Атомный век - Михаил Белозёров

В шестнадцать ноль — ноль они их увидели.

Уже заметно холодало, и солнце на зловещем небе присело за лес по правую руку, когда на экране тепловизора чётко и ясно возникли, словно из ниоткуда, человеческие фигуры в оранжевом ореоле, рядом — ещё одна, потом — костёр и палатки. СУО тут же идентифицировала цель, обозначила её красной мигающей «галкой» под номером тринадцать, что означало опасность высшей степени.

— Роман Георгиевич, видите?.. — спросил Гаврилов.

— Вижу… — ответил Берзалов напряжённым голосом, вглядываясь в экран СУО: фигуры появились и пропали, потому что бронетранспортёр опустился ниже уровня железнодорожного полотна. Правда, СУО ещё некоторое время рисовала то, чего не видела. Но уже было понятно, что там, за полотном, у костра сидело не менее трёх человек.

Что ему нравилось в прапорщике — так это собранность, которую он демонстрировал в любое время суток, казалось, подними его в три часа ночи, и он отбарабанит тебе, где противник и что надо делать — наступать или убегать — золото, а не человек. Как будто для Гаврилова не существовало в жизни никаких отвлекающих факторов и моментов, а главное — настроение у прапорщика всегда было ровное и спокойное, словно он загодя напился брома. Единственный недостаток — полное отсутствие юмора. Берзалов вспомнил о его погибшей семье, подумал о своём горе и ему стало стыдно. Посмотрим, каким ты будешь в сорок пять лет, подумал он. Наверное, гораздо хуже, и с юмором у тебя будет туго.

Они как раз двигались по просёлку. Справа их прикрывал смешанный лес, который к вечеру сделался угрюмым и настороженным, оттуда тянуло запахом грибов и прели, а справа то и дело мелькали нежилые дома — без окон и дверей, как будто кто‑то нарочно ходил и бил всё, что можно было разбить. Впрочем, Гаврилов внёс ясность, сообщив, что скорее всего, это действие ударной волны, а не массовый психоз населения. Иногда виднелись свежие пепелища, искорёженные или просто брошенные грузовики, тупо смотрящие радиаторами в радиоактивную траву, и автомобильные шины, шины, шины — везде, куда только дотягивался взгляд, а ещё — бочки, бочки, бочки из‑под горючего, и это тоже было более чем явным признаком человека.

— Я удивляюсь, — сказал Гаврилов, — радиация‑то приличная, а люди живут… Какие‑то дурилки картонные!

— Ну да… — согласился Берзалов, — а за рекой почти что чистое место. Только они этого, похоже, не знают. А может, это не люди?..

— «Дубы», — уверенно сказал Гаврилов. — Больше некому.

И Берзалов представил, как он достает из пачки сигарету, чтобы спокойно и вальяжно закурить. Завидовал он его выдержке. Не умел он ещё подавлять в себе чувства и страдал от этого.

— А если не «дубы»?

— А кто еще?.. — простодушно удивился Гаврилов.

Ну да, действительно. Берзалов прямо почувствовал всю подноготную этого вопроса и едва не брякнул: «Американцы, конечно!», но вовремя прикусил язык. Успеется, подумал он, успею напугать. Дурное дело не хитрое. Гаврилов не дурак, сам догадается. Того и гляди, начнёт задавать каверзные вопросы. Надо ещё Бура расспросить, что он такое молол о каком‑то Комолодуне. Со страху, что ли?! Вашу — у-у Машу — у-у!.. Загадки на мою голову! А может, он сумасшедший?.. А что… тихо помешанный Бур? Прекрасно звучит. Нет… не может быть… его же медики смотрели… значит, так не бывает, здраво рассудил Берзалов, хотя этих самых сумасшедших он никогда в жизни не видел.

— Кто бы там ни был, переходим на вторую передачу, и крадёмся тихо, чтобы муха не взлетела, — нервно сказал он.

— Есть на вторую, — покладисто согласился Гаврилов, вроде бы даже так, что и глазом не моргнул.

— Слышь… Клим… Филатов… — приказал Берзалов, следя за дорогой через прицел, — сбавляй обороты, сбавляй…

В сеточке прицела проползли склады с огромными воротами и огромными же замками на них, штабеля гнилых бревен и досок, ржавые железные пути, разбегающиеся в никуда, полуразрушенное здание вокзала и ещё какое‑то строение, типа сортир. Тут‑то за мостиком они снова увидали людей. Теперь их было заметно больше — целый лагерь, не меньше пяти затрапезных палаток с разноцветными заплатками и большой костер в центре, над которым висел здоровенный котёл. Странно, почему никто не стреляет, или они охранение не выставили?.. — задал Берзалов сам себе вопросы и не стал вдаваться в суть — не до этого было, да теперь уже не важно — выставили или не выставили охранение, главное, что нас пока ещё не обнаружили.

— Стоп! — скомандовал он. — Стоп! Филатов, сдай назад и прижмись к крайнему дому.

Дом, с чудом сохранившимися стёклами в окнах, печально стоял у железнодорожного полотна. Крыша у него прохудилась, а деревья росли так, что мешали подняться на крыльцо.

Берзалов осторожно откинул люк и высунулся с биноклем в руках наружу. Сразу стало слышно, как ветер свистит в антеннах и как прохладный воздух струится вдоль горячего бока бронетранспортёра.

— Федор Дмитриевич, бери троих с пулемётом, зайдёте справа, я возьму левее. Архипов, остаешься в экипаже за старшего. Организовать оборону и следи за Кецом и псом, чтобы они нам охоту не испортили.

— Есть! — отозвался Архипов, — организовать оборону и следить за псом.

— Чванов, Сундуков, Рябцев и Гуча за мной! — скомандовал Берзалов и, старясь меньше шуметь, спрыгнул на землю.

По ходу дела он отметил, что Гаврилов поставил свою машину так, чтобы в случае чего прикрывать из бортовой пушки первый экипаж и вести огонь по гребню железнодорожного полотна — на случай, если найдутся сумасшедшие, готовые подставить свои головы под стомиллиметровые снаряды автоматической пушки и гранатомёт АГ-30М. Можно было, конечно, одним бронетранспортёром выйти на прямую наводку, но тогда никто не гарантировал внезапность атаки. Да и того, что увидел Берзалов, вполне хватило, чтобы понять: «дубы» беспечно сидят у костра и готовят ужин.

Сержант Клим Чванов казался неуклюжим, но только с виду. На самом деле, Берзалов знал, что в нужный момент он словно превращается в ловкого медведя средних размеров и в рукопашной схватке страшен и беспощаден. Низкорослый и кряжистый рядовой Сундуков тоже не нуждался в поощрении, потому что, несмотря на свой, в общем‑то несколько изумлённый вид, в реальном бою не терялся и всегда присутствовал в нужный момент в нужном месте. А от его пулемёта полегло немало врагов. Зимой, когда усталая разведка с языком возвращалась из‑за бескрайних заокских равнин, именно Сундуков первым обнаружил превосходящие силы противника и, не раздумывая, принял бой, пока основная группа уходила под защиту батарей серпуховского гарнизона. За тот бой Берзалов написал представление рядового Сундукова к Георгиевскому Кресту, а дали ему медалью «За отвагу». Поскряжничали. Но и от этой скромной солдатской награды Сундуков был на седьмом небе от счастья, и Берзалов подозревал, что он это дело естественным образом отметил, но главное, что тихо и без залётов. Что тоже было большим плюсом в глазах Берзалова. В общем, он обоим доверял, почти как самому себе.

Они добежали до насыпи, хранящей запахи мазута и железа. Чванов и Сундуков полезли наверх, чтобы установить АГС-17 в начале моста и накрыть, если что, лагерь сверху, а Берзалов, Колюшка Рябцев и Гуча, напротив, взяли левее, проскользнули под железным мостом и, путаясь в густой траве, ползком взобрались на холмик, откуда лагерь был, как на ладони. Колюшка Рябцев установил здесь ручной пулемёт с таким расчётом, что можно было простреливать позиции наискосок до самого леса, который виднелся в полутора километрах южнее.

Сам же Берзалов и Гуча, вооруженный винтовкой СВД, проползли ещё чуть левее и вперед и укрылись за железнодорожными шпалами, которые лежали вдоль путей. При свете заходящего солнца хорошо было видно, как беспечно ведут себя «дубы» у костра. Оружия при них не было. Это‑то и смущало. Ненормальные какие‑то, думал Берзалов, это же натуральное членовредительство, садомазохизм.

— Мясо… — вдруг мечтательно произнёс Гуча и облизнулся, а потом устыдился и густо покраснел, что вообще на него было не похоже. Гуча — да покраснел? Очевидное невероятное.

— Что, «мясо»?.. — спросил Берзалов, у которого обоняние носило больше виртуальный характер и заменяло интуицию.

— Мясо варят… — снова облизнулся Гуча. — А мама меня в детстве одной манной кашкой кормила.

Действительно, только сейчас Берзалов различил тонкий и приятный запах мясного супа, приправленного снытью и лесными корешками. Рот тотчас наполнился густой слюной. Так бы и съел полтуши, подумал он невольно. Тут ещё при полном безветрии появились весенние комары, которые с голодным отчаянием мешали наблюдать.

— Посмотри, видишь, того, что у костра? — спросил Берзалов, разглядывая лагерь в бинокль.

Солнце светило в сторону лагеря, и можно было не опасаться, что их заметят издали. Принялся накрапывать дождь — мелкий, весенний, тёплый. А за горизонтом, который был обложен зеленовато — чёрными тучами, всё ещё беззвучно сверкали зарницы.