Поводыри богов (сборник) - Татьяна Алфёрова

Из дальнего угла избы на ворвавшихся друзей глядела разъяренная светлокосая женщина со съехавшим на брови жемчужным венцом, глядела, не выпуская из руки черной косы Буловой жены. Оприна обеими руками пыталась высвободить волосы и повизгивала, уже не отчаянно, а сосредоточенно и негромко. На ее смуглой щеке алела свежая царапина, тонкая рубаха порвалась у ворота, обнажив хрупкие ключицы. С легким шорохом, как ягода, упала на пол цветная драгоценная бусина, за ней другая, не удержавшись на порванной жилке. Даже на ночь не сняла Оприна любимое украшение, а теперь бусины раскатились, забились под лавку, перемешались с рассыпанной по полу – чтоб блохи не досаждали – коноплей и сухой полынью.

Невидимые берегини, волнуясь, снуют по полкам, навешанным на стены, утопая ручками и ножками во мхе меж бревнами, деды в красном углу ухмыляются, щурят глаза, парочка злыдней перевалилась уже через высокий подоконник, тянутся птичьими лапами, но резной наличник с тремя солнцами не пускает их дальше.

– Ай же, рыбья кость, что творишь? – завопил Щил, удерживая друзей от скорой расправы со светлокосой.

– Либуша? – узнал и удивился Дир. – Отпусти сейчас же Оприну! Что тебе сделала жена моего побратима?

– А, жена! – вскинулась непрошеная гостья и дернула Оприну за косу что есть сил. Та взвыла так, что берегини посыпались из щелей.

– Не моя – его жена, вон его, – кричал Щил, кивая на Була, а тот уж отпихнул Щила, бросился к лавке разнимать женщин.

Либуша шмыгнула носом и попятилась, не разжимая пальцев, но за спиной – угол, не уйдешь. Оприна, воодушевленная поддержкой, царапала ей руки и лягалась. Бул никак не мог расцепить их, Щил всплескивал пухлыми ладонями, безнадежно ругался. Дир простер длань и тихим голосом, которого слушались ветер и облака, приказал прекратить свару. Облачко снов найденыша, поджав в испуге короткий хвостик, стремительно и бесшумно выскользнуло в окно. Но люди в землянке продолжали кричать: хором и каждый свое, порядок не желал устанавливаться, а крохотные деревянные деды удивлялись сверху и покачивались от смеха и возмущения. Когда новую гостью наконец оттащили от лавки и Оприна обрела свободу, от души лягнувшись напоследок, обе женщины принялись неудержимо, с наслаждением плакать.

– Сплутовал, окаянный, не пришел на Купалу – обвиняла Щила-Гудилу Либуша и сурово всхлипывала. Серебряные лягушачьи лапки, такие же, как подаренные княгине, жалобно шумели у щек. Звенели-плакали обереги, приколотые по обычаю меря к праздничному поясу. Щил забормотал, путаясь в словах, как в сухом ковыле: друзья просили, не пустили в город, надобно было стеречь найденыша, пока тот смотрит сны.

– Молчи! – возмутился Дир несдержанности друга: выдаст тайну вот-вот, уже выдал, а Бул удивился:

– Оправдываться пред бабой? Разве он обязался тебе, женщина? Не то воск на него отливала, привораживала?

Оприна смеялась ехидно, поправляла косы, забыв о порвавшейся рубахе, о драгоценных бусах. Ее ноги с тонкими пальчиками и круглыми, неожиданно полными икрами не доставали до полу, колени матово светились в скудном свете. Либуша фыркнула на кощунника, прошептала в его сторону краткое заклинание, и в землянке повеяло давленой земляникой. Найденыш продолжал спать.

Дир забеспокоился: никогда эта свара не кончится. А Бул-то хорош, напустился на Либушу! Хотя, если разобраться, из-за жены, да… Но Оприна, что-то в ней не то… Что же Дир так медленно соображает нынче? Что-то мешает ему извне, копается в его мыслях, направляет речи. Нельзя обижать Либушу, нехорошо это, нельзя сердить.

– Не для раздора мы сошлись! Разве не Варяжская улица, не весь город чтит Либушу как искусную чародейку! Воск – ништо, она заговаривает воду.

– Эта ваша белобрысая деревенщина узнала про Сновида, – жена Була спрыгнула на пол, прерывисто дыша, пнула ногой подкатившуюся лазоревую бусину, как никчемный камушек. Она выразительно и упрямо смотрела на мужа, после перевела взгляд на нож за голенищем его высокого сапога со щегольским каблуком. О, если бы муж был воином, он бы тут же прирезал мерзкую девку, если бы муж был князем, он бросил бы ее медведю, зачем не взял Оприну воин, а лучше князь, пусть побочной женой, пусть наложницей. Она бы сумела заставить его полюбить намертво. Без всяких заговоров. Одной темной месячной женской кровью, добавленной в питье.

Бул, кутаясь в скользкий плащ из дорогого шелка, отчего ему делалось еще холодней, старательно отворачивался от женщин. Он разглядывал дожинальный сноп, оставленный в красном углу под дедами с прошлого года, так, как если бы видел его первый раз в жизни. Зерна не высыпались, плотно держатся в колосе; закрутка, сдерживающая сноп, не развилась, сухие стебли не поломались. Старый мир его предков, такой неуютный, холодный после просторных жилищ ласкового юга, такой давяще надежный после вольного бескрайнего моря, такой суровый и родной, как ни беги, как ни учи чужую речь, дышал в лицо запахом крови и прелого листа; освобождал от груза иноземных сказаний и обычаев, принятых там, в светлых дворцах, чьи полы покрывают мраморные плиты, а не струганые деревянные кружки, посыпанные конопляным семенем.

– Не думайте о Сновиде! – приказал Дир, но Щил отозвался:

– Поздно! Узнала уж. Да ладно, не повредит она, она и за плату вредить не горазда, а тут – своим. А то и поможет нам.

Щил давно уверился, если подруга и прознает неведомо как некоторые из его мыслей, принудить к тому, чего он не хочет, ей не дано, потому Либуша безвредна, как и все прочие женщины с податливыми губами и мягкой шерсткой меж ног. Неладно, что она ввязалась в их дела нынче, но не одна баба, так другая явилась бы, раз Бул притащил свою. Бабы ведь, как грибы лисички на Ярькиной чищенице, по одной не водятся.

Дир же хорошо знал, что чародейка умеет не только разбирать чужие думы, но многое другое. Не умеет лишь Щила к рукам прибрать, так всякая жрица хоть в чем, да перекинется в простую бабу. А если как следует помыслить, так оно и неплохо, что оказалась под рукой: на Щила надежды мало, неискусен в таком тонком волхвовании, а Бул вовсе не годен. Словно у разных учителей премудрость постигали, а не вместе у Веремида росли. Или причина в их родовой крови, отличной от крови учителя? Но Дир с Учителем тоже не одного рода-племени… Надо только постараться, чтобы Бул не узнал о близости ворожеи Либуши к княгине Ольге. Так, на всякий случай…

Либуша сбегала за своей лошадью, спрятанной в зарослях, пустила ее пастись. Дир повел друзей на привычное место, к священному дереву, рассказывая по пути нечаянной гостье, что надумал отправить отрока в другое время, поясняя то, что чародейке не удалось разобрать в его мыслях. Если Либуша согласится помочь, можно следить за путешествием Сновида по зеркалу воды в гадательной чаше, это удобней, чем самому залезать в чужой сон, и намного лучше, чем внимать пересказу.

– Я помогу, – быстро перебила женщина и ревниво оглянулась на землянку, где осталась другая, соперница, пусть и не в любви. Если находишься в небольшом кругу друзей, больше одной женщины много, считала Либуша. – Ты можешь сопутствовать Сновиду там, в том времени, хоть мы и не слыхивали тут, что бывает другое время. Время, оно всегда одно. Весна, лето, потом осень, зима и наново весна. Ну, коли говоришь…

Она опустилась на траву поприветствовать родник, уронила несколько капель душистого масла из медного флакона: дрожащие звездочки заплясали в быстром потоке и убежали, догоняя течение родника. Либуша прижалась спиной к комлю ольхи, искоса взглянула на Була и добавила невинно:

– Отолью воск на Вольха, он сможет следить не только по воде, а изнутри сна, вместе с воском. На других мочи не хватит. Самому в сон Вольху не придется пробираться – провожу.

– Дак, дело какое, одному там никак, мало ли потеряется, – жалобно заканючил Щил, удивляясь себе. – Кто за ним, Диром, то есть Вольхом, ну ты все равно знаешь наши побратимские имена, раз мысли считываешь… Кто за ним да за мальчонкой присмотрит, когда я здесь останусь, а? У Вольха сметки никакой. А там, во сне, неизвестно что будет, может, сообща действовать придется – ну, как не вернутся!

Щил дивился себе: что так неуверенно говорит с подругой? Из-за Дира, поди. Точно, вот кто торкался в его мысли, вот кто заставлял говорить противное естеству – Дир! Нехорошо это, с друзьями-то, как с прочими. Ну надо же, навел на них с Булом чары, чтоб не прекословили друг дружке. А земля под ногами взяла и закрутилась, толкнула в грудь, защекотала лицо муравой, обняла, прижала к себе.

«Почто пил мед, опоил меня Дир медом, да на бессонную ночь», – думает Щил и проваливается глубоко-глубоко, в зеленую темноту, летит сквозь нее. Рядом летит Бул и на лету перебирает гусли, нет конца зеленому гулкому колодцу.

Начинает Щил различать понемногу, что вроде бы летит, а вроде бы на дне речном сидит. А рядом сам владыка Ящер, толстыми лапами грозит, мордой чешуйчатой крутит да говорит глухим голосом: