Портреты гомеопатических препаратов, ( часть 2) - Кэтрин Култер

Однако во многих из таких случаев Ignatia способна принести отчаявшимся пациентам некоторое спокойствие, которое даёт возможность со временем полностью излечиться.

Примером сказанному может послужить одна пациентка, описавшая подробно свою свекровь в образах творения Данте. В первое посещение она сказала: «Я в Аду все дни и ночи напролет, в девятом, самом пылающем круге настоящего Ада!» Во второй свой приход, после приема нескольких доз Ignatia 50M, она уже описывала своё состояние так, как будто перешла из Ада в Чистилище: «Я всё ещё нахожусь в низших кругах, но уже вышла из Ада». При последующем посещении она продолжала своё восхождение: «Небеса ещё так далеко, и, может быть, я никогда туда не попаду, но я достигла самых высоких кругов Чистилища и, наконец, увидела где-то на горизонте слабый свет после долгой темной ночи».

Обострённость её романтического отчаяния может привести Ignatia к «мыслям о самоубийстве» (Кент), но обычно это стремление не достигает своей наивысшей точки. Хотя при этом мучительность момента может легко сравняться со степенью отчаяния самоубийства, такой как у Arsenicum album, Nux vomica, Natrum sulphuricum или Aurum metallicum, возможно, это происходит от того, что любовь воспринимается с такой одержимостью, что вытесняет любые другие эмоции. Или возможно, что человек стремится сохранить эти жизненно важные эмоции любой ценой.

Когда инстинкт самоубийства достигает наивысшей точки, то Ignatia уже перестаёт быть симилиумом и необходимо поискать другое средство.

Обычно в распадающейся связи Ignatia старается вернуть первоначальный романтичный накал чувства, спрашивая своего возлюбленного: «Что ты хочешь от меня? Что мне сделать, чтобы ты был доволен или любил меня больше? Я, действительно, стараюсь тебя понять, поэтому, пожалуйста, постарайся понять меня и мои эмоциональные запросы…» — и так далее. Но примирительное поведение, попытки объяснений, обвинений и мольбы — всё в равной степени неэффективно, потому что этот человек стремится более сильно, чем партнер хочет или способен выразить, и стремится, возможно, подсознательно отрегулировать поведение и реакции другого в соответствии со своими желаниями и идеалами.

Защита партнера от подруги типа Ignatia часто приобретает такую (вполне законную) форму: «Дело в том, что я не хочу таких отношений, когда другой человек надеется, что я полностью буду её счастьем. Это неизбежно приведет к разочарованию. Никто не должен быть ответственным за то, чтобы составить всё счастье и цель жизни для другого человека!

А когда любовь в конце концов распадается после долгого периода неудовлетворенности и бесполезных надежд («Он, по существу, никогда не удовлетворял меня!», «Он постоянно меня разочаровывает!»), Ignatia становится раздражительной по пустякам — какие-то особенности в поведении партнера, привычка постоянно принюхиваться или прочищать горло, например, не говоря уже о более интимных привычках, и так до тех пор, пока само присутствие человека не становится для неё невыносимым, и уже что бы он ни сказал или ни сделал, вызывает отвращение (Nux vomica у мужчин). К этому времени она уже настолько удручена, настолько эмоционально оскорблена и так опустошена, что возмущается необходимостью объясняться или разжёвывать правильные ответы. Убеждённая, что она одна несёт весь груз отношений, она слишком измотана, чтобы поддерживать их и дальше, и в этот момент готова оставить все попытки к примирению.

Подробно описывая все несчастье любви, пациентки типа Ignatia часто изображают её как кабалу и признаются, что их страсть не угасала даже вопреки их суждениям. Она знала, что человек для неё «не тот», что есть очень значительные расхождения во вкусах, воспитании, темпераменте («Я не могу поверить, что это произошло со мной. Почему у меня возникла такая неуправляемая страсть к такому совершенно неподходящему человеку? Это, должно быть, судьба!»), но все эти факторы перестают иметь какое-нибудь значение в пылу романтической страсти («она признаётся в любви… человеку совершенно не её социального круга, для которого она слишком чувствительна, чтобы иметь с ним что-либо общее», Кент).

Характерные фразы, используемые для описания преобладания надо всем этой одержимости таковы: «Почему я так поступила с собой? В лучшем случае эти отношения принесли мне больше горя, чем радости. И, тем не менее, хотя я никогда не могла бы быть полностью счастлива с ним, разве я могу быть когда-нибудь счастлива без него?» Или: «Я думаю, что источник не соответствует Божественной Страсти. Я не знала ни дня покоя и счастья с тех пор, как мы познакомились три года тому назад. Но всё равно, я люблю его до безумия». Или мужчина начинает сам рассказывать: «Она мне никогда не подходила. Никогда не было с ней простого решения или ясного будущего для наших взаимоотношений. Объективно в них было гораздо больше отрицательных, чем положительных сторон. Но на эмоциональном плане всё это как-то не имело значения. Просто она мне нужна!» Если спросить у человека типа Ignatia, почему он не разорвал связь, которая причинила столько горя, то обычно в ответ можно услышать, что любимый человек всё равно, несмотря ни на что, даёт величайшее счастье, какое ему когда-либо довелось испытать, и что, если лишить его этих крох, то им нечем будет утолить голод.

В состоянии влюбленности Ignatia сохраняет лучшие надежды (в отличие от Phosphorus). Вот почему страдание её так обострено. В случае гибели любимого, она прекрасно осознаёт действительность, но просто не в состоянии принять её (неверие): «Я не хочу, чтобы это было правдой!» Таково её отчаяние. Повторим ещё раз, что она попадает в плен своих эмоций, вступающих в конфликт с действительностью. И хотя она не утратила способности объективно оценивать происходящее, но определённо их оценки и суждения временами затуманены «неспособностью управлять своей любовью» (Кент). «Любовь — самая нерациональная вещь на земле! Вы думаете, что я хочу его любить? — так мучительно вскричала одна пациентка. — Если бы я могла, я бы любила своего мужа, который намного лучше и более подходящий для меня человек».

«Любовь не зависит от восхищения, уважения или одобрения, — это слова другой пациентки. — Её уникальность именно в том, что она не считается с логикой и разумом. В противном случае, в чем было бы её достоинство? И поэтому как может какое бы то ни было лекарство побудить меня быть более «разумной», когда мы имеем дело в основном с иррациональной эмоцией?» Можно было бы с ней согласиться, если бы не тот факт, что гомеопатические лекарства излечивают так фундаментально эффективно именно благодаря тому, что их действие направлено и влияет на инстинкты и подсознательный уровень, который полностью управляет рациональным и сознательным.

Не имея цели для своих «отдающих» импульсов, романтически предрасположенная Ignatia часто выражает свою печаль в словах утраты: «Подумать только обо всём времени, бесплодных мыслях и чувствах, потраченных мною в попытках сделать нашу связь живой, — и все это впустую!» — жалуется она. Или, упрекая себя за иллюзии, которые помешали ей насладиться настоящим счастьем, говорит: «Я просто заболеваю, когда думаю обо всём том времени и усилиях, которые я вложила в это замужество. Что за смысл был во всём этом?» Или просто: «Что мне делать со всеми моими чувствами — они теперь просто ни для чего не нужны!»

Ignatia — это не лекарство для «мировой скорби» — романтической печали (Bryonia), которая неизлечима потому, что исходит из трагического мировосприятия. Это ближе к Natrum muriaticum. He подходит Ignatia и для общей интеллектуальной или экзистенциональной меланхолии (Sulphur, Lachesis и снова Natrum muriaticum). Романтическая печаль Ignatia полностью личная и конкретная, и всегда можно проследить её истоки в прошлом в какой-то определенной, ясно различимой беде, такой как разрыв ранней любовной связи, замужества или помолвки. Одержимая своей собственной страстью, при крайне индивидуалистическом восприятии мира, она видит и чувствует только своё собственное всеохватывающее горе. Вокруг неё может погибать весь мир в этот период, но это её ничуть не беспокоит.

В действительно серьезных случаях разрушенной или безответной любви разум становится «беспорядочным» (Кент). Литературные произведения полны таких, нуждающихся в Ignatia, героинь.

Одной из самых интересных среди них является мягкая, любящая и всё остро воспринимающая Нэнси Раффорд из произведения Форда «Хороший солдат» Она теряет рассудок из-за неоправдавшейся любви к своему дяде и опекуну и в своём безумии способна лишь без конца повторять снова и снова слова «игрушка судьбы», описывая своё состояние, когда её жестоко толкают то туда, то сюда собственная страсть, более сильные личности окружающих или безжалостная судьба.

В менее тяжелых случаях обычно вполне сдержанная женщина может стать торопливой и безрассудной, невнимательной в речи, вздорной и не способной управлять своими чувствами, навязчиво общительной («болтает» или «разговаривает сама с собой», Кент), короче, «подвержена странным поступкам и взрывам страстей» (Уитмонт).