Невозвращенцы - Михаил Черных

Часть седьмая

Глава 64

Руфус

Старинной сказке ты не верь, что всех любовь сильней.

Судьба однажды стукнет в дверь, и друг уйдет за ней.

Без синих волн, без дальних дорог не могут жить мужчины,

А жены ждут, считая года. И будет так всегда…

— Фсс….

— Ну тише, тише! Все хорошо! Теперь все будет хорошо! — сквозь боль послышался чей-то голос.

«Что случилось? Что со мной?» — мысли в голове двигались медленно и неторопливо, как прогуливающиеся для своего удовольствия черепашки. «Я в плену? Но как, мы же вроде вырвались. Помню, битву. Помню отступление. Помню праздник… Дальше что? Надо попробовать, не связан ли я?»

Руфус, не смотря на боль, попробовал пошевелиться, но ничего не вышло. Какая-то неведомая сила приковала его к горизонтальной поверхности.

— Не. Это ты зря… Тихо. Успокойся. Все хорошо, — повторился голос.

Боль постепенно уходила. Стали появляться ощущения окружающего мира. Он на чем-то лежит. Поверхность по ощущениям была мягкой и теплой. От воспоминаний о понятиях тепло-холодно резко бросило в дрожь. Внутри. Тело не шелохнулось. «Я в плену? Но почему тогда хорошая постель? Ромеи хотят устроить что-то особенное? Как-то особо жестоко казнить? Для этого сначала лечат?»

— Принесите еще одеял. И грелку! Он мерзнет, — все тот же мягкий голос.

Следующей мыслей, потянувшейся за «мягко» стало осознание Руфусум того, что глаза закрыты. Он попытался их открыть… Не получилось. Казалось, что к векам привязано по килограммовому грузилу. Руфус попытался проверить, не лежит ли чего на глазницах, но все так же не мог пошевелить рукой. Да что там — рукой, пальцем не мог! «Хорошо же меня спеленали?»

— Где я? — громко по-ромейски спросил Руфус. Точнее, подумал, что громко спросил. Изо рта, который тоже ели-ели шевелился, не вырвалось не звука. «Раз язык тоже не шевелится, дело не в путах. Видимо, я тяжело ранен. Но вот только где и когда?»

Врач, судя по всему, был очень опытный, что смог по намеку на движение губ различить вопрос пациента. Либо вообще, неведомо каким образом видел Руфуса насквозь. Кто его знает, но во всяком случае ответ он получил подробный, причем на почти забытом, как же он сразу же не обратил на это внимание, чистом росском, а не на невообразимой смеси всех языков, на которой меж собой разговаривали рабы.

— Значит так. Ты в Киеве, лежишь в палатах великокняжеского дворца. Тебя сюда привезли полумертвым, так что добро пожаловать обратно в мир живых!

— …

— Нет. Тебе рано еще говорить, и смотреть тоже… Тебе вообще все пока рано. Самое главное — ты в безопасности. Ты был… очень болен. Твои люди… Хм… Большинство твоих людей в порядке, сейчас их потихоньку расселяют по княжеству. Едой и всем необходимым они обеспечены. Это все, что тебе следует знать. Теперь — поправляйся спокойно.

Зашелестела одежда — слух оказался странно, до болезненного обострен. Послышались удаляющиеся шаги: «десять» — автоматически подсчитал Руфус. Скрипнула и хлопнула, больно ударив звуковой волной по ушам, входная дверь.

— Все нормально. Он жив, — послышался приглушенный дверью голос лекаря.

— Бу-бу-бу-бу? — неразличимые слова произнесены были женским голосом.

— Нет. Он поправится. Нужен только хороший уход.

— Бу-бу-бу! Бу-бу-бу?

— Нет. Обычную девку пришли. Тебе не следует его тревожить.

— Бу-бу-бу?

— Это — тем более! Такая новость то и для здорового мужчины — сильное потрясение. А для него сейчас любая встряска — как удар палицей по голове. Тем более — такая.

— А мне? — более громкий мужской, поэтому отлично услышанный голос.

— Тебе — тоже не входить. Хотя бы неделю. Если, конечно, ты не хочешь его своими новостями добить.

— Да что ты знаешь о нем?! Он сильный и выдержит…

— Я знаю о нем больше, чем ты. Поверь. Именно поэтому я тебе хочу сказать — повремени. Все. Сейчас я ухожу. Вымотался…

— Бу-бу-б-б-у?

— Да. На день, да что там, на пару часов позже — и тогда бы все! Никакими молитвами не спасти. Итак пришлось настоящее чудо совершать… И ваши искренние молитвы помогли… Уж больно яд хитрый. Да и везучий он.

— Бу-бу? Бу… — под удаляющееся бормотание Руфус опять потерял сознание.

Руфус поправлялся чрезвычайно медленно и очень тяжело. Если даже за дыхание приходилось выдерживать великую битву с гравитацией, что там говорить о всем остальном? По внутренним ощущениям, только на десятый день с головы сняли повязку, и полумрак сильно резанул по больным глазам. Но остальное тело лежало безжизненной колодой.

Безделье выматывало ужасно. Вместе с различной мрачности мыслями о судьбе спасенных из Империи рабов — его людей, за которых он принял и нес ответственность, забирало существенную часть из и так не великих сил больного. Заметил это и странно, смутно знакомый доктор. Еще одно уверение, что все хорошо не помогло, а вот слова «Чем больше ты всякие непотребности думаешь, тем дольше не увидишь Яви», заставили задуматься. Заняться было откровенно нечем, поэтому Руфус усилием воли выгнал посторонние мысли и сконцентрировался на выздоровлении. Стал аккуратно считать дни болезни, напрягать и расслаблять мышцы, хотя массаж ему делали регулярно, чтобы не было пролежней. И его труды не остались без награды.

На пятнадцатый день случился огромный прорыв — он смог поднять руку! И пусть после он вырубился, даже не почувствовав боли в упавшей на деревянный край постели руки, главное другое! Он мог двигаться! Он не парализован!

На тридцатый день, когда он уже мог сидеть, лекари посчитали, что он достаточно силен для приема посетителей.

Первым пришел Богдан. Был он весь какой-то… серый. Печальный. И поздоровался он совсем нерадостно. Руфус напрягся. Такой видок не предвещал ничего хорошего.

Впрочем, начало разговора немного успокоило больного. Поприветствовав сидящего в кровати, гость для начала пожелал ему скорейшего выздоровления и многих здоровых лет жизни после. После здравицы, потек совершено обычный разговор. Руфуса в первую очередь интересовало, не знает ли Богдан когда его «выпишут», что вообще твориться в мире.

Про освобождение из под лечебного глаза, козак ничего не знал, кроме того, что всем заправляет один молодой волхв под личным патронажем самой великой княжны Ольги. А волхв сказал, что из покоев Руфус выйдет только тогда, когда будет, по его мнению полностью здоров. Пока запертый в четырех стенах размышлял над этими словами, гость уже успел рассказать про свои собственные заключения. Что опять кошевым его не выбрали, несмотря на обильный взнос на общее дело, что дома оказались все живы и здоровы, что боги его уберегли от яда…

На этих словах Руфус опять очнулся и притормозил рассказчика.

— Что-то ты только что сказал? Какой яд?

— Так ведь, отравил тебя подсыл ромейский! Разве не сказывали тебе? — Удивился козак. — И не только тебя…

— То есть? Кого еще? — Напрягся Руфус.

— Ярий…

— Ярий? Но как же?

— Да вот так… — Богдан тяжело вздохнул и отвел взгляд. Стал понятен его грустный вид. Когда родители умирают — горе. Но когда родители хоронят своих детей — это… Это просто невыносимо. Это… Это… Так просто не должно быть! — Знать бы, я бы тогда его там бы оставил, вместе со Скамкелем. У Рима. Глядишь, и прихватил бы с собой на мост попутчиков ромейских…

— Прости…

— Да что уж тут поделаешь. Жаль только, что понапрасну сгинул так. От подлости… Ты только, атаман, не горячись…

— Кто? — от предчувствия Руфус похолодел. — Кто еще?

— Все, кто с тобой тогда пил…

— А кто еще… Нет! — догадался гладиатор. — Алларик? — В ответ бывший кошевой только покачал головой. — Пилус? Сотники?

— Все кто пил, все вмерли. Нету у тебя больше друзей… И войска — тоже нету.

— То есть как? Их тоже? Всех? — напрягся Руфус. — как? Как же так?!… Ромеи напали? Но как, у них же не было не сил, не прохода! Тогда как же…

— Не. Что ты! Охолохни! — испугался Богдан. — Живи и здоровы все!

— Все?

— Да все! Все! Ну кроме тех что вина тогда испил. Остальные в порядке.

— Тогда почем ты говоришь, что нету войска?

— Да вот, князь местный, себя не очень хорошо показал…

— Местный князь, это ведь Лихомир? Великий князь Киевский? А разве он не твой князь тоже?

— Мой — то мой… Но у нас всегда была, как это по-ромейски, широкая автономия…

— Так что же такого учудил с моими людьми великий князь? Он их всех отдал ромеям? Обратил в рабов? Что он сделал?

— Нет, что ты! Как можно? За такое любой в лицо плюнул бы, хоть ты трижды князь! А дружина своя же вызывала бы в поле до тех пор, пока не помер бы он… Просто, пока ты болел тут, люди твои без догляда остались. Да и свободными они считаются. Ни слова тебе своего не сказали, ни грамоту не чиркнули. Вот подсылы княжеские и стали их сманивать…