История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9 - Джованни Казанова

Мы еще сидели за жарким, когда пришел граф Ринальди со своей женой. Я пригласил их сесть. Если бы не Ирен, я бы плохо отнесся к этому старому мошеннику, который пытался стребовать от меня контрибуцию за мою победу. Он упрекнул Ирен за дерзость, которую она проявила, явившись ко мне и не подумав, что она лишняя в прекрасной компании, что была со мной, но Марколина его разубедила, сказав, что Ирен лишь доставила мне удовольствие, поскольку, будучи ее дядей, я не могу не радоваться, глядя на прекрасную компанию, в которой она оказалась.

— Я даже надеюсь, — добавила она, — что вы позволите ей спать со мной этой ночью, если это не доставит неудовольствия мадемуазель.

«Да, да» — с той и другой стороны; новые подруги обнимаются, и я должен этому посмеяться, несмотря на то, что такой расклад мне как раз не понравился, потому что у меня не было такой склонности, как у Марколины; но я всегда старался приспособиться к обстоятельствам. Как только эти две девочки уверились, что проведут ночь вместе, они обезумели от радости; я поддержал их веселье добрым шампанским и велел приготовить чашу пунша. Г-н Ринальди и его жена поднялись, хмурые, в свою комнату; Ирен после их ухода сказала нам, что француз, ставший ее любовником в Генуе, уговорил отца поехать в Ниццу, где состоялась большая игра; что в Ницце, не получив ничего из того, что пообещал француз, она должна была продать все свое, чтобы оплатить гостиницу, заверенная любовником, что все вернет себе в Эксе, где, как он уверял, он получит крупную сумму. В Эксе он не нашел тех людей, которые должны были помочь ему с деньгами, и она вынуждена была дать ему еще денег, чтобы вернуться в Авиньон, где, как он говорил, будет все как надо.

— Но здесь, — рассказала она, — тем более не нашлось ничего из того, на что надеялись, и ни у кого из нас не осталось ничего, чтобы продать, мой отец осыпал его упреками, так что бедный молодой человек убил бы себя, если бы я ему не помешала, дав ему, при условии, что он уедет, двойную накидку из рыси, что ты мне подарил в Милане. Он взял ее, заложил за четыре луи, и отдал мне квитанцию, заверив в письме, очень нежном, что направляется в Лион поправить свои дела, и что он вернется, чтобы отвезти нас в Бордо, где мы разбогатеем. Уже двенадцать дней, как он уехал, и мы не имеем от него вестей. У нас нет ни су, нам нечего продать, и хозяин собрался выставить нас за дверь без рубашки, если мы завтра не заплатим.

— Что думает делать твой отец?

— Ничего. Он надеется, что Божественное Провидение о нас позаботится.

— Что говорит твоя мать?

— Она всегда спокойна.

— А ты?

— Я терплю постоянные обиды, так как они говорят, что если бы я не влюбилась в этого несчастного, мы бы были еще в Генуе.

— А ты и вправду была влюблена?

— Увы, да.

— Значит, ты сейчас несчастна?

— Очень; но больше не из-за любви, потому что я больше об этом не думаю, а из-за того, что будет завтра.

— А за табльдотом никто в тебя не влюбился?

— Есть там три или четыре человека, которые делают мне на словах авансы; но зная, что мы в нужде, они не осмеливаются заходить в нашу комнату.

— Несмотря на это, ты весела; у тебя нет того грустного вида, который диктовала бы ситуация; я тебя поздравляю.

Это была такая же авантюра, как со Стюардом.

Марколина, пьяная, как она иногда бывает, проявляла сочувствие к рассказу Ирен. Она ее обнимала и говорила, что если я ее папенька, я не должен ее бросать в беде, и что она должна сейчас думать только о том, чтобы хорошо выспаться. Они начали раздеваться, как и я, который, не имея намерения сражаться с двумя, сказал им, чтобы оставили меня в покое. Марколина ответила мне, закатываясь смехом, чтобы я просто шел спать, не обращая внимания на те пустяки, которые она проделывает со славной Ирен, которая, быть может, в первый раз в жизни оказалась в сражении такого рода.

Марколина ее раздела, раздевшись и сама. Когда они обе остались в рубашках, Марколина, большая насмешница, явилась в мою постель, держа Ирен в руках, и велела мне ее поцеловать; я сказал, что она пьяна, и что я хочу спать; сочтя себя обиженной, она заставила Ирен повторять свои действия, и они силой улеглись рядом со мной, где, поскольку места было недостаточно, Марколина взобралась на Ирен, называя ее своей женушкой, в то время, как та, другая, изображала очень хорошо соответствующие действия. У меня хватило терпения оставаться в таком положении еще час, и больше, наблюдателем все новых картин, несмотря на то, что я видел их уже столько раз; но наконец, изголодавшиеся, они обе набросились на меня с такой яростью, что я вдруг утратил способность сопротивляться и провел почти всю ночь, вторя ярости этих двух вакханок, которые покинули меня только когда увидели, что от меня больше нет толку и нет никакой надежды на восстановление. Мы заснули, и я был удивлен, проснувшись, увидеть, что уже полдень. Они спали, еще обвившиеся друг вокруг друга, как угри. Я вздохнул, сознавая подлинное счастье, в котором пребывали в этот момент эти юные создания. Я поднялся, не тревожа их сна, и вышел, чтобы заменить лошадей и сказать хозяину, что хочу добрый обед на пять часов и кофе с молоком, когда попрошу. Хозяин, который меня знал, и который помнил, что я сделал для Стюарда, догадался, что я желаю сделать то же и для графа Ринальди. Войдя в комнату, две героини приветствовали меня смехом и прекрасной демонстрацией доверия, которое им внушила природа и которое они должны были мне оказать, обе выставляя мне напоказ и без всякой ревности свои прелести, которыми они дарили мне радость — верное средство, в гуманистических традициях, побудить меня дать им утреннее любовное приветствие. Я было попытался, но уже подкрался незаметно возраст, когда я становился экономен. Я провел в постели еще сладострастную четверть часа, пытаясь овладеть всеми их богатствами, и, переживая, что они назвали меня скупым, сказал им вставать.

— Мы должны были ехать, — сказал я Марколине, — в пять часов утра, а скоро зазвонит час.

— Мы наслаждались, — ответила мне она, — а время, использованное для наслаждения, не потеряно. Лошади уже здесь? Надеюсь, мы выпьем кофе.

Они оделись и, в ожидании кофе, я дал Ирен двенадцать двойных луи и еще четыре — чтобы выкупить ее накидку. Вошли ее отец с матерью, явившись для обеда и чтобы поздороваться с нами. Ирен не теряла ни минуты; она дала отцу с гордым видом двенадцать монет и предложила с большей надеждой взирать в будущее. Он засмеялся, потом заплакал, и вышел. Он вернулся полчаса спустя сказать Ирен, что нашел оказию, чтобы ехать в Антиб очень за дешево, но надо выезжать сейчас, потому что возчик хочет заночевать в Андиоле.