Дублинцы - Джеймс Джойс

Был уже десятый час, когда он вышел из бара. Ночь была холодная и мрачная. Он вошел в Феникс-Парк через ближайшие ворота и стал ходить под облетевшими деревьями. Он бродил по угрюмым аллеям, где они бродили четыре года тому назад. Она, казалось, идет рядом с ним в темноте. Временами ему слышался ее голос, чудилось прикосновение ее руки. Он замер, прислушиваясь. Зачем он отнял у нее жизнь? Зачем он приговорил ее к смерти? Его стройный, правильный мир рушился.

Дойдя до вершины Мэгезин-Хилл, он остановился и стал смотреть на реку, текущую к Дублину, огни которого светились тепло и гостеприимно в холоде ночи. Он посмотрел вниз и у подножья холма, в тени ограды парка, увидел лежащие темные фигуры. Эта греховная и потаенная любовь наполнила его отчаянием. Он ненавидел нравственные устои, он чувствовал себя изгнанным с праздника жизни. Одно существо полюбило его; а он отказал ей в жизни и счастье; он приговорил ее к позору, к постыдной смерти. Он знал, что простертые внизу у ограды существа наблюдают за ним и хотят, чтобы он ушел. Он никому не нужен: он изгнан с праздника жизни. Он перевел взгляд на серую поблескивающую реку, которая текла, извиваясь, к Дублину. За рекой он увидел товарный поезд, выползавший со станции Кингз-Бридж, словно червяк с огненной головой, ползущий сквозь тьму упорно и медленно. Поезд медленно скрылся из виду, но еще долго стук колес повторял ее имя.

Он свернул на дорогу, по которой пришел; мерный шум поезда все еще раздавался в ушах. Он начал сомневаться в реальности того, о чем говорила ему память. Он остановился под деревом и стоял до тех пор, пока мерный шум не замер. Во мраке он уже не чувствовал ее, и голос ее больше не тревожил. Он подождал несколько минут, прислушиваясь. Он ничего не слышал, ночь была совершенно нема. Он прислушался снова: ничего. Он был совсем один.

В день плюща[58]

Перевод Н. Л. Дарузес

Старый Джек сгреб золу куском картона и старательно разбросал ее поверх груды побелевших углей. Когда груду углей прикрыл тонкий слой золы, лицо старика погрузилось во тьму, но как только он начал раздувать огонь, сгорбленная тень выросла позади на стене, и лицо вновь выступило из мрака. Это было старческое лицо, очень худое, заросшее волосами. Слезящиеся от огня голубые глаза мигали, и он без конца жевал слюнявым, беззубым ртом. Угли занялись, он прислонил картон к стене, вздохнул и сказал:

– Так-то лучше, мистер О'Коннор.

Мистер О'Коннор, седеющий господин, лицо которого безобразило множество угрей и прыщей, только что скрутил папироску, но, услышав обращение, задумчиво раскрутил ее. Потом он снова начал свертывать папироску и после минутного раздумья лизнул бумажку.

– Мистер Тирни не говорил, когда вернется? – спросил он хриплым фальцетом.

– Нет, не говорил.

Мистер О'Коннор сунул папиросу в рот и начал шарить по карманам. Он извлек пачку тоненьких карточек.

– Я вам дам спичку, – сказал старик.

– Не трудитесь, все в порядке, – сказал мистер О'Коннор. Он достал одну карточку и прочел:

«Муниципальные выборы.

Район Королевской биржи.

Мистер Ричард Дж. Тирни, П. С. Б.[59], покорнейше просит Вас предоставить ему Ваш голос и Ваше содействие на предстоящих выборах в районе Королевской биржи»[60].

Мистер О'Коннор был нанят агентом мистера Тирни для обхода избирателей в одном из участков квартала, но погода была ненастная, ботинки у него промокали, и потому он просиживал большую часть дня у камина в штабе комитета на Уиклоу-Стрит вместе со старым Джеком, который сторожил помещение. Они сидели здесь с тех пор, как начало смеркаться. Было 6 октября, холодный сумрачный день.

Мистер О'Коннор оторвал полоску от карточки, зажег и прикурил от нее. Пламя осветило темный и глянцевитый листок плюща у него в петлице. Старик внимательно посмотрел на него, потом снова взял картон и принялся медленно раздувать огонь, его собеседник курил.

– Да, да, – сказал он, продолжая разговор, – почем знать, как нужно воспитывать детей. Кто бы мог подумать, что он пойдет по этой дорожке. Я его отдал в школу Христианских братьев, делал для него что мог, а он вот пьянствует. Пробовал я его в люди вывести.

Он медленно поставил картон на место.

– Состарился я теперь, а то бы я ему показал. Взял бы палку да и лупил бы, покуда сил хватит – как прежде бывало. Мать, знаете ли, она его избаловала – то да се…

– Вот это и губит детей, – сказал мистер О'Коннор.

– Оно самое, – сказал старик. – И хоть бы благодарны вам были, а то – одни дерзости. Как увидит, что я выпил рюмочку, знай начинает мной командовать. Чего ждать, когда сыновья так обращаются с отцами.

– Сколько ему лет? – спросил мистер О'Коннор.

– Девятнадцать, – ответил старик.

– Почему вы не пристроите его к делу?

– Как же, чего только я не придумывал для этого забулдыги с тех пор, как он кончил школу. «Я тебя кормить не стану, – говорю я. – Ищи себе место». А когда найдет место, еще того хуже – все пропивает.

Мистер О'Коннор сочувственно покачал головой, старик замолчал, глядя на огонь. Кто-то открыл дверь в комнату и крикнул:

– Эй! Что тут у вас, масонское собрание, что ли?

– Кто там? – спросил старик.

– Что вы тут делаете в темноте? – спросил чей-то голос.

– Это вы, Хайнс? – спросил мистер О'Коннор.

– Да. Что вы тут делаете в темноте? – сказал мистер Хайнс, вступая в полосу света.

Это был высокий, стройный молодой человек со светло-каштановыми усиками. Капельки дождя дрожали на полях его шляпы, воротник пальто был поднят.

– Ну, Мэт, – сказал он мистеру О'Коннору, – как дела?

Мистер О'Коннор покачал головой. Старик отошел от камина и, спотыкаясь в темноте, разыскал два подсвечника, сунул их один за другим в огонь, потом поставил на стол. Оголенные стены комнаты выступили на свет, и огонь утратил свой веселый блеск. На стене проступило обращение к избирателям. Посредине стоял маленький стол, заваленный бумагами. Мистер Хайнс прислонился к камину и спросил:

– Он вам еще не заплатил?

– Еще нет, – сказал мистер О'Коннор. – Будем надеяться, что не подведет нас.

Мистер Хайнс засмеялся.

– О, этот заплатит. Бояться нечего, – сказал он.

– Надеюсь, поторопится, если он и вправду деловой человек, – сказал мистер О'Коннор.

– А вы как думаете, Джек? – с усмешкой обратился мистер Хайнс к старику.

Старик вернулся на свое место перед камином и сказал:

– Деньги-то у него есть. Он ведь не то что тот, другой бездельник.

– Какой это другой? – спросил мистер Хайнс.

– Колген, – ответил старик презрительно.

– Вы так говорите потому, что Колген – рабочий? Чем же это трактирщик лучше честного каменщика? Разве рабочий не имеет права быть выбранным в муниципальный совет, как всякий другой, – да у него даже больше прав, чем у этих выскочек, которые рады шею гнуть перед любой шишкой. Разве не правда, Мэт? – сказал мистер Хайнс, обращаясь к мистеру О'Коннору.

– По-моему, вы правы, – сказал мистер О'Коннор.

– Простой рабочий – он без всяких хитростей. И в муниципалитете он будет представлять рабочий класс. А этот, к которому вы нанялись, только и хочет, что заполучить себе теплое местечко.

– Само собой, рабочий класс должен иметь своего представителя, – сказал старик.

– Рабочему гроша ломаного не перепадет, – сказал мистер Хайнс, – одни щелчки достаются. А труд-то – ведь это главное. Рабочий не ищет теплых местечек своим сынкам, племянничкам да братцам. Рабочий не станет втаптывать в грязь славное имя Дублина в угоду королю немцу[61].

– Как это? – спросил старик.

– Разве вы не знаете, что они хотят поднести приветственный адрес этому королю Эдуарду, если он приедет в будущем году? С какой стати мы будем пресмыкаться перед королем-иностранцем?

– Наш не станет голосовать за адрес, – сказал мистер О'Коннор. – Он проходит по националистскому списку[62].

– Не станет? – сказал мистер Хайнс. – Поживем – увидим. Знаю я его. Недаром он Проныра Тирни.

– Черт возьми, может, вы и правы, Джо, – сказал мистер О'Коннор. – А все-таки хотел бы я получить свои денежки.

Все трое замолчали. Старик опять начал сгребать золу. Мистер Хайнс снял шляпу, стряхнул ее и опустил воротник пальто; все увидели листок плюща у него в петлице.

– Если б он был жив[63], – сказал он, показывая на листок, – кто бы говорил о приветственных адресах.

– Верно, – сказал мистер О'Коннор.

– Что там! Было времечко, благослови его бог, – сказал старик.

В комнате опять стало тихо. В дверь протиснулся суетливый человек – у него текло из носа и замерзли уши. Он быстро подошел к камину, так энергично потирая руки, словно хотел высечь искру.

– Денег нет, ребята, – сказал он.