Шпион, пришедший с холода - Джон Ле Карре

Поначалу она решила, что его ссора с мистером Фордом возникла по какому-то старому поводу, на почве взаимной ненависти, уходящей корнями в прошлое и связанной, быть может, с бывшей девушкой Алека или с его семьей. Но достаточно было увидеть мистера Форда, чтобы подобные предположения показались смехотворными. Это был типичный мелкий буржуа – осторожный, но самодовольный и злобный. И к тому же, если Алек и вынашивал планы вендетты против мистера Форда, зачем он напал на него в субботу, когда так много народа отправляется за покупками и рядом оказалось столько свидетелей?

Они обсудили происшествие на собрании местной коммунистической ячейки. Джордж Хэнби, ответственный за сбор партийных взносов, случайно проходил мимо той лавки, когда все случилось. Сам он почти ничего не разглядел из-за густой толпы зевак, но разговаривал с парнем, который видел все. На Хэнби это произвело такое сильное впечатление, что он позвонил в «Уоркер»[14], и они прислали корреспондента на заседание суда. Вот почему «Уоркер» оказался одним из немногих изданий, посвятивших теме половину центрального разворота. «Это был прямой протест, спонтанная вспышка социальной вражды и ненависти к правящим классам», – писал репортер «Уоркера». Тот человек, с которым разговаривал Хэнби (обыкновенный гражданин в очках, по всей видимости, рядовой служащий), рассказал, что все произошло совершенно внезапно, и для Хэнби это послужило лишним подтверждением того, из какого легковоспламеняющегося материала была выстроена капиталистическая система. Лиз молча слушала разглагольствования Хэнби. Никто из товарищей, конечно же, не знал о ее связи с Лимасом. И она вдруг поняла, что ненавидит Джорджа Хэнби. Это был самодовольный мужчина с грязными мыслями, который постоянно пялился на нее и при случае пытался лапать.

А потом приехали эти двое.

Ей сразу показалось, что они не похожи на обыкновенных полицейских: выглядели слишком интеллигентно, а на их небольшом черном автомобиле стояла сложного вида антенна. Один из них был низкорослым толстячком в очках и странной, хотя и дорогой одежде. Он производил впечатление человека доброго, но немного нервного, и Лиз с первых минут прониклась к нему безотчетным доверием. Второй выглядел более подтянутым, но не щеголеватым – с виду совсем еще молодой, хотя, как она подозревала, ему было лет около сорока. Они представились офицерами особого отдела и предъявили закатанные в пластик удостоверения с фотографиями. Говорил главным образом толстячок.

– Насколько мне известно, вы поддерживали дружеские отношения с Алеком Лимасом, – начал он.

Ей хотелось рассердиться, но этот пухлый мужчина был столь серьезен, что злиться на него казалось глупостью.

– Да, – ответила она. – А как вы об этом узнали?

– Совершенно случайно и буквально накануне. Когда человека сажают… Помещают в тюрьму, его просят указать ближайшего родственника. Лимас сначала заявил, что у него нет близких, но, как выяснилось, это была неправда. Тогда его спросили, кого им информировать, если в тюрьме с ним случится какое-то несчастье. И он назвал вас.

– Теперь понятно.

– Кто-то еще знает о вашей с ним дружбе?

– Нет.

– Вы присутствовали на суде?

– Нет.

– Вам не звонили репортеры, люди, которым он задолжал деньги, или кто-нибудь другой?

– Нет. Я же вам сказала. Больше никто не знал. Даже мои родители. Никто. Конечно, мы работали вместе в библиотеке литературы, принадлежащей лаборатории экстрасенсорных исследований, но и об этом известно только мисс Крэйл, заведующей. А я сомневаюсь, чтобы она догадывалась о связи между нами. Она вообще со странностями, – добавила Лиз.

Маленький человек некоторое время очень серьезно смотрел на нее, а потом спросил:

– Вы удивились, когда мистер Лимас избил мистера Форда?

– Да, конечно.

– Почему, как вы считаете, он сделал это?

– Не знаю. Наверное, потому, что Форд отказал ему в кредите на товары. Но мне показалось, что Алек решился на все заранее. – Она сразу поймала себя на мысли, что сболтнула лишнее, но ей очень хотелось хоть с кем-то поговорить обо всем. Ей было очень одиноко, и она не видела в этом большого вреда. – В ту ночь, в ночь накануне событий, мы с ним разговаривали. Мы ужинали вместе, и это получился особый ужин. Алек настоял на нем, и я поняла, что это будет наша с ним последняя ночь. Он где-то достал бутылку красного вина, но оно мне не очень понравилось. Почти все выпил сам Алек. А потом я спросила: «Мы с тобой прощаемся?» – хотела убедиться, что это конец.

– И что же он ответил?

– Сказал, что ему предстоит важное дело. Но я ничего толком не поняла.

Воцарилось долгое молчание, и маленький человечек выглядел еще более встревоженным. Наконец он спросил:

– Вы ему поверили?

– Не знаю. – Ей внезапно стало страшно за Алека, хотя она не понимала причин. Мужчина задал еще один вопрос:

– Лимас был женат, и у него остались двое детей. Он вам рассказывал об этом?

Лиз промолчала.

– Но, несмотря на это, именно вас он указал как самого близкого человека. Вы хотя бы догадываетесь почему?

Казалось, толстячка смутил собственный вопрос. Он смотрел на свои пухлые руки, которые держал стиснутыми на коленях. Лиз тоже покраснела.

– Я любила его, – ответила она.

– А он? Он любил вас?

– Возможно. Я не знаю.

– И вы все еще его любите?

– Да.

– Он обещал, что когда-нибудь вернется? – спросил тот, что был помоложе.

– Нет.

– Но он тем не менее сказал вам «До свидания»? – быстро задал вопрос его напарник. – Или он сказал вам «Прощай»?

Маленький человек повторил свой вопрос медленно и с доброй интонацией в голосе.

– С ним больше ничего не случится, я обещаю. Но мы хотели бы помочь ему, и, если у вас есть догадки, почему он ударил Форда, любые предположения, основанные на том, что он вам говорил, о чем мог случайно обмолвиться, тогда ради его блага расскажите нам об этом.

Лиз покачала головой.

– Пожалуйста, уходите, – сказала она. – Прошу, не надо больше задавать мне никаких вопросов. Пожалуйста, уходите сейчас же.

Подойдя к двери, тот, что был постарше, помялся, а потом достал из бумажника визитную карточку и положил ее на столик так осторожно, словно она могла наделать много шума.

– Если вам понадобится помощь, если узнаете что-то об Алеке или… Словом, позвоните мне, – сказал он. – Вы сделаете это?

– Кто вы такой?

– Я – друг Алека Лимаса.

Он снова замолчал в нерешительности.

– Есть еще кое-что, – произнес он наконец, – один последний вопрос. Алек знал, что вы член… Словом, он знал, что вы состоите в компартии?

– Да, – ответила она с безнадежностью в голосе. – Я сказала ему об этом.

– А ваши товарищи по партии знали о вас и Алеке?

– Я же вам говорила. О нас не знал никто. – Страшно побледнев, она вдруг выкрикнула: – Где он? Скажите мне, где он?! Почему вы не хотите мне сказать, что с ним? Разве вы не видите – я могла бы ему помочь, я бы ухаживала за ним, даже… Даже если он сошел с ума. Мне все равно, клянусь, для меня это не имеет значения… Я писала ему в тюрьму. Понимаю, не следовало этого делать. Просто хотела дать ему знать, что он может вернуться в любое время. Я всегда буду ждать его…

Она больше не могла говорить и лишь всхлипывала, стоя в центре комнаты, спрятав в ладонях искаженное горем лицо. Маленький человечек наблюдал за ней.

– Алек уехал за границу, – произнес он тихо. – Мы точно не знаем, куда именно. И он не сумасшедший. Но только ему не следовало говорить вам так много. Право, жаль, что он это сделал.

Более молодой добавил:

– Мы позаботимся о вас. Поможем деньгами и всем, что понадобится.

– Кто вы такие? – снова спросила Лиз.

– Друзья Алека, – повторил молодой. – Старые друзья.

Она слышала, как они почти бесшумно спустились по лестнице и вышли на улицу. Из окна было видно, как их небольшая черная машина отъехала в сторону парка.

Потом она вспомнила о визитной карточке. Подошла к столику, взяла ее и поднесла к свету. Это была дорогая визитка, какую не мог бы себе позволить простой полицейский, подумала она. Гравированная. Перед именем ни звания, ни адреса полицейского участка, ничего. Просто «Мистер»… И где это видано, чтобы полисмен жил в Челси?

«Мистер Джордж Смайли. Челси, Байуотер-стрит, дом 9». И номер телефона внизу.

Все это было очень странно.

12

Восток

Лимас отстегнул ремень безопасности.

Говорят, что приговоренные к смерти порой переживают моменты острой радости, уподобляясь мотылькам, летящим на огонь, для которых мгновение гибели становится кульминацией существования. Вот и Лимас сразу после принятия решения испытал схожее чувство: облегчение, пусть кратковременное, но успокаивающее, овладело им в первые минуты. Но затем оно сменилось ощущениями страха и голода.

Он терял скорость реакции. Шеф был прав.

Впервые это стало ему понятно еще в начале года, когда он продолжал заниматься делами Римека. Карл тогда прислал сообщение: он добыл крайне важную информацию, и ему как раз выпала редкая возможность посетить Западную Германию для участия в какой-то конференции юристов в Карлсруэ. Лимас самолетом добрался до Кельна, а в аэропорту взял в аренду машину. Стояло раннее утро, и он надеялся избежать слишком густого транспортного потока на автобане, который вел в сторону Карлсруэ, но просчитался: тяжелые грузовики уже двинулись в путь. За первые полчаса он ухитрился преодолеть семьдесят километров, виляя между автомобилями, порой рискуя, чтобы выиграть время, когда маленькая машинка (кажется, «фиат») неожиданно выскочила в крайний левый ряд в каких-то сорока ярдах перед ним. Лимас резко нажал на тормоз, включил дальний свет и засигналил, но лишь по чистой случайности избежал столкновения, до которого оставались доли секунды. Обгоняя уступивший ему дорогу автомобильчик, он краем глаза увидел в нем четверых маленьких детишек, махавших ему руками и смеявшихся, а потом тупое, все еще испуганное лицо их отца, сидевшего за рулем. Он промчался мимо, выругавшись про себя, и вдруг с ним произошло это: крупно затряслись руки, лицо изнутри обдало жаром, а сердце забилось в бешеном ритме. Лимас сумел свернуть с шоссе на площадку для отдыха, вывалился из машины и стоял, тяжело дыша, глядя на поток большегрузных фур, проносившихся мимо. Перед его мысленным взором предстала крошечная легковушка, зажатая между ними, раздавленная всмятку и раскатанная огромными колесами. Не осталось ничего, кроме беспорядочного воя клаксонов, синих проблесковых маячков полиции и детских тел, разорванных в клочья, как те беженцы на дороге вдоль дюн.