Вступление в должность - Лидия Вакуловская

И вдруг через несколько месяцев — телеграмма: «Срочно приезжайте. Прибыл Касымов». Зуев тотчас же отправился на прииск «Забытый», нашел Афанасьича. Тот и говорит ему: так и так, принес Касымов два крупных самородка, сидит в гостинице, ждет, пока в кассу деньги привезут, чтоб уплатить ему за золото (такой предлог придумал — пустая, мол, касса, нечем платить), а не являлся долго из-за несчастного случая: на охоте ружье подвело, один глаз ему дробью вышибло.

Пошли они вместе в барак, где имелась комната для приезжих. Касымов сидел на завалинке барака, дымил трубкой. Низкорослый эвен средних лет, желтолицый, в меховой одежде, один глаз, совсем белый, наполовину закрыт изуродованным веком, другой — узкий и черный, глядит с живым любопытством, — таким увидел Павла Касымова Зуев. — «С цем идес, кассира? Мосет, деньга твой касса присёл?» — встретил он вопросом Афанасьича, проворно поднимаясь на кривые ноги. «Пришли деньги, — говорит тот. — Пойдем, получать будешь». Повели они его в золото-приемную кассу. Касымов вынул из-за пазухи меховой мешочек, а в нем — два самородка: один — величиной чуть ли не со стакан, другой — немного поменьше. Зуев сразу определил: лежит где-то на самой поверхности земли золотая жила — хоть голыми руками бери, и Касымов определенно знает, где брать.

Не сочтя нужным деликатничать с Касымовым, Зуев строго спросил его, в каком месте омской тайги взял он самородки. «Сам не снай, — отвечал ему Касымов, улыбаясь прокуренными зубами и часто взмаргивая живым черным глазом. — Тайха сёл, ета стука насёл, дальса посёл». Зуев смекнул, что строгостью Касымова не проймешь. Стал дружески расспрашивать — далеко ли река или ручей от того места, где попались самородки, и какая там тайга — редкая или густая, и какая почва — мшаник или каменистая. Он терпеливо спрашивал, а Касымов долдонил одно: «Не снай. Я тайга сёл, ета стука насёл…» Удрученный такими ответами, Зуев наконец спросил Касымова: «Ну а если весной придут в Ому геологи, пойдешь с нами в тайгу проводником? Будем вместе искать эти штуки, согласен? Мы тебе деньги платить будем». — «А спирьт немноська дай будес? Спирьт дай будес — пайтём!» — совсем разулыбался Касымов, проворно складывая в меховой мешочек денежные пачки. Потом уж как-то очень шустро выскользнул за дверь, бросив Зуеву с порога: «Не сапивай свой слёво! Весна сдать типя буду!»

И тогда Зуева взяло сомнение: темнит Касымов или в самом деле: «Сёл, сёл и насёл»? Если темнит, отчего же согласился стать проводником?.. Позже Зуев запросил лабораторные данные самородков, найденных Касымовым. Данных за прежние годы не сохранилось, а металл последних двух самородков был разной пробы. Стало быть, Касымов действительно мог случайно натыкаться на самородки и не помнить мест, где находил. Тогда получалось, что омская тайга весьма богата золотом. Зуев настоял в управлении геологоразведки снарядить в Ому экспедицию и сам ее возглавил. Покидая свою базу в Орумчане, он не мог наверняка знать, как встретит его в Оме Павел Касымов.

Они вошли в Ому, когда весеннее солнце, наплававшись в раздолье небесной сини, присело отдохнуть на растрепанную гриву тайги и опалило ее заревом. И глазам предстала удивительная картина: медные избы селеньица вольно раскинулись среди таких же лиственниц, образуя некое подобие не совсем кривой, однако же и далеко не ровной улицы, посвечивали медными окнами. Из дверей выбегали низкорослые эвены и с нескрываемым любопытством разглядывали появившихся из тайги пришельцев, навьюченных рюкзаками и скатками, ибо в их глухомань подобный народ вовек и не забредал. Не успели геологи у кого-нибудь спросить, где живет Павел Касымов, как тот уже сам подбежал к Зуеву и, выдернув изо рта алевшую огоньком трубку, обрадованно залепетал, часто взмаргивая одним глазом: «Сдал, сдал типя!.. Пайтём, пайтём!.. Мой испа сдал типя!..» — указывал он рукой на высокую избу с высокой трубой.

Принял их Касымов — лучше быть не может. Изба у него рубленая, хорошая. Горница, как в старых русских избах, просторная, с полатями. В избе богато: ковры, картины в рамках, посуда, патефон, правда, всего с одной пластинкой — «Солнце с морем прощалось». Деньги за самородки получал Касымов немалые, тратил с умом. Еще в доме — жена, женщина опрятная и улыбчивая, но ни слова не знавшая по-русски, и две дочки — Александра и Любаша, почти сверстницы Алены, диковатые и молчаливые. Видно было, что в семье этой правил один Касымов, жена и дочери, похоже, побаивались его. Буркнет он что-то жене по-эвенски, вроде бы невзначай слово обронит, и та уже убралась из избы, и не покажутся в избе ни она, ни дочери, пока гости за ужином сидят. Буркнет что-то дочерям, тоже вроде между делом словцо молвит, — глядь, девицы мигом по лестнице на чердак сиганули и дверцу за собой захлопнули. Там и будут дотемна драть слежавшиеся в мешках птичьи перья для перин и подушек.

Три дня они отъедались и отсыпались у Касымова, и дело уже дошло до того, что жена Касымова стала им говорить «посалуста», «кусай, кусай» и еще взяла на язык несколько русских слов, а Любаша и Александра уже не так дичились, и, хотя возле них постоянно крутился Мишка Архангелов, сами-то они постреливали черными глазами на братьев Егоровых. Словом, все выглядело идиллически, и Яшка Тумаков не раз весело приговаривал, вспоминая лермонтовскую «Тамбовскую казначейшу»: «Я бал описывать не стану, хоть это был блестящий бал!»

Но Зуев рвался в тайгу, долгая задержка в Оме не устраивала его. Касымов во всем соглашался с ним. «Мосна, мосна посёл, — говорил он, выказывая полную готовность в любую минуту распрощаться до осени со своей избой и домочадцами. — Снег тайха сапсем малий, мосна посёл. Солята дольга искал нада, ай, дольга!»

Закавыка была в том, что не существовало карт омской тайги — ни топографической, ни геологической, так как покамест ни геологи, ни топографы в здешних местах не бывали. И Зуева обескураживала полная несообразительность Касымова, когда он пытался с его помощью хотя бы вчерне набросать на бумаге контуры этой местности в радиусе десяти — пятнадцати километров от Омы, полагая, что приблизительно в этом радиусе и попадались Касымову самородки. Но Касымов совершенно не понимал, чего от него добивается Зуев. «Сацем типя рецка сцитать? — недоумевал он. — Сацем сёпка сцитать? Рецка тайха многа, пайтём тайха — сам сцитай». — «Да надо нам реки знать, Павел, — объяснял ему Зуев. — Я уверен, ты самородки вблизи рек находил. Тут одно из двух: или река жилу размывает, или жила по древнему руслу проходит. Там, где пересохло русло, понимаешь?» — «Эта я не снай. Рецка многа, сёпка многа, эта я сапсем не снай», — говорил Касымов и виновато взмаргивал одним глазом. Не добившись от него толку, Зуев наконец спросил: «Так куда же мы сперва пойдем: на север, восток, запад? В какую сторону поведешь?» — «Так пайтём, — махнул рукой Касымов в сторону заходившего в тот час солнца. И тут же махнул левее: — Патом так пайтём, насад пайтём, там солята будит. Найтём солята!»— уверял он. «Ладно, будь по-твоему, — решил Зуев. — Начнем с запада, а там поглядим».

Был среди эвенов Омы и один русский — молодой парень Семен Кокулев, приемщик пушнины, он же завмаг и продавец небольшого магазинчика, и был еще эвен Марьямов, тоже молодой парень, учитель школы-четырехлетки, свободно владевший русским, с которым тоже можно было поговорить, так как остальные эвены, населявшие Ому, или совсем не знали русского языка, или знали крайне плохо. Зуев посетил того и другого, взяв с собой и Леона, которому оказывал некоторое предпочтение перед другими, возможно, потому, что был этот «студент» немногословен, да и упрям характером, в чем Зуев убедился еще в Хабаровске, когда Леон из-за Алены отверг его предложение.

Впрочем, ничего ценного из встречи с Кокулевым и Марьямовым они не почерпнули. Первый сказал, что он здесь недавно, близко с местными еще не сошелся. Слыхал, что раньше Павел Касымов неплохо промышлял пушнину, но, потеряв глаз, охоту забросил. О самородках тоже слышал, но видеть не видел, и никто не видел. Касымов всем показывает только квитанции золотоприемной кассы — сколько выдали денег, чтобы ясно было, где он их берет. «Надо думать, в голове у него кое-что есть, — говорил им Кокулев, — Из местных и в райцентр никто не ходит. Так до райцентра сто километров, а до прииска — все двести. Значит, хорошо дорожку изучил, да и унюхал же как-то, где эта самая касса». Зуев спросил, не слышал ли Кокулев, чтобы кто-нибудь еще из поселковых находил самородки. Кокулев ответил, что никто не находил, иначе в поселке было бы известно. Зуев перевел разговор на продовольственную тему, интересуясь, когда завозят продукты, в каком ассортименте и так далее, поскольку, как бы далеко от Омы ни вели они поиск, а пополнять запасы продуктов им предстояло здесь. И они узнали, что «аннушка» с товаром прилетает в первых числах каждого месяца, но и без этого галет, сухарей, тушенки и прочих консервов в магазине всегда в достатке, и потому за продуктами можно являться в любое время. Воспользовавшись знакомством с Кокулевым, Леон спросил, нет ли у него в продаже сапог среднего размера. Кокулев повел его на склад и выудил из груды разномастной обуви отличные яловые сапоги тридцать восьмого размера. Алена подпрыгнула от радости, когда Леон принес ей эти сапоги. Еще не примерив их, не зная, годны ли они ей, Алена порывисто обняла Леона, прижалась к нему и потерлась щекой о его плечо, и столько было нежности в этом ее порыве, что того охватило желание обнять Алену и поцеловать ее. Но рядом был Зуев и были обе дочки Касымова, готовые, как показалось Леону, прыснуть ехидным смехом, глядя на них. И он с напускным равнодушием отстранил от себя Алену, нахмурившись, сказал ей: