Мадемуазель Шанель - Кристофер Гортнер

Этот взгляд ужасно меня смущал. Должно быть, он видит перед собой женщину свободную, а значит, доступную и прикидывает, как ко мне подступиться, но так ли это, я понять никак не могла.

Я высвободила руку. Ладонь Кейпела была сухой, и на моих пальцах не осталось ни капельки пота, хотя стояла страшная жара. Этот человек был холоден, как стакан со льдом.

— Покажи Коко свой автомобиль, — попросил его Бальсан. — Как можешь заметить по ее манере одеваться, Коко обожает нарушать традиции, а этот твой драндулет — штука очень оригинальная. Покатайтесь, а мы пока посмотрим еще один заезд. Коко у нас к бегам равнодушна, правда, chérie?

А я все стояла как столб и глядела на Кейпела, и даже ласковое слово, сказанное Бальсаном в мой адрес, не заставило меня пошевелиться. Бальсан никогда не демонстрировал на публике своих чувств ко мне, и я бы не удивилась, если бы он сейчас шлепнул меня по заду, чтобы я не забывала, кому принадлежу, Наконец я вышла из столбняка и послушно пошла за Кейпелом вокруг трибун. Мы прошли мимо столиков под зонтиками, за которыми, обмахиваясь веером и потягивая лимонад, сидели дамы со своими детишками. Мы направились туда, где стояли экипажи, запряженные лошадьми.

— Вы когда-нибудь видели автомобиль? — спросил Кейпел, замедляя шаг, чтобы я могла идти рядом с ним.

При ярком солнечном свете в его зеленоватых глазах видны были янтарного цвета крапинки, и мне стало ясно, что Кейпел смуглый не от природы, а лицо его просто загорело, поскольку он не носил шляпу. И я еще раз подумала о его происхождении. Если он владелец новомодного моторного экипажа, которые совсем недавно появились в продаже, значит у него есть средства. Но всем своим внешним видом он, скорее, был похож на крестьянина из моего детства, этакого трудягу, который любит одиночество, потому что откровение всегда дается недешево.

— Только в газетах, — ответила я, — но мне любопытно увидеть своими глазами.

— Правда? — Жесткое выражение лица его смягчилось, угрюмые движения обрели явную привлекательность. — Любопытство в наши дни редко встретишь.

Кейпел не прибавил слов «среди женщин», но понятно было и так, что он имел в виду. Наконец он подвел меня к ярко-красному двухместному автомобилю, чьи металлические крылья были так отполированы, что я видела в них свое карикатурно искаженное отражение. Верх автомобиля был откинут, и на вид он казался довольно неуклюжим: большие, напоминающие веретено колеса делали его похожим на жука-водомерку на длинных ногах.

Кейпел погладил рукой капот:

— Мотор часто перегревается, радиатор у этой модели — проблема, но один американец, Генри Форд, сейчас разрабатывает кое-что получше. Это наше будущее, мадемуазель. Лет через пять самое большее экипажи с лошадьми уйдут в прошлое, даже железные дороги будут терять и пассажиров, и прибыли.

Я слушала его как зачарованная, потом осторожно обошла машину кругом, в любой момент ожидая, что она заревет, оживет и помчится неведомо куда.

— Она быстро бегает? — спросила я, поднимая на него глаза.

— Хотите попробовать? — предложил он.

Едва различимая нотка в его голосе сразу заставила меня вспомнить об Эмильене, в нем звучал некий предосудительный соблазн. Похоже, он заигрывает со мной, причем нахально. Да, я не замужем и сплю с Бальсаном, но из этого не следует, что я доступна всякому gentilhomme,[16] одетому в модный костюм и покупающему себе дорогие игрушки. Тем не менее я кивнула, он открыл передо мной небольшую дверь и помог устроиться на стеганом кожаном сиденье.

Потом он зашел спереди, крутанул заводную рукоятку, двигатель чихнул, зафырчал и довольно громко взревел, машина мелко задрожала, и я вместе с ней. Он уселся перед рулевым колесом на место водителя, нажал ногой на педаль, и машина рванула вперед, не так быстро, конечно, как лошадь, когда ее пускают в галоп, но все-таки с неожиданной живостью.

Мы помчались по дороге, идущей вокруг ипподрома, обгоняя рессорные экипажи, запряженные лошадьми, со свистом проносясь мимо пораженных зевак; скорость кружила мне голову. Такой вот головокружительной и безумной я всегда себе представляла любовь в постели, но, увы, никогда не получала ее, никогда еще во время любовных игр у меня не захватывало дух от радости и возбуждения, никогда не хотелось громко кричать от счастья. Я подняла обе руки вверх, и мои широкие рукава затрепетали от встречного ветра.

Вдруг машина закашлялась, затряслась и остановилась. Из-под капота повалил дым.

— Вот видите? — крикнул Кейпел, быстро перепрыгнул через дверь, раскрыл боковую часть капота и замахал руками, разгоняя дым. — Перегревается. Теперь придется несколько минут постоять, чтобы мотор охладился.

Я обернулась, достала свою шляпу и протянула ему — шляпу сдуло ветром, и она, оказывается, лежала в крохотном пространстве за спинкой моего сиденья (как оригинально, подумала я, увидев там еще одно складное сиденьице, словно крошечный диванчик).

— Возьмите дым разгонять.

И тут он в первый раз улыбнулся мне, обнажив белые квадратные и крепкие зубы.

Мотор остывал гораздо дольше, чем несколько минут. Кейпел достал из-под водительского сиденья закупоренную бутылку воды и вылил ее куда-то в двигатель. Когда дым совсем рассеялся, Кейпел закурил и протянул мне золотой портсигар. Он не спрашивал, курю я или нет, хотя дамы обычно не курят на людях. Поправив растрепанную прическу, я взяла сигарету и прикурила; вот так мы с ним и стояли, прислонившись к машине, не касаясь друг друга, курили, глядя на окружающую природу. Откуда-то сзади доносились слабые крики с ипподрома, и это означало, что Бальсан либо выиграл, либо проиграл свою ставку. Загасив окурок о каблук, Артур Кейпел повернулся к машине:

— Ну, давайте-ка поглядим, заведется или нет.

А я все раздумывала, что будет дальше. Бальсана мне видеть сейчас не хотелось. И тут меня словно громом поразило: я поняла, чего хочу. Кровь бросилась мне в лицо, я кивнула и вернулась на свое сиденье. Кейпел крутанул рукоять, двигатель ожил, и теперь уже более спокойно мы покатили обратно к ипподрому.

Бальсан с друзьями стоял в окружении еще каких-то незнакомых людей; скачки на сегодня закончились. Когда мы подъехали, он помахал рукой. Кейпел остановил машину и открыл передо мной дверь. Я вылезла после него, оправив юбку. Наверное, выгляжу совершенным пугалом, подумала я, но мне уже было все равно.

— Я бы не прочь еще раз как-нибудь встретиться с вами, — тихо произнес Артур Кейпел.

Я обернулась и поймала его пронзительный взгляд. Свой неожиданно осипший голос я услышала как бы со стороны и даже не сразу узнала его.

— После этого он едет в По. У него там охотничий домик. Я собиралась вернуться в Руайо, но…

Кейпел промолчал. Я подошла к Бальсану, он расхохотался, сказал, что я похожа на чучело и что автомобили — вредное увлечение и пустая трата времени и денег. Я улыбнулась, что-то ответила. Сейчас и не помню что. Во всяком случае, теперь это было не важно.

Как я могла объяснить ему, что наши с ним отношения уже больше ничего для меня не значат?

15

Бой застиг меня врасплох.

Других объяснений у меня нет. После того как отец разбил мое сердце, я не раскрывала его ни перед одним мужчиной. Да, я жила с богатым аристократом, которого не любила, я давно оставила всякие надежды на личное счастье, а тут вдруг обнаружила, что во мне зарождается и наполняет все мое существо желание, которое могло бы мне показаться нелепым, если бы я сама не испытывала его.

В общем, Бой отправился вместе с нами в По. В охотничьем домике Бальсана, окруженном густыми лесами, я сошлась с Кейпелом так, как не сходилась прежде ни с кем другим, хотя речь не идет о физической близости. В этом отношении он был джентльмен до кончиков ногтей, хотя в долгие ночи, когда вино «Жюрансон» лилось рекой, его страстный взгляд разгорался только сильнее. Мужчины один за другим пьянели и, спотыкаясь, отправлялись спать, и мы оставались с Бальсаном, который всегда пил сколько хотел, но вино его совсем не брало.

Мне было очень странно, что Бальсан совершенно не почувствовал, как изменилась атмосфера, он продолжал рассказывать анекдоты, и Бой кивал, оставляя свой бокал нетронутым, а я курила сигарету за сигаретой, пока во рту не становилось сухо, пока не казалось, что дым уже из ушей валит. Неужели Бальсан настолько слеп, что не видит моего состояния: я страстно желала, чтобы он поскорее ушел и Бой мог бы сесть рядышком, а не как поклонник на балу, где девушка находится под неусыпным взором компаньонки? Неужели он не видит, что узы, связавшие нас, натянуты до предела и готовы лопнуть, что наши с ним отношения трещат по швам, как изношенный плащ, из которого мы давно выросли?

Я оказалась права, когда подумала, что Бой в чем-то похож на крестьянина: когда речь заходила о нем, он был очень сдержан. И все же за те несколько недель в По я узнала, что он на два года старше меня, что он единственный сын в семье, не считая еще трех сестер, что родился он в простой семье верующих католиков, что покойная мать его француженка — следовательно, он наполовину француз, а отец — предприимчивый ирландский бизнесмен, который всю жизнь работал не покладая рук, поднимаясь по социальной лестнице все выше, пока не сколотил состояние и не стал владельцем железнодорожной и судоходной компаний. Детство Бой провел в Париже, куда отец, добившись успеха, перевез семейство. Образование он получил по высшим стандартам: лучшая закрытая школа в Англии, путешествия по Европе, Ближнему Востоку и даже по Америке. Став старше, он вращался в кругах представителей высшей буржуазии и haute monde,[17] когда прежние понятия устарели и единственной визитной карточкой в обществе стали деньги, не важно как заработанные. Не меньше, чем автомобили, Бой, как и Бальсан, любил игру в поло, это увлечение сближало их. Но самым странным для человека с такими средствами, как у него, было то, что он любил работать, и это для меня было самым главным.