Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну - Владимир Брюханов

Да и в том случае, если они даже и не были замешаны в убийстве Скобелева, не думать о мотивах странной смерти «Белого генерала» они, разумеется, не могли. И, разумеется, поистине верно утверждение, что каждый понимает происходящее в меру собственной испорченности!

Вот теперь попытаемся взглянуть на происшедшее глазами царя Александра III.

Итак, польский след существовал и не вызывал сомнений. Но не было ли какого-либо еще?

Нигилисты, как справедливо отметил Мещерский, имелись всегда, и всегда были готовы на любую пакость, включая цареубийство, но вот только не всегда, как полагал Мещерский и подчеркиваем мы, им за это платили.

Поляки также имелись издавна, став важнейшим фактором российской политики задолго до появления нигилистов, и всегда жаждали освобождения Польши от России. Покушения вроде того, что пытался совершить в 1867 году в Париже поляк А.Березовский против Александра II, можно осуждать, но нельзя их не понимать и необходимо было быть к ним готовыми. Но и к полякам, коль скоро они имелись постоянно, вполне относится вопрос в первых приведенных строках письма Мещерского: «Но почему же после долгого бездействия они начали действовать именно теперь?»

Кстати, а почему поляки все-таки не столь часто прибегали к попыткам цареубийства (точнее – крайне редко)?

Да потому, что это, с одной стороны, грозило нешуточными репрессиями по отношению ко всей Польше, и, главное, потому, что смена одного царя на другого именно для поляков должна была бы быть только расточительным расходом сил и средств на бессмысленное убийство, если престолонаследник не был бы хоть в чем-то более лоялен к Польше, чем его предшественник.

Полонофилы в царском семействе если и имелись, то это относилось к ушедшему прошлому. Таковыми молва называла императора Александра I, давшего Польше конституцию 1815 года (отобранную впоследствии Николаем I), и брата Александра II великого князя Константина Николаевича. Последний, будучи наместником в Варшаве в 1862-1863 годах, пытался играть примирительную роль, что не было оценено ни с польской стороны (поляки устраивали на него покушения), ни с русской – великий князь утратил на этом львиную долю своего прежнего влияния в России, а с воцарением Александра III был и вовсе изгнан в отставку и не имел ни формальных, ни практических шансов на занятие российского престола.

Поэтому в отношении покушения 1 марта 1887 года у поляков имелось четкое логическое политическое алиби: им это просто было не нужно.

Этого не мог не понимать и Александр III. Следовательно, в данном случае польский след, с его точки зрения, просто был обязан иметь иное по качеству продолжение.

Попытка использовать георгиевского кавалера, расписанная Лукашевичем, происходила неизвестно когда (хотя при желании это можно вычислить – едва ли не единственный раз в году могло происходить собрание, на котором предполагалось покушение), но это не имеет и особого значения: ведь Шевырев и Лукашевич (один – нигилист, а другой – поляк) в любой момент могли решиться на подобное по своей собственной инициативе, а никакой внешней помощи им для этого и не требовалось: едва ли были необходимы крупные деньги для подкупа этого георгиевского кавалера. Но, с другой стороны, едва ли вообще эта история заслуживает серьезного внимания: в нормальных условиях (не в современной Палестине, и не в разгар террористической борьбы в России, пришедшийся отнюдь не на 1887 год!) трудно было надеяться отыскать реального кандидата в камикадзе и, главное, поддерживать в нем прочную мотивацию и решимость! Вряд ли об этом эпизоде стало известно и следствию: ведь и Шевырев, и Лукашевич попусту не трепались!

А вот деятельность организации, обеспечившей непосредственную подготовку покушения 1 марта 1887 года, имеет очень четкую привязку ко времени.

Многократно цитированный доклад Д.А.Толстого, представленный Александру III уже 5 марта 1887 года, гласит: «во главе преступного предприятия стояли студенты: Шевырев, Говорухин и Ульянов, из которых последние двое /.../ находились под наблюдением полиции. /.../ еще 3-го января было предложено Генералову принять участие в покушении на жизнь Государя Императора и приготовить квартиру, в которой можно устроить склад для выделки разрывных снарядов. В конце января Генералов, по поручению тех же лиц, склонил Андреюшкина, уже раньше принимавшего участие в приготовлении, взять на себя роль метальщика, и только в 20-х числах февраля состоялось знакомство Генералова и Андреюшкина с третьим метальщиком Осипановым»[182].

3/15 января 1887 года – это на четвертый день вслед за выступлением Бисмарка в Рейхстаге, подробно изложенным европейской прессой и высветившим всю суть сложившейся международной ситуации. Именно после этого выступления события в Петербурге и понеслись со сказочной быстротой!

Повторим слова Лукашевича: «мы торопились». А куда, собственно, было торопиться?..

Цареубийство всегда было непростой технической задачей, но после того, как Александр III перестал прятаться от уничтоженного «Исполнительного Комитета Народной Воли» и отсиживаться в тщательно охраняемой Гатчине, шансы на успех террористов периодически возникали. А 17/29 октября 1888 года при железнодорожной катастрофе у станции Борки едва не погибло все царское семейство – безо всякого злого умысла! Если браться за цареубийство, то искать возможности к террористическому успеху было можно и нужно решительно, но обдуманно и не торопясь!

Торопливое же стремление к цареубийству не позднее начала марта 1887 нужно искать не в происках полиции, уже наступавшей на пятки заговорщикам: эти происки были замечены не ранее конца января и сами, по-видимому, стали следствием той суеты, которую развили заговорщики с начала января (что побудило и к написанию и посылке пресловутого письма Андреюшкина в Харьков) и которую не могли не заметить анонимные стукачи, наверняка уже державшие в поле зрения хотя бы одного Говорухина. Но никаких объяснений своей торопливости никто из заговорщиков так никогда и не представил.

Мы можем указать на единственное важнейшее и быстро надвигающееся обстоятельство, которое должно было влиять на поведение буквально всех европейцев, имеющих раскрытые глаза и уши: приближающуюся войну (позже так и не состоявшуюся), которую четко предсказал и обрисовал Бисмарк, выступая в Рейхстаге. Воевать зимой тогда в Европе было все-таки не принято, и начало серьезной войны должно было происходить не ранее апреля; до этого, следовательно, должны были завершиться дипломатические приготовления – и все прочие. Решение же о нападении нужно было принять заранее – сразу вслед за подписанием договора Германии с Россией о сохранении последней нейтралитета в этой войне (но не до того, как это фактически сделал Бисмарк!). Таковой договор еще не был подписан, но выступление Бисмарка свидетельствовало о том, что это – вопрос дней.

Все это позволяет логически связать происходившее в студенческих квартирах Петербурга с развитием международной ситуации.

Мог ли Бисмарк быть уверен в успехе своей дипломатии, сводившейся к простой идее – получить карт-бланш на разгром Франции? По мнению Н.П.Мещерского – уже не мог.

На самом же деле в конце 1886 и в начале 1887 года Александр III еще колебался. Едва ли без его предварительной санкции Шуваловы решились бы на столь серьезнейшие по содержанию и ответственности переговоры, что происходили в январе. Договор, подготовленный ими, все-таки не был подписан, хотя и не в характере Александра III было уклоняться от выполнения собственных обязательств.

Мог ли такой исход заранее предполагать Бисмарк?

По-видимому – мог, тем более что русские его уже неоднократно подводили, как и он их. Тогда получается четкое развитие схемы: нигилисты сами бессильны, полякам цареубийство не нужно, а единственный, кто заинтересован потрясти Россию, потому что у него без этого ничего не получается – это Бисмарк!

Следовательно, Н.П.Мещерский был прав, и Александру III следовало поступать так, как он и поступил: уклонился от подписания договора с Германией – ведь согласитесь, что нельзя же подписывать серьезные соглашения с людьми, которые оплачивают ваше убийство!

И очередная «военная тревога», заставив напрячься Европу в апреле 1887 года, снова окончилась ничем: не получив российской гарантии нейтралитета, Бисмарк и его генералы вынуждены были отказаться от планов разгрома Франции.