Я дрался на бомбардировщике. Все объекты разбомбили мы дотла - Артем Драбкин

— Да, вы знаете, был такой случай. Правда, это было уже в конце войны. Над Будапештом сбили экипаж Бочина. (По данным ЦАМО: Бочин Алексей Алексеевич, самолет сбит 20.01.1945, вернулся в часть 18.5.45. Остальные члены экипажа: второй пилот Королев Н.Ф., штурман Бандэр Г.И., стрелки Шацкий М.Ф., Пульков В.А. числятся не вернувшимися). Бочин выпрыгнул с парашютом, попал в плен, его допрашивали. Бочин мне потом рассказал:

— А тебя немцы хотели расстрелять.

— Меня?! За что? Что я им такого особого сделал?

Оказывается, он им рассказал, как я расстреливал немецкие эшелоны из пушки, а они заявили:

— Попадется к нам, расстреляем.

Вот так вот. А его, Бочина, не расстреляли.

— Правда ли, что Голованов выпросил у Сталина разрешение не «фильтровать», то есть не направлять на проверку экипажи, вернувшиеся из-за линии фронта после сбития самолета, а сразу направлять в свои полки?

— Не фильтровать? Я об этом никогда не слыхал. В первый раз слышу. Но зная Голованова, это вполне можно допустить. Голованов — очень добрый мужик. Помню, я с ним за руку здоровался.

— А какого цвета у вас были самолеты?

— Коричневатые… А снизу голубые или серые. Не соврать бы, стал забывать…

— Номера у вас где на самолетах рисовались?

— И на фюзеляже, и на киле. Вот у меня в первой эскадрильи были номера с первого по двенадцатый. Личного самолета у меня как бы и не было. Я на всех летал, даже не знаю, на каком чаще. Я же учил всех летчиков сам. И всех на их самолетах учил. Сделал с ним один, два, ну три боевых вылета. Этот самолет оставляю ему, а себе беру новый…

— А какие-либо рисунки, надписи были на самолетах? «За Родину!», «За Сталина»?

— Тут что угодно. Не запрещалось, рисовали все, что хотели. «Севастопольские» на всех написали.

— Скажите, а как учитывались результаты ударов?

— Выделялся экипаж, который фотографировал результаты бомбометания полка. Снимок привозил, его дешифровали, смотрели, сколько бомб разорвалось на цели.

— А осветитель обязательно шел?

— Почти всегда. Я часто осветителем ходил. Потому что больше всего мне доверяли. Но это самая тяжелая работа… Первый идешь, надо найти цель. Нашел, САБы сбросил, прожектора ищут тебя.

— Скажите, какая работа была сложнее, фотографа или осветителя?

— Обе сложные. Фотографу надо обязательно сфотографировать, а осветителю надо обязательно точно осветить.

— Если случилась неприятность и, допустим, фотографа сбили, вылет этот остальным экипажам за-считывался?

— Ну, если это очень важно, посылают второго фотографа. Были под конец войны и такие случаи: отбомбились, а никакого снимка нет…

— У вас бывали летчики, которые не хотели летать?

— У меня был такой Иван Блакитный. Я его перевел в другой полк. Я от него еле избавился, мать его так… Трус! Но кроме Блакитного, я больше из полка никого не знал.

— Как летчик мог мотивировать отказ от полетов?

— А он и не отказывался, он летал. Вот дали нам бомбить какой-нибудь город. Ну, к примеру, Смоленск. Он и не отказывается, он летит. Но, не долетая до Смоленска, сбросил бомбы и обратно.

— Как факт вскрыли?

— Бомбы-то не летчик бросает, а штурман. Тех, кто трусит, всегда видно.

— У вас замполит был в полку?

— Да. Летающий. Как правило, они летали. Он такой же штурман или летчик, но его поставили замполитом.

— А пренебрежительного отношения к политработникам не было?

— К тем, кто летал, не было.

— Как вы узнали о том, что война закончилась?

— Мы были в Лице, в Польше. Поляки раньше нас узнали. Лежу, сплю. Проснулся оттого, что мои летчики стреляют.

— Что стреляете?

— Война кончилась!

Я говорю:

— Ну что стрелять? И чего пустую бочку катаете?

— Война кончилась!

— Гуляли сильно?

— Вы имеете в виду водку пить? Я жив до сих пор, и мне девяностый год, потому что я почти не пил и почти не курил. В войну давали «Беломор» бесплатно. Ну, куда его девать — я курил. Перестали давать «Беломор» — перестал курить. В войну после боевого вылета нам давали по сто грамм…

— А сколько примерно вылетов вы делали за ночь?

— Редко два, обычно один.

— А сто грамм давали за вылет? Или каждый день?

— Однажды после первого вылета нам выдали сто грамм, и мы полетели на второй вылет. Вы знаете, набираешь высоту — и глаза слипаются. Берешь кислородную маску, дышишь. Я прилетаю и говорю командиру полка:

— Если второй вылет ожидается, сто грамм не давать.

И враз это дело прекратили. Делали второй вылет и после второго вылета давали только сто грамм. Ну, пол-литра на экипаж давали.

— А если кто-то хотел добавить?

— Были такие, которые добавляли. Кто добавлял, тому надо было либо покупать, либо попрошайничать. У меня в экипаже никто никогда и не попрошайничал, и добавки не просил никогда.

— За что и когда Вам дали звание Героя?

— За всю боевую работу. По совокупности. Какого-то одного особенного подвига не было. Я знал, что послали на Героя. Это было в 1944 году. Но целая история получилась. В сентябре 1944 года командира полка майора Сергея Алексеевича Ульяновского перевели с повышением. Прислали подполковника В.С. Цыганенко. А тут у меня солдаты ушли в самоволку и избили гражданского. Новый комполка, сукин сын, взял и задержал мое представление. Мой товарищ Силовой, потом он стал главным штурманом дальней авиации, получил звание Героя, а я нет. В самом конце войны командиру приказали вновь написать на меня представление. Указ Президиума Верховного Совета СССР о моем награждении вышел 23 февраля 1948 года. Почему так долго? А не знаю…

— У вас в полку какая награда считалась самой почитаемой?

— Орден Ленина, орден Красного Знамени.

— Многие летчики про орден Ленина говорили, что его можно было получить и за дойку коров, и за боевую работу. И поэтому они вроде как предпочитали орден Красного Знамени.

— «Красное Знамя» ценилось высоко. Но я ценю и «Ленина», и «Красное Знамя».

— Как погиб экипаж лейтенанта Орлова?

— Колю Орлова я хорошо знал, он уже был командиром звена. Он тогда уже не у меня был, а во второй эскадрилье… Должен был лететь, бомбить Хельсинки.

Я не помню, какой это вылет на Хельсинки, первый, второй, третий… Ему говорили:

— Мотор твоего самолета уже выработал ресурс, возьми другой.

А он:

— Нет, выработаю ресурс полностью.

Я как сейчас помню этот разговор. Ну, кому это было нужно? Удивил… И полетел, и надо же, черт возьми, вы представляете: он взлетает, отказывает мотор, и с двумя тоннами бомб он падает и взрывается. А я взлетаю за ним, смотрю, рвутся патроны… Вы представляете… Господи, Колька погиб! Взлетел я, пошел на задание, а он погиб…

Коля очень хороший парень был. Ну зачем он сделал такую глупость? Мотор-то выработал ресурс, осталось буквально несколько часов. Такая трагедия! (По данным ОВД «Мемориал»: Орлов Африкан Петрович, лейтенант, комзвена, погиб в катастрофе 16.2.1944 г. в Ново-Дугино Смоленской области.)

— В ночь с 9 на 10 марта 1944 года самолет лейтенанта Долматова был подбит Ме-110, при налете на Таллинн. Что стало с экипажем? Это из доступных документов неясно…

— Долматов, мать его так!.. Я его хотел под суд отдать, но не стал этого делать. После выполнения боевой задачи где-то на Украине, где точно, не помню, он полетел на бреющем. Сопляк еще. Не имел опыта… Штурман у него был Дружинин, задели что-то и перевернулись к черту… Самолет разбит, он и штурман остались живыми, а остальные угробились. А вот что под Таллинном было, я сейчас не могу вам доложить.

— То есть он после марта 1944 года был еще жив, так получается?

— Ну, выходит, что жив. Я этого Долматова кляну! Сам со штурманом живым остался… А ребята…

— А вы сами часто бреющим ходили?

— Были случаи, тоже ходил.

— Так, может быть, он решил с вас пример взять?

— Я никогда не говорил об этом, но у меня тоже был такой случай, и тоже где-то на Украине. Возвращаюсь, смотрю — впереди стог сена, и мужики сено накладывают, а один стоит с вилами на этом стогу. Беру сильно штурвал на себя — и его сдуло. И стрелок говорит:

— Командир, слетел тот, сверху.

Я конечно об этом не говорил никогда, никому. Я не хулиганил обычно-то…

— Сколько всего боевых вылетов у вас?

— Двести двадцать пять боевых вылетов, в книжке у меня записано двести восемнадцать боевых вылетов. Ну, вылетов не менее пяти, но и не более десяти не записано.

— Что вы почувствовали, когда узнали, что американцы сбросили атомную бомбу? Какие были мысли?