Кошка Скрябин и другие - Марианна Гончарова

Попугаи ревниво скандалили: «Взяли! Нахлебника! Где вы его нашли! Говорили мы вам, не подбирайте с земли что попало!»

Коты не кричали, они, чинно рассевшись у наших ног, повязали на шеи салфетки, нетерпеливо потирали лапы, облизывались, переглядывались и цыкали зубами. Собаки во дворе сплетничали, мол, видал, притащили… Ну ва-а-аще! Сам хромой, клюв огромный, смотрит волком! Но ничего, хозяин приедет, он им даст!

То есть сидят все во дворе, хохочут над нами.

А мы у клетки столпились, совещаемся – что делать. Доходяга на одной ноге стоит, валится на бок и орет. И не ест. День мучились, ну что было делать – позвонили опять Фиме. Тот как раз только-только с Надей на ужин в ресторан вошел. А там – отель хоть и не пять звезд, но не меньше четырех точно (я ж говорю, Фимка с серьезными намерениями поехал), и в нем все наши живут. А у Фимки как раз последний вечер. Так что сегодня – или никогда. И вот растерянный, но очень нарядный Фима усажен с Надей за отдельный столик. Коробочка бархатная с колечком в потном кулаке… Жених в уме повторяет речь про живущих с ним родственников и готовится к главному: подтягивает брючину, чтобы вот-вот брякнуться к Наденькиным ножкам с предложением руки и сердца. А тут как раз опять мы. Звоним.

– Фима? Фимка! Ужас, Фимка! Он ни черта не жрет, Фима. Что делать?!

И Фима – это ж наш Фима, – извиняясь перед Наденькой, подробно, в деталях объясняет, что птица-мать перетирает пищу в зобу и птенцу ее срыгивает.

– Сры-ги-ва-ет! – вопит Фимочка в телефон под удивленными взглядами Нади и путающихся в приборах за соседними столиками земляков. – Поэтому надо пищу тщательно-тщательно… разжевать и потом дать птенцу, например, пипеткой.

– А какую? Какую пищу? И кто должен разжевать? – кричим мы Фиме туда, в Турцию, в элитный ресторан, в знаменательный для него вечер.

Фимка понимает по лицу невесты, что его выверенный план может провалиться. Но остановиться не может.

И, стараясь перекричать томное, элегантное «Нуэво танго» Пьяццоллы, звучащее с эстрады, диктует в трубку:

– Купите опарышей! («Уи-и-и-и-да-там-да-тр-р-р-р-рам-та-а-ам!» – играет оркестр.) О-па-ры-шей! Где-где! В зоомагазине! – орет Фима. – И выведите из них свежих мух! («Тр-р-р-рэ-э-э-э-да-рарам-тара-дам-м-м!» – оркестр.) И давайте сразу! Вылупилась муха – дали, опять вылупилась – опять дали, чтоб мухи были молодые, свежие и не потеряли своей питательной ценности!

Наши за столами внимательно прислушиваются, прекращают есть, отодвигают тарелки и зовут официантов. Наденькино милое лицо искажает гримаса дурноты, и она начинает давиться салатом. Фима продолжает кричать, что очень сожалеет, что не может сам присутствовать при сеансе кормления, и настаивает, что птенец маленький и жевать мух нужно обязательно! («Ти-ри-рим-тададам, та-а-а-а-а-а-а-дам-м-м!»)

Мы, вся наша семья, поняли, что ключевое слово «жевать», и дружно посмотрели на нашего папу.

Папа сказал:

– Нет.

Мы сказали:

– Да-да!

Коты и варан Юрик поддержали нашего папу, мол, чего заморачиваться с этой курицей, лучше давайте его сюда, уже и стол накрыт.

А Доходяга сидел в своей клетке нахохленный, голодный, остервенело бил крылышками, смотрел на меня и продолжал орать примерно следующее: «Что смотришь, женщина! Неси поесть! Что-нибудь неси – не видишь, мужчина голодный. Смотрит она…» – примерно такое орал птенец, гордый, самолюбивый, хоть и неказистый на вид.

– Жевать!!! – еще раз приказал Фимка по телефону и выключился.

Что там у них с Надей произошло, мы не знаем, но через пять минут Фимка не выдержал и позвонил сам.

Мы ему сообщили, что папа мух жевать не хочет и у Доходяги глаза уже стали подергиваться пленкой.

Чувствовалось, что Фимка в отчаянии заламывает руки и рвет на себе волосы:

– Ну зачем я вас послушал! Зачем поехал! – голосил он. – Ведь угробите же птенца, угробите…

– Фима, – строго сказала я, – ты поехал свататься! Мы тебя послали, Фима, и ты должен, как говорится, продержаться. Не волнуйся. Мы позвали Машку. Ну Машку, соседку нашу, она же на биофаке учится, что-нибудь придумаем, ты давай там, продолжай жениться.

Машка, конопатенькая хулиганка с побитыми коленками, приехала на велике, шмыгая носом, осмотрела Доходягу и велела быстренько сварить яйцо. Затем перетерла его прямо со скорлупой, добавила чуть-чуть детского питания, растертые листья одуванчика, капельку воды и стала кормить птицу с помощью маленького шприца. Доходяга стал есть. Мы выдохнули.

Фима позвонил нам утром перед самолетом. У Нади всю ночь была истерика, она не выходила из ванной, а утром собрала вещи и рвалась уехать в аэропорт одна. Фима догнал ее, но всю дорогу они сидели в самолете, отвернувшись друг от друга. С трапа она сошла бледно-зеленая и уже одна… Фима вышел из самолета последним.

Мы утешали его как могли, но почему-то виноватыми себя не чувствовали. Словом, Фима вернулся, и мы облегченно отдали ему ключи от усадьбы и всех подсобных помещений, где жили его питомцы.

А через несколько дней после возвращения Фимы птенец уже сам гонялся за мухами и паучками, переваливаясь и смешно выбрасывая перед собой заживающую ножку.

Как-то, соскучившись, мы забежали к Фиме в его дом-ковчег-лечебницу, проведать нашего Доходягу. В каждой комнате, как всегда, валялись по диванам и креслам коты. Несколько новых разнокалиберных собак болталось по дому и во дворе. Коты явно только что позавтракали и все умывали и умывали свои рожи.

Фимы нигде не было. Доходяги тоже.

Мы уж было заподозрили, не случилось ли чего, но куда! – не таков наш Фима. Откуда-то сверху, с внешней стороны дома, с чердака стал спускаться хозяин, отряхивая руки и оттирая ветошью ладони.

– Вот… – застенчиво скосив глаза, признался Фимочка, – гнездо для птенчика… это… ну…

– Свил, – подсказала я.

– Да, – заулыбался Фима. – Он уже выздоравливает. Шинку с лапки сняли, – и жизнерадостно добавил: – Будем ставить на крыло…

– Фи-и-имк! – из сарайчика раздался женский голос. – Ну сколько ждать тебя?

– Ой, – Фима подхватил парочку толстопузых щенков. – Мы прививки делаем, – объяснил он.

– «Мы»?! – удивились мы.

Ну короче, они через месяц с Машкой таки поженились. И теперь, спустя два года, у них пять котов, четыре собаки, три попугая, варан, полоз, белка, воробей Доходяга, лошадка-пони и два человеческих мальчика…

Марио и Бенджамэн

Лучшая в мире грелка для живота, для ног или спины – это большой пушистый кот. Или нежная кошечка. А можно и то и другое. И третье. И сколько есть. Можно обложиться кошачьей семьей и так лечиться от всех болезней. Лучший слушатель и сопереживатель – это кот. Коты – прекрасные антидепрессанты. Вам любой британский ученый это подтвердит. Знаете ведь – есть такая группа британских ученых, которая ежедневно выкладывает в Интернет свои феноменальные открытия. Про пользу морковки для густоты ресниц, активированного угля – для пышности груди, бейсбольной биты – для улучшения памяти. Короче, всякое. Но про котов – это чистая правда.

Теперь смотрите: в Международный женский день рождения Клары Цеткин дарят букетики женщинам, девушкам, бабушкам. В День защитника Отечества скупают одеколонно-бритвенные наборы мужчинам. В День учителя поздравляют учителей. Букеты там, духи. Спасибо за то, что научили нас читать и писать. В День медработника – спасибо, дорогой доктор, вот коньяк. В День работников искусства вообще концерты, ордена. Фуршеты. Да мало ли их, этих праздников.

А вот почему никому ничего не вручают Первого марта? Как что за праздник? Международный кошкин день! Не знали?.. Теперь знаете!.. Так вот, почему мы не празднуем Первое марта? Не вскакиваем с утра пораньше, пока оно еще сладко дремлет, тихонько, очень деликатно посапывая, и не скупаем всех игрушечных птичек и мышек, шарики и бантики? Почему мы не дарим ему, например, дом или жилетку клетчатую? И растроганные – «спасибо тебе, что ты у нас есть» – не выкладываем перед ним подарки и печеночный торт. Почему? Где мячики? Синий маленький тугой и желтый теннисный? И куриная котлетка? Семь штук. Нет, двенадцать. Где?

А они ведь заслужили. И сказать им «спасибо» есть за что.

Я восхищаюсь их умением жить рядом с человеком, их приспосабливаемостью, их стремлением понять этого вечно озадаченного угрюмого идиота с пошлой барсеткой в руке и ключами на указательном пальце. Я люблю их хитрость, их ум, изобретательность и деловитость.

Ну вот, например.

Я знакома с одним котом, его зовут Бенджамэн. Когда мы познакомились, паспорта у него не было, прививок не было, хозяев тоже, а следовательно, и дома, и мягкой подушки. Зато был двор (его двор), он тут был король, были верноподданные и крыша над головой: на случай холодных ночей – подвал. Бенджамэн – рыжий, почти красный. Раньше у него были хозяева, грузинская семья, и он даже переехал с ними в другой город, но бежал оттуда обратно и через полгода пришел назад, в наш двор. Мы удивлялись и даже спрашивали друг друга, зачем он вернулся. «Зачем ему этот запущенный, пронизанный сквозняками двор и сырой подвал», – спрашивали мы, подкармливая исхудавшего в дороге Бенджамэна. А Бенджамэн смотрел на нас и как будто говорил: «Эх вы, дураки, когда любишь место, где ты вырос, разве замечаешь такие мелочи? Сквозняки… Грязь… Глупые люди. Когда любишь».