Тонкая зелёная линия - Дмитрий Конаныхин

– Я. Я буду стихи писать. Буду с любимым Алёшей работать вместе. И мы придумаем удивительные штуки, да, Алёшка? Хороший у меня день рождения, ребята! Какие же вы замечательные, как я рада вас видеть! Ну, давайте, за родителей наших!

Крупнокалиберный Мыш мирно спал на составленных стульях в углу, видел самый лучший сон в жизни и улыбался.

С просветлёнными лицами пограничники и жёны их любимые встали.

Зазвенели чарки и фужеры.

Зазвенели сердца песней из детства…

Пошли, старик.

Не будем им мешать.

Глава 4

Повышение потенции в полевых условиях

1

– Ну! Говорю! Тебе! Сейчас возьму её! Вот ведь! Скачет, зараза! Чаркин, гони! Гони ровнее, родной! – Крупнокалиберный Мыш, Вовочка Мышкин, комвзвода станковых пулеметов, стоял в командирском люке летевшего по кочкам бронетранспортёра и выцеливал белое пятнышко скачущей впереди косули. – Говорю тебе, Алёшка, возьмём! Давай, Чаркин, давай! Чуть левее! Ну! Гони!

Алёшка Филиппов упёрся задом в край левого люка и приготовился снять косулю из верного АКС. Стальной мастодонт подминал под себя жухлый кочкарник, перемалывал его восемью колесами-лапами, клочьями отбрасывал назад и с рёвом прыгал вперёд.

Лейтенантам было по двадцать четыре года. Они были веселы, упруги, полупьяны. Рассветная охота – самое мужское дело. «Встала младая из мрака с перстами пурпурными Эос». Встретим красотку и мы – нельзя, чтобы женщина ждала.

Представь, старик…

Упившийся последним тёплым муссоном поздний сентябрь 1969 года. Небесная красавица только раскрыла сонные глазки, но ещё не сбросила облачное покрывало, расшитое золотыми драконами. До розово-сизых сопок на китайском горизонте – болотистая равнина, заросшая густым кочкарником. Пряди утреннего тумана запутались меж высоких кочек жёсткой травы.

По этой непроходимой равнине могли пробраться только звери или пограничники. Даже отчаянные зэки, обычно прорывавшиеся к Амуру, потом вплавь через великую реку – Бог не выдаст, китаец не съест, – они не шли по кочкарнику. Мало того что прыгать по кочкам нужно километров пятнадцать, а где и двадцать – хотя испокон веков, если решал бежать русский мужик, то ничто его не останавливало, но там, на Диком Западе, дело другое – а здесь очень уж кочки шатались после дождей. Идти меж кочек? Завязнуть по самые… ну, вам по пояс будет, в грязюке вываляться свиньёй – это полбеды.

Беда была в том, что лютые погранцы всю равнину забросали «путанкой» – тончайшими, невидимыми в бритвенно-острой осоке петлями тонкой нержавеющей проволоки. Такое не мог выдержать ни упорный китаец, ни беглец, вверивший Господу Богу грешную душу. Упадёт меж кочек – захлестнётся, вопьётся в руку, в ногу стальная паутина – повезёт, если с собой хорошей стали нож. А если выронить? А если без ножа, только ствол? Зубы не помогут. Пожалуйста, могилка готова. Только семь безучастно сияющих небесных сфер над грешником, хрипло воющим в липкой, тухлой жиже.

А сколько зверья запутывалось…

Несчётно.

Жалко было красивых косуль, конечно, но лучше зверей жалеть, чем несчётных китайцев пустить на свою сторону.

Кстати, старик, к слову о беглой породе…

Есть у меня знакомый душегуб.

Назовём его… Да пусть будет Паша. Мне он зла не сделал, наоборот, мужик крепко неглупый и слесарь рукастый. В нашем ЖЭКе колдует в подвале. Рослый, крепкий, поджарый. То состояние возраста и души, которое в русском языке называется «матёрый». Смуглый, чёрная борода с сединой. Глаза голубые. Очень дамочки из нашего дома румянятся при виде слесаря Паши.

Потекла у меня как-то паровая батарея на кухне. Был у меня газовый ключ, но что-то никак я не смог приладиться. Делать нечего, позвал я Пашу. Тот пришёл, попробовал своим разводным ключом, хмыкнул, что-то не понравилось ему, пошёл за какой-то сумкой. Вернулся, достал из сумки переточенную железку, приспособил, одним усилием подтянул. «Ловко, – похвалил его. – Лихо получилось. Сам выточил? Молодец». А он, как всякий подвальный Левша, обрадовался доброму слову, полез в сумку и на широченной ладони показал три финки с наборными, цветного плексигласа ручками. «Вот, – сказал слесарь Паша, – приспособа – это ерунда, во, глянь, чё могу».

Из рук настоящего умельца ножи надо брать с уважением. Вот и я так – подержал, посмотрел, бритвенно заточенную сталь попробовал на волос. Ни к чему придраться было решительно невозможно – лёгкие, изящные, убойные штучки. Баланс, обушок, желобок по лезвию, пижонская полировка – всё честь по чести. Мечта для тех, кто знает, как такой игрушечкой человека суметь. «Да уж, – говорю, – дело. Хорошая работа. Толковая». Паша пришёл в особенно хорошее расположение духа, заулыбался – борода, как у кузнеца, с подпалинами седины, зубы белые, крупные. Оглянулся, посмотрел, как я живу, что делаю. А я как раз велосипед перебирал на кухне. «Катаешься?» – спросил меня. «Да. Гоняю. Вчера сотню километров крутанул», – хвастанулся я. Не без этого, да. «Ну?» – «Точно». – «Долго гнал?» – «Часов пять по большому кругу через Тригорск». – «А-а-а. Ну, на велосипеде – это курорт, – хмыкнул слесарь Паша. – А вот ножками, да по снегу по пояс, да полсуток, да семьдесят километров, да чтобы вохра угорела…» – «И?» Посмотрел он на меня как-то неопределённо, опять заулыбался, из-под чёрных бровищ по-волчьи блеснул глазами: «Ушёл же». Собрался он и пошёл опять к себе в подвал – слесарить свои железки-игрушечки.

Вот…

Понимаешь, старик, бывает у мужиков такой возраст, такое состояние души, когда уже по большому счету ничего сложного нет, только взять и сделать. И такие признания просто так не говорятся – и на вшивость проверка, да и спокойная, уверенная, звериная дерзость: «Опять уйду. Захочу и уйду. Не взять меня». Даже чтобы опять почувствовать в себе ту силу – волка, который от овчарок по пояс в снегу может уйти.

Вот именно таких матёрых умельцев, которые «вохру угорали», тоже ловили пограничники.

Не только с китайцами перестреливались.

Впрочем, для этого дела патронов было вдоволь. На нашем берегу Амура, в местах удобных спусков к воде, весь кустарник был хорошенько посечён пулями. Кустам-то было всё равно, они только гуще росли. А если в тело впивалась излётная пуля? Были случаи, что подстреливали китайцы и дозорных, и собак. Собачек было особенно жалко – им-то за что? Люди человечьими страстями меряются, а собакам? Жизнь такая. Что делить?

Землю? Воду? Небо?..

Ну и наши, конечно, стреляли по китайскому берегу. Попадали? Не знаю, честно, не знаю… Кто ж их там, в Китае, запрашивал, если ежедневно по берегам Амура шли перестрелки? Их берег тоже посекли. Как-то Алёшка подсчитал