Заманчивая мишень - Уоррен Мерфи

— Возможно, его зовут Алек Джеймс Хайделл, мы пока не уверены.

— Мы?

— Мой ассасинолог и я.

— Твой проктолог!

— А?

— Тактичный способ сказать, что все это дерьмо. А теперь — существуют ли какие-либо разумные объяснения твоим действиям? Пока я не выпроводил тебя в любую местную редакцию новостей.

— Ты не можешь выгнать репортера, у которого в руках самый значительный материал века.

— Ерунда.

— Прослушай эту запись.

Пепси достала магнитофон и перемотала пленку. Когда нажала кнопку «Воспроизведение», послышался скрипучий голос: «Смит пропустил мимо ушей все мои просьбы устранить эту марионетку и воссесть на трон с орлом».

Голос Пепси на пленке спросил: «Вы хотите смерти Президента?»

«Она принесла бы стабильность...»

— Кто это говорит? — спросил завотделом.

— Этот человек назвался Чиуном. Мы встретились с ним в самолете. Он сказал мне, что Президент — марионетка и Америка находится под властью человека по фамилии Смит.

— Человек, которого ты встретила в самолете?

— Да.

— И некто по фамилии Смит всем руководит?

— Да.

— И ты думаешь, я позволю тебе выйти с этим бредом в эфир?!

— Послушай, я знаю, что тут права. Ты не вправе отвергать нового Стейнвея.

— Кого-кого?

— Я о том человеке, с которым ты играешь в гольф. — Пепси раздраженно хрустнула пальцами. — Он пролил свет на ту уайтуошскую историю. Или фладгейтскую, или как там она называется.

— Ты говоришь о Бернстайне?

— Кто бы он там ни был, я — он. Новый он. Возможно, когда-нибудь ты будешь играть в гольф со мной.

— Ничего не выйдет. Пепси. Президент компании сказал, что я останусь на работе только в том случае, если ты уйдешь.

— А я уверяю тебя, что человек по фамилии Смит очень важен для этого материала.

— Ты хоть представляешь, сколько на свете Смитов!

В дверь просунул голову один из корреспондентов.

— Когда Президент бегал трусцой, мы заметили кое-что странное.

— Нельзя ли подождать? Я тут кое-кого увольняю.

Только сейчас коллега обратил внимание на Пепси Доббинс.

— О! Привет, Пепси. Желаю успехов на новой работе.

— Привет, — уныло отозвалась девушка.

— Так в чем там дело?

— На Президенте была кепочка с надписью «Ешьте яблоки бабушки Смит», — ответил репортер.

Завотделом указал на Пепси и зарычал:

— Пьешь из одного с ней источника?

— А на тенниске — надпись «Колледж Смита».

Лицо завотделом приняло странное выражение.

— Это ведь женский колледж?

— Я там училась, — услужливо ввернула Пепси. — И не видела там никаких мужчин. Если не считать таковыми лесбиянок.

— С какой стати Президенту надевать тенниску колледжа Смита?

Пепси запрыгала на месте.

— Смит! Смит! Неужели не понимаешь? Это явно связано с тем Смитом, о котором я говорила.

— Что за Смит такой? — полюбопытствовал корреспондент.

— Забудь о нем и убирайся отсюда! — рявкнул завотделом.

Дверь захлопнулась.

Завотделом неторопливо заговорил:

— Пепси, я наверняка потом пожалею, но договоримся так: ты уволена. Официально.

— Черт!

— Неофициально, если хочешь раскручивать этот свой бредовый материал, раскручивай. Но я не даю тебе такого задания. И ничего об этом не знаю. И не желаю слышать, если ты не найдешь чего-то посущественнее. Если найдешь и это окажется весьма значительным, то даже президент компании примет тебя обратно с распростертыми объятиями.

— Если больше никто из репортеров не станет заниматься аспектом Освальда, то договорились.

— Пепси, это строго между нами. Я забуду об этом, едва ты выйдешь на улицу.

— Мне потребуется мини-камера, — отозвалась девушка.

— Я отправлю ее тебе на квартиру с посыльным. Но оператора у тебя не будет.

— Ничего. Я заставлю работать с ней своего ассасинолога. Надо только знать, куда ее наводить. Это все равно что вести машину.

— Я прощаюсь с тобой. Пепси. Разве только ты совершишь чудо.

— Совершу, не беспокойся.

Глава 17

Римо и Чиун, сидя на ковре в номере отеля «Уотергейт», ели из картонных коробок купленный навынос рис и тихонько беседовали. Сундуки Чиуна покоились на большой кровати.

— Папочка, — протянул Уильямс, — я больше не хочу быть ассасином.

— Почему? — негромко спросил кореец.

— "Ассасин" в этой стране бранное слово.

— В этой стране не умеющая петь певица-блондинка получает громадные деньги только за то, что устраивает из себя публичное зрелище. Так что ничего удивительного тут нет.

— Я бы заплатил Медузе, чтобы она не публиковала книги с фотографиями, на которых запечатлена обнаженной, — согласился Римо.

— Ты ассасин, — отрезал Чиун. — И дело не только в том, что ты делаешь, пусть и неуклюже, это — твоя сущность. Ты не можешь перестать быть ассасином, как не можешь перестать правильно дышать.

— А до Рождества остается неделя. Для меня это всегда печальное время года.

— Мы не празднуем Рождество, — фыркнул мастер Синанджу.

— Знаю.

— Рождество — языческий праздник, его ввели римляне и еще больше испортили последователи Назареянина, которые погубили Древний Рим. Точно так же они погубят этот новый Рим, именуемый Америкой.

— Я уже тысячу раз слышал это, — устало произнес Римо. — Дом Синанджу отмечает вместо Рождества праздник Свиньи.

Чиун скривился.

— Он не так называется! Это твое грубое название прекрасного дня, когда любезные, милые люди делают небольшие подношения тем, кто делился с ними мудростью.

— Рождество мне нравится больше, — сухо отозвался Уильямс. — Тут все делают друг другу подарки.

— Фу! Что хорошего, когда подарки делаются вынужденно? Подарок должен подноситься в знак признательности, а не потому, что от тебя ждут ответного подарка. Иначе подарки получат даже недостойные, а дарящий и принимающий, таким образом, участвуют в спектакле обоюдной жадности, корыстолюбия и неблагодарности.

— Хорошее описание Рождества в наши дни, — пробурчал Римо. — Но в детстве я всегда с нетерпением ждал этого праздника... — у него перехватило горло — ...мечтал иногда, что на Рождество ко мне приедут родители, и все переменится.

— Все переменилось, сынок, — произнес вдруг Чиун ласковым голосом. — У тебя есть отец. Я.

— У меня где-то есть другой отец, — печально ответил ученик. — Я должен его найти.

— Если хочешь отблагодарить меня за все, что я даровал тебе, Римо Уильямс, то не ищи.

Серьезный тон Чиуна заставил ученика взглянуть на мастера Синанджу с недоверием.

— Почему ты так не хочешь, чтобы я нашел своего отца?

— Это только принесет тебе несчастье.

Из кармана серого костюма, надетого по указанию Смита, Уильямс достал свернутый лист с карандашным наброском. Развернул его. На нем была изображена молодая женщина с печальными глазами и длинными темными волосами. Лицо это изобразил полицейский художник по указке Римо. Оно обладало полным сходством с лицом той женщины-призрака, что явилась ему у его могилы.

— Я даже не знаю ее имени, — негромко произнес он. — Она моя мать, а я даже не знаю ее имени!

— Она не твоя мать! — выпалил Чиун.

Ученик поднял взгляд.

— Раньше ты говорил другое.

— Не хотел тебя расстраивать, — уклончиво ответил учитель. — А теперь видеть не могу, как ты скорбишь над плодами собственного воображения. И не желаю скрывать от тебя правду.

— По-моему, тебе меньше всего хочется, чтобы узнал правду, — хмыкнул Римо. — Хорошо бы узнать почему.

Зазвонил телефон.

— Должно быть, Смит. — Уильямс встал, чтобы снять трубку.

Едва он сказал «Алло», как послышался негромки кислый голос:

— Никаких фамилий. Ты знаешь, кто это. Встретимся в логичном месте через двадцать минут.

Не успел Римо произнести «Что?», как связь прервалась.

— Черт! — ругнулся он, швырнув трубку.

— Что случилось? — поинтересовался Чиун.

— Смитти звонил. Доосторожничался до того, что велел встретиться с ним в логичном месте. И оборвал разговор, не дав мне спросить, что это за логичное место.

— Логичное место это логичное место, — вкрадчиво произнес кореец.

— Как это? — вспылил Римо.

— Логичное потому что очевидное.

— Потому что не обладаешь логичным разумом.

— А ты обладаешь?

— Дай мне путеводитель по достопримечательностям этих современных Афин.

Уильямс схватил со стола толстый справочник, положил у обутых в сандалии ног Чиуна и тут же уселся напротив него в позе лотоса.

— Посмотрю, как ты найдешь там логичное место.

Мастер Синанджу нахмурился и молитвенно сложил пальцы с длинными ногтями. Закрыл глаза. Ногти его соприкасались, ладони нет. Казалось, он общается со своими предками.

Внезапно глаза корейца раскрылись, руки, словно бы двигаясь по собственной воле, наугад распахнули книгу. Он опустил взгляд. Его расширенные карие глаза забегали по открытым страницам.