Тонкая зелёная линия - Дмитрий Конаныхин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот так и была устроена жизнь осенью 1969 года по обоим берегам великого Амура – перестрелки, нервы, чёрт знает что. Но таких побоищ, что случилось на Даманском, к счастью, пока не было. То ли уже конец беде, то ли ещё не настало главное – о том ни нашим, ни китайским пограничникам не было ведомо.
Впрочем, хватит серьёзничать. Вернёмся к нашим охотникам. Крупнокалиберный Мыш уже готов послать короткую очередь.
Хотя.
Сначала есть толк рассказать, как Манёвренная группа оказалась на долгожданных учениях в Кирге.
2
– Товарищи офицеры! Есть предложение курить по ходу работы, без перекуров! – подполковник Чернышёв привычным приветствием взбодрил отцов-командиров Манёвренной группы, прибывших на утреннее совещание.
Алёшка Филиппов немедленно выдохнул дым, будто держал в себе. Нещадно закурили и все остальные, явно намереваясь как можно быстрее подвесить русский топор или дамоклов меч, кому уж как повезёт. Только было подполковник открыл рот, чтобы дать слово начштаба майору Марчуку, как Толька Серов вскочил с места, раздувая щёки:
– Товарищ подполковник, разрешите обратиться!
– Лейтенант?! Что-то непременно срочное? – Чернышёв прищурил глаза. – Обращайтесь, товарищ лейтенант.
Присутствовавшие скромно потупились. Очередная коррида лейтенанта, чересчур ретиво горевшего на работе, и подполковника, видавшего всё, вся и во всех видах, началась, как всегда, неожиданно.
– Товарищ подполковник! В несчётно какой раз обращаю ваше внимание, что снабженцы отряда опять урезали заявку на комплектующие, совершенно необходимые для бесперебойной работы передвижных постов связи! Вместо минимально положенных по нормативам четырёх комплектов ЗИПа они выделили только два! Следуя этой логике, отряд в очередной раз игнорирует требования к надёжности связи с Манёвренной группой и между подразделениями Эм-Гэ в условиях предстоящего выезда на учебный полигон! Кроме того, по результатам плановой проверки техники были выявлены следующие сбои, которые требуют немедленного предупредительного ремонта, – и, воодушевлённый всеобщим оглушённым молчанием, лейтенант залился соловьём, поглядывая в длиннющий список вожделенных радиоприбамбасов, в который никто из товарищей офицеров по большому счёту никогда не вникал и вообще не стремился разобраться в этом радиотехническом шаманстве.
Отточенное в приёмных и кабинетах Министерства связи, ораторское искусство Серова ошеломляло сразу, безоговорочно и сокрушительно, подобно «Тучам» – всеми любимой пятидесятиградусной водке для работников Севера. Трудовой порыв Тольки на самом деле был всем понятен – кроме обычно-излишней пунктуальности и въедливости, Серов очень переживал, когда надо было оставлять ревниво любимую Юленьку и ехать на полигон в Киргу, на передвижные КПП, в тайгу или ещё куда-нибудь в привычные дальневосточные дебри.
…Пока товарищ лейтенант сверлил головы товарищей офицеров совершенно чудовищными аббревиатурами, цифрами и терминами, Василий Сергеевич Чернышёв недвижно накапливал статические заряды раздражения в точности с любимыми сердцу пылкого лейтенанта законами электростатики. Подполковник терпел, чего терпеть не мог совершенно. Кроме того, он хотел закончить рутинное совещание как можно быстрее, чтобы предаться тайной нежной страсти – безраздельно, всецело и без остатка, короче, всей душой.
Любимый сын своей мамы, к сорока двум годам подполковник вёл довольно сдержанную холостяцкую жизнь, нимало не беспокоясь по поводу охотничьих планов, настроений и переживаний лучших биробиджанских невест, истомившихся в собственном соку. Чернышёв был хорош собой, плотен телом, но не одышлив, не грузен, а именно что налит мужской силой. Седые волосы, подстриженные на несколько старомодный манер «под полубокс», молодили его самым приятным опытному женскому сердцу образом.
Чернышёва тщетно зазывали в лучшие партийно-хозяйственные дома Биробиджана. Дамский бомонд единогласно постановил, что «таки Вася совершенно скрытен, сердце Васеньки разбито, однако – боже ж ты мой! – надежду терять нельзя, поэтому нашей Амалии Соломоновне совершенно ни к чему отчаиваться, надо лишь ещё чуть-чуть таки постараться. (И стараться предлагалось не только Амалии Соломоновне, но и Екатерине Владимировне, Полине Викентьевне, Фаине Абрамовне – биробиджанский список соперничавших претенденток – старых дев, томившихся вдов и бойких разведёнок – был парадоксален и кучеряв.)
Но шли годы, а наш орёл никак не попадался в искусно расставленные сети. Маргарита Семёновна Шнеерзон, заведующая аптекой на улице Шолом-Алейхема, с отчаянья даже предположила, что у подполковника проблемы с мужским здоровьем: «Сонечка, таки говорю ж совершенно по благородному секрету – не может мужчина жить и вообще никак, да и чтобы!» Однако Софья Иосифовна Левандовская, заведовавшая заводским профилакторием, как ни хотелось ей поддержать эту сплетню, вынуждена была поправить коллегу: «Ох, Марго, что ты врёшь, мне Валька (Валентина Марковна Шац, всеведущая заведующая почтовым отделением Фибролита) говорила, что ему приходят открытки – пачками. На все праздники – и, представь себе, Марго, – женскими почерками!»
Она была права: подполковник ежегодно убывал в отпуск, непременно в Сочи, однако частенько возвращался из всесоюзной здравницы раньше срока волшебно загорелый, даже стройный и потерянно слонялся по части, напрочь игнорируя летевшие вслед ему запоздалые, красноречивые, иногда даже душераздирающие телеграммы и открытки.
Это было непостижимо и невыразимо печально.
Я уже рассказывал, что Василий Сергеевич дважды благополучно манкировал направлением в академию, прикрываясь самыми благовидными поводами. В то же время офицер он был требовательный, по новым вегетарианским временам даже чересчур жёсткий, как все лишившиеся отцов мальчишки 1928 года рождения, всю жизнь помнившие, что они опоздали на Большую войну.
Впрочем, как уже понятно, маленькая война его догнала и дышала из-за Амура.
Поэтому Василий Сергеевич, по-своему знавший о несчастных обстоятельствах боёв на Даманском, гонял «своих мальчишек» беспощадно, поклявшись себе, что по глупости никто из них не ляжет.
Подполковник рано приходил в штаб группы, уходил поздно. За день объезжал заставы, смотрел, как «чумазики»-механики налаживают движки БТРов, снимал пробу у кашеваров, проверял, как старшины гоняют молодёжь, захаживал в собачьи вольеры. Частенько прихватывал воскресенья, чтобы задержаться в расположении любимой части. Такое излишнее служебное рвение никак не шло под-полковничьим погонам – для карьериста слишком ответственно, для алкоголика слишком трудно, для дурака слишком толково, а для умного слишком скучно.
Но умница Василий Сергеевич не был ни карьеристом, ни алкоголиком, ни дураком.
В его сердце нежного романтика пылала всепоглощающая, тайная, роковая страсть. И эта страсть наконец взвилась в душе Чернышёва влюблённой гадюкой:
– Лейтенант Серов, – подполковник терпеть не мог, когда его перебивали в начале совещаний. Он даже раскашлялся с расстройства. Горло разболелось чрезвычайно. А попасть в цепкие лапы старлея Красного, медикуса всея Манёвренной, ему меньше всего хотелось. – Товарищ лейтенант! Я услышал – да-да, услышал вас! (Серов постарался сдержать торжество, только очками блеснул.) Ваша ответственная позиция в
