов иль просто трав — нет и следа,Лишь сорняков и терний череда,Что землю захватила без стыда…Здесь свежий лист бы чудом показался!

Уродство, безнадежность, нищета —Печален сей удел земли несчастной.Речет Природа: «Глянь, избывши страх,Иль отвернись… вокруг — лишь пустота.Покуда Суд Последний не настал,Не проявлю ни малого участья!»

Кто опалил огнем чертополох,Ко мне ростки последние тянувший?Кто листья полевицы злобно сжег,На медленную смерть ее обрек?Казалось, тот злодей — сам мрачный рок,Что, забавляясь, губит все, что суще!

Уныло стебли тянутся сквозь грязь,Как волосы сраженного чумою.Земля — кроваво-слизистая мразь.Здесь конь слепой стоит не шевелясь…Откуда? Словно дьявол, веселясь,Из адских бездн привел его с собою!

Он жив? О нет! Он мертв уж сотни лет.Пусты глазницы, ветер спутал гриву,И плоть гниет, и обнажен скелет.Уродств таких, я мнил когда-то, нет!Он, верно, стал причиной многих бед,Чтоб отомстили местью — столь глумливой!

Закрыв глаза, в себя я загляну…Так перед боем кубок выпивают!Я к светлым дням прошедшего взываю,Чтоб будущее не влекло ко дну.Подумай и сразись… я вспоминаю,Я хмель былого радостно сглотну!

Зачем явился Катберта мне лик,С улыбкою, что радостно светила?Почти что въяве он во мгле возник,И засмеялся звонко, как привык,И обнял крепко на единый миг…Но ночь печали друга поглотила!

Вот Джайлс — и я отважней не встречал.Не знал сомнений, страха и упрека,Был беспощадней острого меча…Но предал он — и руки палачаВ позоре оборвали жизнь до срока.И весь Отряд с презреньем промолчал!

Нет — я вернусь на свой ужасный путь.Ушедшего тоска еще печальней!Ни шороха, ни звука… не взглянуть.Хоть мыши бы летучей здесь мелькнуть…Отчаянье мою сдавило грудь —Но… видно что-то на дороге дальней.

Из ниоткуда — узкая река.Тиха и незаметна, как гадюка,Почти бездвижна!.. В тине берега.Здесь демоны — мне истина порукой —От крови отмывают, верно, руки,И гладь воды взрезают их рога.

Змея мала — но сколько яду в ней!Ольхи стволы у берегов склоненны,Отравою смертельной напоенны,Самоубийц отчаянных мрачней!Река убила соки их корнейПогибелью, в глубинах потаенной.

Я вброд пошел — о Боже, я вот-вотСтуплю ногой на чей-то череп стылый!Копье — опора. Омуты — могилы,В них плоть, живая некогда, гниет.Крик крысы водяной — и нету силы,Ведь он, как детский плач, меня гнетет!

Брод завершен. Брег новый предо мной.Там будет лучше? Жалкая надежда!Бойцы, увы, сомкнули в смерти вежды,И поле брани смертной пеленойОкутано… Стоял здесь вопль кромешный.Кто выжил? Жабы в нежити ночной…

Да, — верно, поле битвы было тут.Но что свело бойцов на пир кровавый?Нет ни следа их подвигов и славы,Помину нет… Безумцев не поймут!Как крестоносцев ратные забавыИль как рабов галерных тяжкий труд.

Форлонга не пройти — здесь сталь и смрад.Кто обратил все эти механизмы,Зубцы, колеса эти — против жизни?Чей взор безумный через эти призмыНа мертвые тела глядеть был рад?Чей зуб стальной вгрызался в смертный ад?

И снова — в путь… Песок, туман и мрак.Стволы мертвы. Лес, верно, благородныйЗдесь шелестел… и стал землей холодной.Безумство, исступленье! Верно, такИз хлама создает себе дуракКумир — и с криком носится бесплодно.

Нет яркого пятна! Унылый свет,И мох, что мерзко клочьями свисает, —Да плесень заржавелая мерцает.А вот и дуб, гнилушками одет —За жизнь боролся, плоть коры взрезая,И, издыхая, проклял белый свет!

И нет пути по-прежнему конца!Прошел недалеко, но тьма ночнаяМеня остановиться понуждает.И ворон, верный спутник мертвеца,Скользя, кружит у моего лицаИ рваный плащ, играя, задевает.

Я бросил взгляд вперед и осознал:Равнина обернулась кряжем горным.Не достигаю зрением проворнымЯ ничего — кроме суровых скалИ пропастей, ведущих к безднам черным.«Как здесь пройти?» — я с ужасом гадал.

Не сразу осознал я — как меняЖестоко провели! Когда? Не знаю!Во сне? В кошмаре? Тихо отдыхаю.Закончен путь? Иль часть пути? Но яПочти что сдался — и ловушка злаяОткрылась уж, забвением маня…

И вдруг — ожгло. И вдруг я понял — да!Вот место это! За двумя холмами,Что, как быки, сплетенные рогами,Сошлись в бою!.. а дальше — скал чреда,Гора… Глупец, ты столько шел сюда!Ты звал, толкал, пинал себя годами!

Что ж в сердце гор? Да — Башня, Боже мой!Покрытый мхами камень, окна слепыИ — держит мир собою?! Как нелепо!Несет всю силу мощи временной?Над ней летят века во мгле ночной,Пронзает дрожь меня, как ветра вой!

Как, не видать?! Ее укрыла ночь?Не верю! День уж занялся и сгинул,Закат лучи последние низринулНа горы и холмы, и сумрак хлынулМне в очи, что узрели беспорочь:«Конец творенья — миру не помочь!»

Как, не слыхать?! Но воздух полнит звук,Он нарастает, как набат над битвой,Он полнит звоном, громом все вокруг,И имена товарищей забытых,Что шли со мной, мне называет вдруг.О, храбрецы! Потеряны, убиты!

Миг — и они восстали из могил,Пришли ко мне печальными холмами,И каждый — мой оплот, огонь и знамя!Я, их узнав, колени преклонил,Поднял свой верный рог — и протрубилВо имя их, погибших, падших, павших:«Вот Чайльд-Роланд дошел до Темной Башни!»

Авторское послесловие