Успокоительное для грешника - Кэролайн Роу

— Да. Настоятель монастыря написал, что у них пропал монах по имени брат Виталис, примерно сорока лет, среднего роста, с седыми волосами. Голубоглазый, круглолицый. Определенно не брат Жуакин.

— Определенно.

— Они боялись, что Виталиса убил молодой ризничий из Тауля, бежавший из деревни после похищения серебра из церкви. Рассудили, что человек, способный на такое святотатство, вполне мог убить проходившего монаха ради хлеба в его котомке.

— Жуакин.

— Они расследовали все обстоятельства и написали мне о том, что им говорили о Жуакине — что он похитил старую чашу из запертого шкафа в церкви, или, по крайней мере, что шкаф оказался взломан в тот день, когда молодой человек исчез. И это совпадает с его рассказом.

Погоню за Жуакином прервала внезапная перемена погоды, пошел проливной дождь со снегом. Преследователи поспешили домой; но Жуакин, кажется, перенял у лис и куниц не меньше, чем у отца Ксавьера. Он нашел каменистую нору, свернулся в ней клубком и уснул. Преследователи нашли его следы, которые вели к той норе. Что произошло потом, можно только догадываться, — добавил дон Видаль.

— Вы полагаете, что наш юный монах — вовсе не монах?

— Возможно, — ответил настоятель. — Но, как вам известно, в епархии Риполь, к примеру, в горах много маленьких монастырей. В большинстве из них приняли бы здорового, работоспособного молодого человека без особых расспросов. Краткость его пребывания с ними может объяснить его незнание и общую путаницу.

— Совершенно верно. Опросить всех было бы трудно.

— Я обнаружил еще кое-что, — заговорил настоятель. — Хотя, возможно, вы и не сочтете это свидетельством, но это вполне совпадает с тем, что я знаю о характере Жуакина. Этой зимой, как вы помните, было два сильных бурана, один перед Рождеством, другой — весной. Отец Ксавьер сказал настоятелю Сан-Льоренте, что даже мать прокляла Жуакина как праздного вора и глупого олуха, не стоящего ничьих молитв или слез. На стороне молодого человека были только он и пекарь. Они много молились о его безопасности в метель.

Пекарь утверждал, что у Жуакина не хватило бы ума похитить такую вещь. Он мог украсть лепешку, если бы она попалась ему на глаза и он был бы голоден, но на кражу чего-то из церкви был способен не больше, чем их кошка. Отец Ксавьер согласился, правда, он считал, что Жуакина удержали бы трепет и благоговение.

— Как вы говорите, это не свидетельство, но все-таки важно.

— Ваше Преосвященство, как брат Жуакин пришел к вам, в монашеской одежде?

— Да, благодаря отзывчивости несчастного Гвалтера Гутьерреса. Это было незадолго до конца зимы, — заговорил епископ. — Кажется, в феврале. Гвалтер рассказывал, что он укрывался от сильной метели в какой-то таверне в Фигуересе, и туда вошел, пошатываясь, молодой монах. Ступни его были обернуты тряпьем, ряса была грязной, рваной, ноги были мокрыми до колен, и он дрожал от холода или лихорадки.

Гвалтер говорил, что этот несчастный молодой монах, стоявший у двери, напоминал своим видом утонувшую крысу. Он предложил парню войти и сесть поближе к огню, чтобы согреться. Затем, — продолжал Беренгер, — заказал тарелку хорошего супа для несчастного брата и чашу вина. Когда монах сказал, что не сможет заплатить, Гвалтер велел хозяйке приписать это к его счету и найти монаху постель с теплыми одеялами. Вы помните, каким он был щедрым, — добавил епископ.

— Да, в самом деле, — сказал дон Видаль.

— Гвалтер решил выяснить у молодого человека, откуда он и как оказался там.

Беренгер сделал паузу и отпил глоток вина, чтобы смочить горло.

— Гвалтер пострадал из-за своего неумеренного любопытства, — сухо сказал дон Видаль.

— Да, — сказал епископ. — Но тут хозяйка поставила перед молодым человеком тарелку супа и положила большой кусок хлеба. Тот потерял всякий интерес к Гвалтеру и принялся есть, как в конец изголодавшийся человек.

Гвалтер попытался заставить молодого человека остановиться на минуту — «пока он не навредил себе», по его словам, — и сказать откуда он. Сделал ли он это по доброте или из неумного любопытства, не знаю, — продолжал Беренгер, — но, видимо, снова потерпел неудачу.

Монах отправил в рот еще кусочек хлеба, проглотил его, а затем повернулся к своему благодетелю.

— С гор, — ответил он, сказав чистую правду.

— Значит, у тебя был тяжелый путь, — сказал еще один человек, сидевший поблизости. — Буран еще не кончился.

— Он застиг меня, — сказал брат, откусивший еще кусочек хлеба. — Он был сильным, но я оставался в лесу.

— Значит, ты заблудился, — сказал третий. — Все ясно.

Молодой человек покачал головой.

— Нет. Я шел по течению реки. Но поскользнулся, упал и потерял обувь.

— Значит, идти босиком в такую погоду тебя заставила не вера? — спросил Гвалтер.

Гвалтер говорил, что, видимо, этот вопрос только смутил молодого человека, — сказал Беренгер.

— Видимо, он не понял, о чем говорит Гвалтер, — сказал настоятель.

— Очевидно, вы правы, дон Видаль. Так и не узнав, откуда этот несчастный молодой монах, он спросил его имя и предложил привезти его сюда, заверив, что вы с удовольствием приняли бы его в свой монастырь.

— Конечно, — негромко произнес настоятель.

— Гвалтер решил, что молодой человек — в горячке, с поврежденными ногами — идти дальше не в состоянии, и предложил подвезти его. В благодарность за его доброту молодой монах сказал, что его зовут Жуакин, при этом смотрел на свои ступни так, словно видел их впервые. Хозяйка приготовила ему теплую постель у камина, видимо, решив, что холодный воздух на чердаке убьет его до наступления утра.

— Но в конце концов, — продолжал Беренгер, — Гвалтер привез несчастного Жуакина к себе в дом. Его поместили в комнатке возле кухни, хорошей, теплой, где спал мальчишка-истопник. Когда жена торговца запротестовала против чужака в доме, муж заметил, что, возможно, этот монах из того монастыря, где спасли от смерти их сына, Марти. Кроме того, они послали за врачом.

Исаак рассказывал мне, что едва вошел в комнату к пациенту, в ноздри ему ударил печально знакомый запах гниющей плоти, и он немедленно послал за хирургом, сказав Гвалтеру, что у Жуакина началась гангрена.

— Видимо, на ступнях, — пробормотал торговец. — Он бог весть как долго бродил по лесу без обуви, ступни были обмотаны тряпками.

— Он наверняка их отморозил. Нужно посмотреть, как далеко зашла гангрена. Я могу вылечить его от лихорадки и других болезней, но ему потребуется хирург.

Одного взгляда его дочери оказалось достаточно, чтобы найти гниющие пальцы на левой ноге, четвертый и пятый. К счастью, ничто больше еще не было поражено.

— Ножи хирурга были острыми, — продолжал епископ, — глаза зоркими, руки очень быстрыми. Пальцы оказались отрезаны, рана зашитой и забинтованной чуть ли не раньше, чем молодой человек, уже дремавший от притупляющего боль средства, которое дал ему врач, ощутил это.

Хирург и врач пошли сообщить о результатах своих усилий отзывчивому торговцу, тот уплатил им гонорар. Врач, как только счел подобающим, пришел ко мне, и я распорядился доставить молодого человека в ваш монастырь. Видимо, дон Видаль, вы тогда были в Барселоне.

— Видимо, да. А молодой человек не говорил вам, что монах? — спросил настоятель.

— Нет. Если он убил брата Виталиса…

— У нас нет ни малейших подтверждений этому, — перебил дон Видаль. — Однако, если он не монах, это не наша проблема. И все же, если кто и нуждается в нашей защите, то этот молодой человек. Я расспрошу его, на сей раз более подробно. Меня сильно отвлекли от моих обязанностей государственные дела и разъезды. Как и вас, дон Беренгер. Оставлю вас наслаждаться отдыхом и покоем на те несколько дней, что вы отвели себе.

Позднее в то же утро, впервые после пятницы, врача позвали к ложу Беренгера. Исаак пошел во дворец своим обычным быстрым шагом. Он почти ничего не говорил по пути в спальню Его Преосвященства, но те, кто прислуживал — и подслушивал, стоя в дверях — говорили, что врач казался озабоченным или даже встревоженным. «Он был сам не свой, — сказал привратник. — Обычно он обращается ко мне с добрым словом. На сей раз — как воды в рот набрал. Он был очень обеспокоен».

Исаака проводили в спальню Беренгера с большей поспешностью, чем всегда. Едва дверь за ним закрылась, многие во дворце нашли срочные дела неподалеку от апартаментов епископа. «Раз там столько людей, — сказал человек, подметавший в коридоре, имея в виду Берната, Франсеска и слугу, а также Исаака и Юсуфа, — мы знаем, по крайней мере, что Его Преосвященство не спит. Мне не нравилось подметать эту часть коридора с тех пор, как он заболел».

Несмотря на все усилия, они слышали только неразборчивые голоса за толстой дверью.