Любовь против правил - Шерри Томас

Он обвил рукой ее плечи. Его близость, к которой она не привыкла, сейчас была ей просто невыносима. Милли захотелось распахнуть дверцу кареты и выпрыгнуть на ходу. Ее согласие соблюдать их договор не давало ему права прикасаться к ней до наступления условленного времени.

— Не надо так сердиться и расстраиваться, Милли. Все еще может разрешиться самым замечательным образом — у нас родится ребенок. — Вторая его ладонь легла на ее предплечье, его пальцы обжигали ее сквозь тонкую ткань рукава. — Я никогда вас не спрашивал, вы хотели бы мальчика или девочку?

— Не думала об этом.

— Вы будете замечательной матерью, Милли, доброй, но строгой, заботливой, но не навязчивой. Ваш ребенок станет очень счастливым, уверяю вас.

Где-то в глубине души — в самом крошечном, потайном ее уголочке — Милли всегда хранила надежду, что, может быть, когда они наконец-то осуществят на деле свой брак, вступив в супружеские отношения, их соитие и явится тем главным компонентом, который разбудит их чувственность. Но теперь оно станет лишь биологической функцией. Какая тоска!

Карета остановилась перед городским особняком Фицхью. Милли оттолкнула мужа и спрыгнула на землю.

Глава 7

1888 год

Смерть зятя Фица, мистера Таунсенда, оказалась делом очень скандальным.

Милли встречалась с ним всего два раза — на званом обеде по случаю своей помолвки и на свадебном завтраке. Оба раза она пребывала в расстроенных чувствах, и у нее сложилось о нем лишь весьма поверхностное впечатление, как о внешне привлекательном гордом мужчине.

Известие о его смерти явилось для них страшным ударом, но еще больше их потрясло, как именно он умер. Он убил себя, приняв слишком большую дозу хлорала — снотворного. Хуже того, втайне от жены он стал банкротом. Чтобы расплатиться с его кредиторами, пришлось продать не только все его имущество, но и земли, которые миссис Таунсенд унаследовала от своих родителей.

Милли всегда полагала, что красота, подобная той, что Господь даровал ее золовке, должна сама по себе служить могущественным талисманом. Она призвана защищать свою обладательницу от всех бед и несчастий, так что той оставалось только безмятежно порхать по жизни в потоках любви и радости. Но Милли ошибалась. Несчастье никого не обходит стороной. Даже добрую милую женщину, столь же прекрасную, как сама Афродита.

Пока миссис Таунсенд, потрясенная и совершенно выбитая из колеи, пыталась справиться с проблемами, свалившимися на нее после смерти мужа, Милли бок о бок с мисс Фицхью делала все, чтобы быть ей полезной. Они заботились о том, чтобы она достаточно ела, вывозили на прогулки, чтобы она не находилась все время в мрачной гостиной, а иногда сами сидели с ней в этой унылой комнате. Мисс Фицхью держала сестру за руку, а Милли, сидя в соседнем кресле, заканчивала одну вышивку за другой.

Лорд Фицхью выдержал это суровое испытание стойко, как скала. Исчез безутешный страдалец, топивший свое горе в бутылке. Граф постоянно находился рядом с сестрой, пока они улаживали дела мистера Таунсенда, являя собой яркий образец заботливости и сочувствия — и мужской твердости, если возникала необходимость. Полиция едва не начала расследование, которое вполне могло превратить частное событие в публичный спектакль. Непреклонная позиция Фица перед полицейским инспектором сделала свое дело. В конце концов полиция приняла объяснение родственников, что мистер Таунсенд скончался от внезапного кровоизлияния в мозг.

Они оставались в Лондоне целых шесть месяцев, до тех пор, пока все имущественные дела мистера Таунсенда не были улажены. Это было очень печальное время, но случались моменты, которые Милли высоко ценила и бережно хранила в памяти. Мисс Фицхью, изображавшая в лицах лорда Гастингса и заставившая свою сестру рассмеяться, хотя и ненадолго. Лорд Фицхью и миссис Таунсенд, сидящие рядом; его рука обвивает ее, ее голова покоится на его плече. Миссис Таунсенд, взявшая однажды Милли за руку со словами: «Вы чудесная девушка, моя дорогая».

В день накануне их отъезда из Лондона дамы вместе пили чай. Мисс Фицхью приступала к занятиям в Леди-Маргарет-Холле. Миссис Таунсенд, проводив сестру в женский колледж в Оксфорде, направлялась в Хэмптон-Хаус, дом их детства в том же графстве, который лорд Фицхью предоставил в ее распоряжение.

— Вы уверены, что не хотите отправиться с нами в Хенли-Парк, миссис Таунсенд? — спросила Милли в последний раз. Она и лорд Фицхью пытались уговорить его сестру поселиться вместе с ними в поместье, которое он унаследовал вместе с титулом. Но все безуспешно.

— Я и так уже доставила вам с Фицем массу хлопот, — сказала миссис Таунсенд. — Но от души благодарю вас, Милли. Могу я называть вас Милли?

— Да, конечно. — Милли была глубоко тронута тем, что миссис Таунсенд хочет обращаться к ней по имени: доверительно, по-родственному.

— А вы называйте меня Венеция, хорошо?

— А меня называйте Хелена, — попросила мисс Фицхью. — Мы ведь теперь сестры.

Милли опустила взгляд на свои руки, чтобы успокоиться. Ее всю жизнь учили не ожидать подобной сердечности от будущих родственников, которые наверняка будут презрительно фыркать в адрес наследницы империи сардин. Но миссис Таунсенд и мисс Фицхью — Венеция и Хелена — с самого начала были предупредительны и доброжелательны.

— У меня… никогда не было сестер, — сказала она, опасаясь выглядеть неловко. — Или братьев.

— Ну что ж, вам повезло. Значит, вам никто не говорил, что вас в действительности нашли в корзинке под яблоней, когда ваши родители отправились на прогулку в деревню. — Хелена, приподняв бровь, взглянула на Венецию. — Или что если есть пищу черного цвета, ваши волосы тоже станут черными.

Венеция с улыбкой покачала головой:

— Нет, это все Фиц. Он хотел, чтобы ты ела больше ежевики, тогда ему доставалось бы больше малины. Никому из нас не могло прийти в голову, что ты станешь уминать горбушку черного хлеба.

Милли с удивлением слушала о шалостях и взаимоотношениях детей, растущих в одном доме.

Теплое впечатление от этого разговора все еще сохранялось в ее душе, когда они с лордом Фицхью в персональном вагоне ее родителей ехали по железной дороге в Хенли-Парк.

На этот раз читал он — «Историю упадка и разрушения Римской империи» Эдуарда Гиббона, том четвертый, — а она смотрела в окно. По большей части. Остальное время исподтишка изучала его.

Муж еще не набрал прежний вес, который потерял за время своего трехнедельного запоя, — одежда на нем все еще висела свободно, глаза запали, скулы резко выступали. Но он больше не выглядел нездоровым, только худым и печальным. Его волосы, коротко остриженные, придавали еще большую суровость его чертам, отчего он выглядел старше своих лет.