Шатаут - Эйвери Килан

В первую половину приема звучит множество медицинских терминов, которые я не совсем понимаю, но, уточнив, добавляю в подробные записи. Химиотерапия затуманивает разум, так что маме нравится возможность иметь под рукой конспект. Я немного расслабляюсь, когда доктор Уилсон объясняет, что маме должно полегчать от разработанного ими курса лечения, так что общий прогноз просто отличный. При ранней агрессивной терапии коэффициент выживаемости при ее типе и стадии рака составляет почти девяносто процентов. А в мамином случае шансы возрастают, поскольку до этого она пребывала в хорошей физической форме. Учитывая все обстоятельства, мама прекрасно справляется.

Несмотря на то что до этого все звучало обнадеживающе, настроение в комнате меняется, когда врач упоминает генетическое тестирование и тянется за папкой, лежащей на столике рядом с его столом. Мои нервы снова напряжены до предела, и я задерживаю дыхание, ожидая, что же он скажет дальше. Неужели они нашли что-то еще?

Доктор Уилсон прочищает горло.

– Как мы уже обсуждали ранее, в процессе диагностики мы провели комплексное генетическое тестирование. Пришли результаты: у вас мутация BRCA1. Повезло, что сегодня с вами пришла и ваша дочь, поскольку в таких случаях мы рекомендуем проверить всех ближайших родственников. Вероятность наследования данной мутации составляет пятьдесят процентов.

Мое зрение сужается, и теперь я вижу комнату как будто бы сбоку.

BRCA.

Пятьдесят процентов.

Я пытаюсь осознать, что он только что сказал, но мне не хватает необходимой информации. Речь о чем-то плохом, и это плохое могло передаться мне.

Мама наклоняется, берет мою руку в свою и сжимает.

– Дорогая, знаю, звучит ужасно, но лучше все же провериться. Если результат окажется отрицательным, тебе станет легче.

Пусть мама и успокаивает меня, но выражение лица у нее напряженное. Под напускной храбростью она явно скрывает собственный страх. Да она выглядит даже грустнее, чем в тот день, когда сообщила о своем собственном диагнозе.

– Почему? Что, если результат окажется положительным? – спрашиваю я, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

– Давай не будем забегать вперед, Сера… – начинает мама.

– Нет, скажи. Пожалуйста. В противном случае, как только доберусь до дома, спрошу Гугл, и все станет только хуже.

Доктор Уилсон переплетает пальцы, одаривая меня сочувствующим взглядом.

– Выражаясь статистически, существует точно такая же вероятность, что у тебя рака нет. С учетом сказанного, у людей, которые являются носителями гена BRCA, вероятность развития рака молочной железы выше среднего. Поэтому более вероятно, что он разовьется в молодом возрасте. Также существует повышенный риск развития рака яичников.

Чего-то подобного я и ожидала, но, когда слышу это, становится только хуже.

– У таких людей плановые обследования на рак начинаются раньше и проводятся чаще, – добавляет доктор Уилсон. – Некоторые пациенты также выбирают профилактическую мастэктомию[22] и/или сальпингоофорэктомию, чтобы снизить риск развития рака в будущем. Даже если тест окажется положительным, у тебя будет время рассмотреть все варианты.

– Саль…? – повторяю я, даже не успевая переварить мастэктомию, которая шла до этого. Приходя сюда, я даже не подозревала, что мы будем обсуждать что-то, связанное со мной. Мне хотелось бы, чтобы мама предупредила меня заранее, но в то же время я понимаю, почему она этого не сделала. Поверженное выражение ее лица говорит само за себя – она надеялась, что результаты окажутся отрицательными и что нам не придется затрагивать эту тему.

– Удаление яичников и маточных труб.

Другими словами, хирургическое избавление от возможности забеременеть.

Паника когтями сжимает горло.

– Сколько у меня будет времени?

Я не спешу остепениться, но все же мне хотелось бы однажды завести детей. Правда я полагала, что для этого у меня еще полно времени.

Доктор не спешит отвечать.

– Все зависит от готовности пациента. Большинство процедур по снижению риска рекомендуют проводить в возрасте от тридцати пяти до сорока лет или после деторождения: в зависимости от того, что произойдет раньше. Риск заболеть увеличивается с возрастом. Статистика показывает, что большинство женщин с BRCA1 страдают от рака молочной железы.

Хорошо, что сроки не настолько сжатые, как я опасалась. Поскольку мне скоро исполнится двадцать один, у меня в запасе останется еще пятнадцать лет.

Плохо, что появляется обратный отсчет времени, отведенного мне на создание семьи.

Но хуже всего то, что наследственное заболевание делает из меня тикающую бомбу.

Грудь сдавливает так, что это причиняет боль.

– Понятно.

– Давайте не будем забегать вперед, – говорит доктор Уилсон, перекладывая бумаги на своем столе. – Первым шагом станет запись на анализ. Если хотите, мы можем с этим помочь. После этого, при необходимости, вас могут пригласить на медико-генетическое консультирование.

– А что насчет мужчин? Чейзу это тоже могло передаться?

Я обещала написать ему, как только прием будет окончен, но подобные новости лучше не обсуждать по смс.

– Мужчины подвергаются такому же риску, – кивает доктор.

– Серафина, – дотрагивается до моего локтя мама, чтобы привлечь к себе внимание. Она мрачно сжимает губы. – Если не возражаешь, я бы хотела пока что не говорить ему об этом. Только несколько недель. Ему и так со многим приходится справляться, не хочу добавлять еще больше стресса.

Я проглатываю застрявший в горле ком.

– Верно. Я ничего не скажу.

Мы собираем вещи, и я в оцепенении плетусь за мамой. Голова кружится, в ушах звенит. Когда мы оказываемся в коридоре, у стойки администратора я замечаю женщину. Она едва ли старше меня (ну, ей уж точно нет тридцати), но уже определенно больна. Потускневшая, она скрывает под розово-фиолетовым шарфом то, что осталось от ее волос.

Я снова бросаю в ее сторону взгляд. Она красива, с темными глазами и полными губами. Я не могу прийти в себя от того, как молодо она выглядит. Если спросите, я дала бы ей двадцать четыре – двадцать пять. Сколько же ей было, когда поставили диагноз? Догадывалась ли она, что больна? Сдавала ли она тот же генетический тест, о котором говорил мамин врач?

Могу ли я оказаться на ее месте?

Реальность того, с чем я только что столкнулась, обрушивается на меня. Люди говорят, что, когда тебе двадцать, у тебя еще есть время во всем разобраться. Я всегда полагала, что так и есть, но сквозь призму диагноза все выглядит иначе.

Даже постаравшись, я не сумела бы облечь в слова свое смутное, неточное понимание того, чего я хочу от жизни. Мои расплывчатые и неопределенные планы на будущее полны таких слов как «однажды» и «когда-нибудь». Как видение, которое улавливаешь краем глаза, но стоит повернуться, и оно исчезает.

Я