Матрос с «Бремена» (сборник рассказов) - Ирвин Шоу

— Ну, так расскажи мне о Розе Бауэн, — не унималась Бесси, — о миссис Слоан, о жене Джона Галахера в двадцать втором году…

Моллой вдруг покраснел до корней редких волосков. Лысый его скальп тоже залился краской.

— Ложь! — возопил он. — Ты еще пожалеешь об этом! Я брошу тебе в лицо свое алиби! Обычные грязные сплетни богомольных баб! Все ложь!

— Ну, тогда — миссис Павловски. Ее ты тоже будешь отрицать? Когда я проводила лето одна в Нью-Джерси… — Бесси дрожащей рукой поднесла к губам свой стакан и одним махом его опорожнила. — Что, где твое алиби?

— Только подумать! — забормотал Моллой со слезами на глазах. — Вот сижу я здесь, перед тобой, сердце мое изнывает от любви к тебе после прожитых двадцати шести лет, — сижу и распиваю с тобой бутылку самого лучшего виски, которую только можно купить за деньги! А ты мне рассказываешь свои непристойные байки… Неужели тебе не стыдно? Нет, тебе должно быть стыдно!

Помолчал, потягивая из стакана виски, затем, подавшись всем телом к столу, заговорил, призвав на помощь все свои способности к логическому убеждению, чтобы яснее донести до ее сознания свою точку зрения.

— Почему же ты молчала в двадцать втором году? Почему ни словом не обмолвилась, когда вернулась из Нью-Джерси, если вдруг почувствовала — здесь что-то нечисто? Ну-ка, отвечай мне на эти вопросы! — прогремел он.

— Только ради детей, — тихо ответила Бесси. — Ради этих милых, невинных крошек, у которых такой непутевый отец. — И заплакала, вытирая нос концом фартука.

— Заткнись! — приказал ей Моллой. — И больше не смей раскрывать рта, когда говорит твой муж!

— Ах, милые мои детки! — При этой мысли она уронила голову на стол и еще пуще заревела. — Эти чистые ангелочки с крылышками! Им приходилось жить в атмосфере, пропитанной похотью и развратом…

— Это ты обо мне?! — заорал во все горло, не щадя голосовых связок, Моллой, угрожающе поднимаясь с места; шея его у воротника побагровела. — Я спрашиваю: ты говоришь это обо мне?

— У них, несчастных, отец и носа не казал в церковь со времен Первой мировой войны. Богоненавистник, неверующий — великий грешник!

Моллой допил свое виски и снова сел, пребывая в какой-то неуверенности.

— Ты старая женщина с острым язычком. Ты погубила всю мою жизнь. Так дай же мне прожить последние несколько лет спокойно, прошу тебя!

— Какой же ты можешь подать пример своим детям? Чему ты можешь научить их? Да ничему, кроме дурного. Испорченный человек с головы до пят! — Бесси завывала, качаясь всем телом взад и вперед. — Потешаешься над предписаниями Бога и человека, развращаешь умы молодых своими дикими, греховными мыслями!

— Ну-ка, назови хотя бы одну мою дикую мысль! — орал Моллой. — Хотя бы одну греховную, которую я внушаю своим детям! Приведи примеры!

— Ты отвращаешь наших юных, чудных, самых дорогих созданий от Бога, ты учишь их презирать Его…

— Да как ты смеешь обвинять меня в этом?! — взревел Моллой. — Ты и эту вину взваливаешь на меня? Отвечай! — Он встал — его сильно шатало.

— Наша маленькая Катрин! Ее обманули, заставили любить отца…

— «Обманули»? Предупреждаю тебя, злобная ты женщина, что не посмотрю, годовщина у нас сегодня или не годовщина…

— Дорогую Катрин, самую красивую, самую симпатичную из всех! Ребенка, на которого я могу положиться в старости. Как она могла выйти за протестанта1?! — Бесси, утратив самообладание, горько плакала, все качаясь пышным телом взад и вперед.

Моллой стоял перед ней, утратив дар речи. Его все сильнее охватывал приступ гнева, он шевелил губами, пытаясь отыскать нужные, разящие наповал слова.

— Ты что, считаешь, это я заставил ее выйти замуж за лютеранина? Говори, не таись, ты, пьяная бабка! Выходит, по-твоему, я бросил ее в объятия протестанта?

— Да, ты! — закричала Бесси. — Я не отказываюсь от своих слов! Ты всегда потешался, насмешничал над истинной верой! Ноги твоей не бывало в церкви! И обувь не снимал, когда к нам в дом приходил священник…

— Ты что это, серьезно? — тихо проговорил Моллой. — Ты отдаешь себе отчет, что говоришь?

— Катрин, бедная моя доченька! Пусть сегодня благодарит отца, — Бесси патетически вскинула голову, — что замужем за протестантом, и это — на всю жизнь!

Моллой, тряхнув бутылкой, чтобы убедиться, что она пуста, с размаху ударил ею Бесси по голове. Кровь, с остатками виски, заструилась по ее лицу. Медленно, качнувшись раз-другой, она, не произнеся ни звука, свалилась на пол.

— Так тебе и надо!

Довольный Моллой уселся на свое место, с отбитым горлышком в руках. Сразу отрезвев, он разглядывал жену: казалось, она так удобно, свернувшись калачиком, устроилась на линолеуме… Кровь медленно сочится из-под затылка, образуя темную лужицу.

Поразмыслив, Моллой встал и пошел к телефону.

— Пришлите срочно «скорую»! — И тут же положил трубку.

Вернулся на кухню, снова сел за стол и, положив голову на руки, заснул.

Когда вошел врач, Моллой тут же проснулся; с интересом смотрел, как он перевязывает голову жены. Бесси пришла в сознание; веки ее сильно опухли; она безмолвно сидела на полу.

Наблюдая за работой врача, Моллой объяснял любопытным соседям, сгрудившимся у двери:

— Нечаянно упала бутылка — прямо на голову. Такая женщина! Не повезло ей — бутылка в голову угодила…

Молодой доктор, закончив с ней возиться, привычно, внимательно вгляделся в свою пациентку, потом — в ее мужа.

— Лучше доставить ее в больницу, — бросил он водителю. — Давай уложим на носилки.

Водитель начал было разматывать носилки, но Моллой широким жестом остановил его:

— Нет, дорогой, ничего такого не требуется. Не вижу никакой необходимости увозить мою жену из дома.

— Да вы только посмотрите на нее! — возразил доктор.

— Ничего из вашей затеи не выйдет, молодой человек! — стоял на своем Моллой. — Она чувствует себя неплохо и никуда отсюда не поедет. Не к чему устраивать зрелище для соседей. — И позвал ее: — Бесси! Бесси! Ну-ка, вставай, покажи им, что можешь стоять на ногах!

Она не двигалась. Просунув руки ей под мышки, он поднял ее. Она стояла, покачиваясь, в полубессознательном состоянии.

— Вот так, моя старая леди! — произнес Моллой. — Запомните: все члены нашей семьи — люди стойкие, выносливые. Какая женщина, а? Пример для всех! Ладно, увозите ее, доктор!

Врач «скорой», недоуменно покачав головой, повел Бесси к выходу; потом, осторожно поддерживая, вниз, по трем лестничным пролетам. Моллой наблюдал за ними с верхней площадки. А когда они скрылись за тяжелой входной дверью, повернулся к соседям.

— Какая женщина! Сколько в ней благородства! Бабушка уже! Сегодня годовщина нашей свадьбы, — хотите верьте, хотите нет. Двадцать шесть лет прошло с того дня… Невероятно! И гордая какая! Двадцать шесть лет назад во всем Бруклине красивее ее женщины не было. Годовщина у нас сегодня, да… Вот что: приглашаю вас всех пропустить по такому торжественному случаю по рюмочке! Только… эту бутылку не вернешь — разбилась… Подумать только — целая кварта!

И Моллой с самым серьезным видом вошел к себе, захлопнув дверь перед носом соседей. Поместился за кухонным столом, положил голову на руки и заснул безмятежным сном.

Клубничное мороженое с газировкой

Эдди Барнс печально глядел на пики высоких Адирондакских гор, которые, казалось, стали коричневыми под лучами жаркого летнего полуденного солнца. Слушая, как его брат Лоуренс разрабатывает пальцы на клавиатуре фортепиано, — раз-два-три-четыре-пять, — раз-два-три-четыре-пять, — он ужасно скучал по Нью-Йорку. Лежа на животе в высокой траве на лужайке перед домом, старательно облупливал обгоревший на солнце нос, мрачно уставившись на ошалевшего от жары кузнечика, что качался как на качелях на пожухлой былинке перед самым его носом; равнодушно протянув руку, поймал его.

— Гони-ка мед! — приказал вяло. — Гони мед, или тебе крышка…

Кузнечик сжался и лежал в его кулаке неподвижно, — видно, сейчас ему наплевать и на жизнь, и на смерть.

Эдди с отвращением отбросил зеленое насекомое в сторону. Кузнечик, будто не веря в свое освобождение, едва шевелясь полетел вперед, сделал круг — и вдруг устремился к той самой, излюбленной порыжевшей былинке, снова на нее опустился, потом повис на ней, раскачиваясь на легком, нежном ветру — опять перед самым носом Эдди. Эдди с тоскливым видом перевернулся на спину и уставился в высокое голубое небо…

Деревня! Ну для чего люди вообще сюда ездят… Что сейчас творится в Нью-Йорке: сколько шума и движения на бурлящих, нарядных улицах, выставляющих напоказ свое богатство; сколько неожиданных, веселых приключений; сколько можно проявить отчаянной, такой сладостной для души отваги, бегая между несущимися грузовиками, трамваями, детскими колясками…