Тайна Жизни - Виктор Форбэн

— Простите, простите, Алинь... Я обезумел! Я забылся!

— Жан! — воскликнула она в слезах.

— Я всего только моряк. Проезжий. Человек, которого море поглощает в часы гнева.

— Жан!.. Жан!.. О, Жан, — взывал ее прерывающийся голос.

— Нет, оставь... Не искушай меня... Сжалься, Алинь.

Он тихонько положил ее на старый ствол, преграждавший дорогу, и сел возле нее. Она рыдала, и его сердце тоже сжалось тоской. Он гладил рукой ее волосы и мгновеньями приникал к ее губам.

— Вы когда-нибудь будете вспоминать эти часы опьянения и в мыслях своих будете мне благодарны. Вы подумаете о бедном моряке, который однажды встретился вам на пути, но в вашей жизни не совершил ничего непоправимого...

Над влажной травой светляки сплетали огненные хороводы, капли дождя вспыхивали внезапно, освещенные их крохотными фонариками. Мшистая кора стволов была обсыпана сверкающими искрами. Вверху, между вершинами деревьев, в небе, обмытом дождем, тоже мерцали алмазы. Цикады напевали свои однообразные песни. Вдали раздавался клекот ночных птиц. Раздавался грохот моря в его неустанной борьбе со скалами.

Как ребенок, уставший от слез, она уснула на груди молодого человека, который, задумавшись, устремил глаза к мигающим звездам. Он осторожно разбудил ее. Сверху раздавался жалобный крик.

— Мамзель! Мамзель! Где вы? Где вы?

Глава XI.

После перерыва.

Наслаждавшийся свежестью утра, Жан Лармор с террасы увидел Алинь и Жюльен, шедших в направлении северной башни и скоро присоединился к ним в нижнем зале, где раздавались стоны каторжника. Его раны — два укола кинжалом в плечо и в бедро — были уже на пути к излечению, но лихорадка и кашель не покидали его.

— Эль Браво, — сказал моряк: — не похоже, чтоб ты скоро отправился в ад.

Он называл его (Эль Браво, свирепый) именем, которое дали ему индейцы с Ориноко, среди которых он совершил не мало преступлений в течение пяти лет, протекших со времени его бегства с каторги.

— Эль Браво не издохнет таким образом, капитан, — усмехнулся больной, приподымаясь с кровати.

— Чем ты занимался до каторги?

— Заведывал протокольной частью.

— Вот, погоди, явится за тобой венецуэльская полиция! Получишь свои двенадцать пуль в спину.

— Тринадцать, — поправил каторжник; — потому что ваша еще сидит в моем теле.

На террасе все трое друзей встретили Ляромье, который принес им радиограмму: ожидаемый уже несколько дней Шарль Зоммервиль выедет на «Форверде» после полудня.

— Объявляю пари! — крикнул Жюльен: — даю сто против одного, что патрон вернется не один. Вы хмурите брови, мадемуазель Алинь? Наивное дитя. Я вам говорю, что, если кто-нибудь из них бросит другого, то это будет она. Я психолог, поверьте!

— Вспомните, — слабо протестовала девушка: — ту решимость, которую выражало последнее письмо...

— Ну, что, держите пари, да или нет?.. Нет?.. А вы, капитан Лармор? Да ну же, дайте мне выиграть несколько луи!

— Простите меня, — ответил Жан с напряженной улыбкой: — Я не умею забавляться такими вещами. Для меня любить и страдать — одно и то же.

— Благородный герой, вы смотрите мрачно на вещи! Слышите, Алинь? Любить и страдать...

Алинь медленно удалялась от них.

— Я вас прошу... — проговорил Лармор взволнованным голосом, схватив Жюльена за руку.

Он удалился в другую сторону. Веселый лаборант проводил их с насмешливой улыбкой.

— Быть влюбленным, как видно, вовсе не забавно!

Около четырех часов после полудня на горизонте показалась серенькая точка, которую давно уже подстерегал Маренго. Алинь и Жан спускались вниз по тропинке и шли рядом, обмениваясь незначительными словами. Со времени их прогулки прошла неделя. Не избегая друг друга, они, однако, ни одним намеком не касались своих признаний. На крутых переходах он шел впереди и в помощь ей протягивал обе руки. Тогда огонь его темных глаз смягчался под ясным взглядом девушки.

— Отчего вы на меня так смотрите? — спросила она внезапно.

— Чтоб лучше запомнить цвет ваших глаз на то время, когда со мной будет только ваш образ.

— Вы меня приводите в отчаяние, Жан!.. Не говорите мне, что дни моего счастья сочтены!

— Я не могу дольше здесь оставаться, Алинь. Нужно привыкнуть к этой мысли.

В своей печали она забыла о лодке и о том человеке, которого она возносила выше всех до той минуты, пока он не изменил их общему идеалу. С подножья скалы она заметила лавирующую между скал лодку и с дрожью в голосе проговорила:

— Я остаюсь ужасно одинокой...

— Знаете, — издали кричал Жюльен, заметив их: — у нас снова будет весело! Патрон везет гостей. Это невообразимо.

Он передал бинокль молодой девушке и захохотал.

— Я не вижу среди них дамы, но она наверно там. Не может быть, чтоб она его так бросила.

Алинь подавила крик, не опуская бинокля. Он торжествовал.

— Я вам говорил, что обворожительная Элен к нам вернется. Кто знает, может быть этот толстый человек — ее венецуэльский дядя. У нас теперь будет семейный дом.

— Неужели я ошибаюсь... — прошептала она, не упуская из виду лодки: — Там молодой человек, страшно похожий... Неужели, Анри?

— Сын патрона? Но это вполне вероятно. Ведь, его ждали со дня на день... Как же так? Не может быть, чтобы крошка была на лодке. Ведь, не привезет же он ее вместе с сыном!

Алинь вернула ему бинокль.

Он сразу же начал извергать комические проклятия, приводившие в шумный восторг Огюста и его негритянок. Нет, он этого не мог переварить. Сын и любовница рядом! И папа возле них, размахивающий панамой, посылающий привет Пьедраде с его колонией.

— Ну что же? — сказал Жюльен, вкладывая бинокль в футляр: — Я не вижу причины портить себе кровь. Может быть мой взгляд на воспитание устарел уже.

Жан Лармор улыбался. Огюст и негритянки тряслись от смеха. Даже Алинь заразилась безумным весельем Атали Куку. И Зоммервиль, вместо суровых лиц, которые рисовала ему его неспокойная совесть, встретил веселые улыбки. Он первый выскочил на мостки и пожал руки трех друзей, справляясь об их здоровье и, не дав им времени ответить, сказал отрывисто и вполголоса:

— Я вам все объясню. Вы увидите, я не мог действовать иначе. Впрочем, мадам Амон всего на несколько дней. Вы запомните. Полковник Амон, австралиец, оставил бедняжку вдовой. Я вам это расскажу. Мы не поняли ее. Несколько свободные манеры, но это честная женщина, пережившая много горя. Она вас так любит, Алинь. Она говорит только о вас. Одним словом, вы хорошо запомнили имя — мистрис Амон или мадам. Это, конечно, не имеет значения. Пожалуй, мистрис Амон более почтительно, в виду моего сына. Дорогое дитя, какой сюрприз. Я гулял на набережной с... мистрис Амон и вдруг причаливает пакетбот... Осторожно!... Вы запомнили?