Тропой смелых - Олег Коряков

— Я-а-а-а! — завопил Дима.

Крик повторился. Дима снова ответил, и вскоре к нему подъехала на тяжело храпевшей лошади какая-то женщина. Она слезла на землю, прихрамывая подошла к Диме и начала ворчливо выговаривать ему, словно своему напроказившему сыну:

— И где тебя, оглашенного, черти носят! Весь лес изъелозила, коня заморила! Запропастился не знаю куда! Чего молчишь-то? Влезай давай. Да не бойся, не кусается он, смиренный. От дыму это храпит…

Так она ворчала, а сама тем временем сильной своей рукой подсадила Диму, забралась в седло и, продолжая ворчать — теперь уже на коня, — пустила его рысцой в сторону пожара. Конь храпел, но не бился и послушно бежал вперед.

— Вожатый ваш искать-то тебя велел, — сообщила женщина.

— Какой вожатый? — удивился Дима.

— Ну, тебе лучше знать, какой. Известно, пионерский вожатый.

— Да с нами не было вожатого! Может, Лёнька?

— А мне откуда знать — Лёнька или Колька. Вот привезу — вы там и разбирайтесь.

Коня они оставили вдали от просеки и пошли вперед пешком.

Дима задыхался от дыма и зноя и, пройдя немного, остановился. Решиться итти дальше было трудно, но все же он решился. Там, впереди, хрустело и завывало и не смолкал какой-то шипящий свист, похожий на паровозный. Дима еще раз остановился, потому что итти вперед было просто очень страшно. И, может быть, он повернул бы назад, если бы не увидел людей — суетливые, озаренные светом фигурки, делавшие что-то, казалось, в самом огне.

Видеть их было отрадно и радостно. Прикрывая ладонями лицо, Дима двинулся на огонь.

Он вышел на просеку. Близко подступившее беснующееся пламя, гулкий шум, неясные в нем крики — все это ослепило и оглушило его. Небольшая головня, рассыпая искры, мелькнула перед глазами и плюхнулась рядом. Дима вздрогнул и сказал вслух:

— Трус!

Женщина подтолкнула его:

— Туда иди, — и махнула рукой вправо, — там они, приятели твои.

Дима пошел вправо, прижимаясь к тому краю просеки, что был подальше от огня. И вдруг он увидел Лёню и закричал тонким, сорвавшимся голосом:

— Ребята!..

Лёня оглянулся на этот вскрик и увидел, как подрубленное дерево, занявшееся огнем, наклонилось, растопырив ветви, и падает прямо на Мишу. В тот же миг и Дима заметил это. Они с Лёней одновременно бросились к товарищу. Но их опередил Павел. Он подбежал к Мише и, рванув его на себя, отбросил в сторону. Миша упал, а в двух метрах от него рухнула горящая сосна. Он вскочил. Рядом стояли Лёня и… Дима.

Миша вытаращил глаза, хотел что-то сказать, но только проглотил слюну. И Лёня ничего не вымолвил, а Дима по инерции повторил: «Ребята!» Лишь после этого Лёня пробормотал:

— Димус! А?

— Ну! — сказал Миша и добавил только: — Эх…

7. Только вперед

Огневая работа закончилась лишь ночью. Пламя не погасло, не отхлынуло, а, дойдя до просеки и измучившись в борьбе с людьми, истощилось, побледнело, сникло. Желтые языки его неуверенно подымались то тут, то там и, шатаясь, клонились вниз и падали. Шипели и потрескивали обуглившиеся деревья. Все застилал дым.

Старик повел ребят в дом сына. Сам лесник с группой рабочих остался на пожарище. Надо было следить, чтобы огонь не разгорелся, не перекинулся дальше. Павел пошел с ребятами.

— Я с вами переночую да провожу немного.

— Вы уже на практике? — спросил Лёня. — Вы нам даже и не объяснили, как вы на пожар попали.

— Да ведь некогда же было, голова! Что же, мы с тобой сели бы разговоры разговаривать, а кругом люди с огнем воюют!.. А появился я с торфяника. Мы там с товарищем были.

— А разве геологи на торфяниках работают?

— Они везде работают. Вот отдохнем, я вам про этот торфяник расскажу.

Они подходили к малюсенькому прудику. На берегу его, у невысокой, поросшей черемухой и травами плотины стоял огороженный пряслами дом.

— Вот вам гостиница наша, — сказал дед, и было видно, что ему эта «гостиница», дом сына, очень нравится. — Поплещемся-ко.

Вода в прудике была прохладная и мягкая. Залез бы в нее — и не вылезал.

Старушка, остававшаяся дома, понаставила на стол столько всякой стряпни, что тарелкам едва хватало места. Но странно: аппетита не было. Ели вяло, нехотя. Во рту не исчезал сладковато-горький дымный вкус. Глаза резало, веки слипались, и от этого глазам было еще больнее. Руки дрожали от усталости.

Игнатьич — так звали старика — рассказывал старушке о пожаре. Она скорбно покачивала головой, прижимала руки к животу, как будто он болел, и вздыхала:

— Охти, охти!..

— Изрядно горел, — скребя бороду, говорил Игнатьич. — Помню, однако, годков сорок назад лес у нас занялся — куда пуще. Аж земля кругом вся корчилась. Сразу-то упустили, а потом ухватить не смогли. Нынче-то вот эти соколята упредили всех. Лихие хлопцы. Пионеры, вишь. Ну, конечно, и люди дружно навалились.

Узнав, что не кто-нибудь, а вот эти самые пареньки, что пришли с дедом, первые заметили пожар, предупредили о нем и потом трудились рядом со взрослыми, старушка засуетилась, стала всплескивать руками:

— То-то я смотрю… то-то вижу… — И, не объяснив, что такое она видит, старушка начала подставлять им разную снедь: и мед, и варенье, и шанежки, и сливки.

Это было очень приятно: на них смотрели как на героев, и ребята, даже порозовев, благодарили хозяйку, но все же вскоре встали из-за стола. Дед отвел их в сарай. Там, под деревянной крышей, лежало свежее душистое сено и было прохладно.

— Эх, и поспите же вы! — сказал Павел.

Ребята как бухнулись на травяную перину, так и уснули и проспали, ни разу не повернувшись, часов двенадцать.

Как не хотелось выбираться с сеновала! И руки, и ноги, и спина ныли, в голове шумело, и противный дымный вкус лип к языку и гортани.

— Давайте уж останемся здесь до вечера, а потом заночуем, — предложил Вова.

Это было заманчиво. Все посмотрели на Павла, а тот — на звеньевого. У Лёни на лице запеклись две крупные ссадины. Он сказал:

— Надо торопиться. Я, например, могу итти. И Миша, наверно, тоже. А ты, Вова, как — не выдержишь?

Вова насупился:

— Почему не выдержу? Просто здесь хорошо, ну и переночевали бы.

— Надо шагать. — Лёня поднялся. — Ты, Димус, как?

— Мне все равно, — схитрил Дима, — вот только Вовке трудно будет…

— «Вовке, Вовке»! — разозлился тот. — Что я, маленький, да? А вот пошли — посмотрим, кто первый захнычет!

Так решился вопрос о выходе.

Старушка напоила ребят молоком, заставила их взять с собой ее стряпни, а Игнатьич рассказал дорогу.

— Придется уж через болото лезть. Пойдете мимо гари вчерашней, вдоль той тропки, по которой прежде шли. В болото зайдете — вправо сверните. А потом напрямки. А на сухое место выйдете — дорогу ищите. По ней уж — до реки. Там деревню увидите, Крутой называется. Вдоль по реке дойдете до Порожной, а за ней Сломино будет. Это, значит, наше село.

— Вы оттуда? — удивились и обрадовались ребята.

— А как же. У меня и фамилия-то такая — Сломин… Уж не в пещеры ли наши собрались?

«Сказать или не сказать?» подумал Лёня. Но Вова подобный размышления считал, видимо, излишними.

— В пещеру, дедушка, — охотно подтвердил он.

— Ну-к что же, ничего, посмотрите, — сказал дед.

— А вы в этой пещере бывали? — спросил Дима.

— Я-то? Бывал, конечно.

— Ну и что?

— А что — «что»? Пещера как пещера. Темно, конечно. Там в старые времена люди разные скрывались: в гражданскую войну партизаны наши, а до того отшельники всякие пребывали — схимники, значит, а бывало и разбойный люд укрывался. Всякие пользовались.

— А золото там есть? — выпалил Вова и в ожидании ответа даже рот забыл закрыть.

Звеньевой ткнул его кулаком в спину так, что у Вовы лязгнули зубы. Но Игнатьич на это не обратил внимания.

— Золото? — переспросил он и усмехнулся в бороду. — Откуда ему быть-то там? А правду сказать, конечно, не знаю. Не видел. Только золото… Откуда ему взяться там?

— Да нет, факт, ничего там нет. Это ему так в голову взбрело. — И Лёня с небрежным видом махнул рукой.

Вова приготовился было возразить, но Игнатьич примиряюще сказал:

— Ничего, посмотрите. Раньше бы знать, что в Сломино путь держите, я бы вам другую дорогу указал, короче. У костра-то встретились, так оттуда тоже тропка есть. Но теперь назад ворочаться…

— Нет, мы лучше вперед.

— Оно конечно. И тут, скажу я вам, дорога была, прямая дорога, хорошая, от торфяника, так пожар-то ее перекрыл. Придется уж болотом лезть.

— Пролезем, дедушка!

Попрощались они тепло, как с родным дедом. Игнатьич приглашал заходить к нему в Сломино и пожелал им удачи.

День был серый. Так и не разгулявшись, уплывал он к западу, тусклый и сумрачный. Дыма в воздухе почти совсем не стало, но по небу стлались хмурые, тяжелые облака. Шагая вдоль ручья, ребята дошли почти до самого пожарища и свернули на север. До сих пор — было видно издали — вырывавшиеся откуда-то, словно из земли, язычки жадного пламени облизывали обгоревшие пни и стволы. Но это было уже не вчерашнее пламя, а трепетное, маленькое, смирившееся.