«Рождественские истории». Книга первая. Диккенс Ч.; Лесков Н. - Н. И. Уварова

– Деловому человеку вовсе не следовало бы жениться, сказала мистрисс Снитчей.

И мистрис Снитчей подумала: «Я вижу насквозь этого Краггса, – он это сам знает». А мистрис Краггс заметила мужу, что «Снитчеи» надувают его за глазами, и что он это сам увидит, да поздно.

Впрочем, мистер Краггс немного обращал внимания на эти замечания. Он все с беспокойством посматривал вокруг, пока не увидел Грацию, к которой тотчас же и подошел.

– Здравствуйте, мисс, сказал он. Вы сегодня чудо как хороши. А ваша… мисс… ваша сестрица, мисс Мери, она…

– Слава Богу, здорова, мистер Краггс.

– Да-с… я… она здесь? – спросил Краггс.

– Здесь ли! Вот она; разве вы не видите? Собирается танцевать, – отвечала Грация.

Краггс надел очки, чтобы лучше рассмотреть: посмотрел на все несколько минут, потом кашлянул, вложил очки с довольным видом в футляр и спрятал их в карман.

Музыка заиграла и танцы начались. Огонь затрещал и засверкал, вспыхивая и припадая, как будто и он не хочет отстать от танцующих. Иногда он начинал ворчать, как будто подтягивает музыке. Иногда сверкал и сиял, как будто он глаз этой старой комнаты, и помаргивал, как опытный дедушка, который сам был молод, на молодые четы, шепотом беседующим по уголкам. Иногда он играл с ветвями терна, пробегал по листьям дрожащим лучом, – и листья, казалось, колеблются, как будто они опять на вольном пире среди холодной ночи. Иногда веселость его переходила все границы, и он с громким залпом бросал в комнату среди мелькающих ног горсть маленьких искр и завивался и прыгал от радости в своем просторном камине, как сумасшедший.

Кончался второй танец, когда мистер Снитчей тронул за руку своего товарища, смотревшего на танцы.

Краггс вздрогнул, как будто перед ним явилось привидение.

– Уехал? – спросил он.

– Тише! – отвечал Снитчей. – Он пробыл со мною часа три, больше. Он входил во все мелочи, рассмотрел все наши распоряжения по его имению. Он – гм!

Танец кончился. Мери проходила в это время как раз мимо него. Она не заметила ни его, ни его товарища; она смотрела вдаль, на сестру и, медленно пробираясь сквозь толпу, скрылась из виду.

– Вы видите, все благополучно, – сказал Краггс. – Он, вероятно, не упоминал об этом больше?

– Ни полусловом.

– И он точно уехал? Наверняка?

– Он сдержит свое слово. Он спустится по реке с отливом в этой ореховой скорлупе, своей шлюпке, и еще ночью будет в открытом море; ветер попутный, отчаянная голова! Нигде нет такой пустынной дороги. Это дело решено. Теперь отлив начинается часов в одиннадцать, говорит он. Слава Богу, что это дело кончено.

Снитчей отер лоб, вспотевший и озабоченный.

– А что вы думаете, – сказал Краггс, – насчет…

– Тс! – прервал его осторожный товарищ, глядя прямо вперед. – Я понимаю. Не называйте никого по имени и не показывайте виду, что мы говорим о секретах. Не знаю, право, что тут думать, и сказать вам правду, так по мне теперь все равно. Слава Богу, что так. Я думаю, самолюбие обмануло его. Может быть, мисс пококетничала немножко, – обстоятельства наводят на эту мысль. Альфред ещё не приехал?

– Нет еще, – отвечал Краггс. – Его ждут каждую минуту.

– Хорошо, – Снитчей опять отер лоб. – Слава Богу, что все это так кончилось. Я еще никогда не был так растревожен, с тех пор, как мы с вами занимаемся вместе. Зато теперь, мистер Краггс, я намерен провести вечерок в свое удовольствие.

Мистрис Краггс и мистрис Снитчей подошли в то самое время, как он высказал это намерение. Райская птица была в страшном волнении, и колокольчики звонили очень громко.

– Все только об этом и толкуют, мистер Снитчей, – сказала жена его. – Надеюсь, контора очень довольна?

– Чем, душа моя? – спросил Снитчей.

– Тем, что выставили беззащитную женщину на общее посмеяние, – возразила жена. – Это совершенно в духе конторы, да.

– Право, – прибавила мистрис Краггс, – я так давно привыкла соединять в уме контору со всем, что противно домашней жизни, что рада узнать в нем открытого врага моего покоя. По крайней мере, в этом призвании есть что-то благородное.

– Душа моя, – возразил Краггс, – твое доброе мнение неоцененно, только я никогда не признавался, что контора враг вашего покоя.

– Нет, – отвечала жена, затрезвонив в колокольчики, – конечно, нет. Вы были бы недостойны конторы, если бы у вас достало на это прямодушия.

– А что касается до отлучки моей сегодня ввечеру, – сказал Снитчей, подавая жене руку, – так я уверен, что потеря с моей стороны; мистер Краггс знает…

Мистрис Снитчей прервала объяснение, утащив мужа в другой конец; там она просила его «посмотреть на этого человека, оказать ей милость, посмотреть на него».

– На какого человека, душа моя? – спросил Снитчей.

– На вашего избранного, на товарища вашей жизни; я вам не товарищ, мистер Снитчей.

– Ты ошибаешься, душа моя, – сказал Снитчей.

– Нет, нет, я вам не товарищ, – возразила мистрис Снитчей с торжественною улыбкою. – Я знаю свое место. Взгляните на вашего товарища, мистер Снитчей, на вашего оракула, на хранителя ваших тайн, на вашу доверенную особу, – словом, на другого себя.

Привычка соединять в понятии себя с Краггсом заставила Снитчея взглянуть в ту сторону, где стоял его товарищ.

– Если вы можете смотреть ему сегодня в глаза, – сказала мистрис Снитчей – и не видите, что вы обмануты, что вы жертва его козней, что вы пресмыкаетесь пред его волею, по какому-то неизъяснимому обаянию, от которого не могут остеречь вас мои слова, – так я могу сказать только одно: вы мне жалки!

Мистрис Краггс, между тем, ораторствовала против Снитчея.

– Возможно ли, – говорила она Краггсу:– чтобы вы были до такой степени ослеплены насчет ваших Снитчеев и не понимали своего положения? Не вздумаете ли вы утверждать, что видели, как ваши Снитчеи вошли в комнату и не заметили в них, в туже минуту, ясно, как день, скрытность, злоумышление и измену? Не вздумаете ли вы отрицать, что когда он отирал лоб и искоса поглядывал во все стороны, на совести вашего бесценного Снитчея (если у него есть совесть) было что-то такое, что боится света? Кто, кроме вашего Снитчея, прокрался бы на праздник, как ночной вор. (Заметим мимоходом, что это замечание не совсем ладило с фактом: Снитчей вошел очень просто и явно, в открытую дверь.) Не станете ли вы завтра в полдень (тогда было около полуночи) утверждать, что ваши Снитчеи могут быть оправданы во всех отношениях, наперекор всем фактам, рассудку и опыту?

Ни Снитчей, ни Краггс не покусились попробовать остановить этот поток красноречия, но удовольствовались мирно плыть за течением, пока волны не улягутся сами собою, что и случилось почти в одно время с общим движением перед началом контрданса. Мистер Снитчей ангажировал мистрис Краггс, а Краггс ловко подошел попросить мистрис Снитчей. После нескольких фраз, как например: «Отчего вы не попросите кого-нибудь другого?» или: «Вы, верно, будете рады, если я откажусь» или: «Удивляюсь, как вы можете танцевать вне конторы» (на этот раз это было сказано в шутку), – обе леди согласились и стали на свои места.

У них уже давно было так заведено; за обедом и за ужином они делились попарно: они были задушевные друзья и жили совершенно на приятельской ноге. Обе леди сознавались, может быть, втайне, что лукавство Краггса и двуличность Снитчея существуют только в их воображении; и может быть, они нарочно изобрели для себя это средство хоть как-нибудь вмешиваться в дела мужей. Верно то, что каждая из них исполнила свое призвание ревностно и неусыпно, не хуже своего мужа, и была уверена в том, что «Компания» не может приобрести успеха и уважения без ее похвальных усилий.

Но вот райская птица запорхала по залу; колокольчики загремели и зазвенели; румяное лицо доктора завертелось в толпе, как лакированный волчок; тощий Краггс начал сомневаться, «легче ли», как все прочее, стало нынче протанцевать контраданс; а мистер Снитчей вытанцовывал, с прыжками и антраша, за «себя и Краггса» и еще за полдюжины других.

Огонь оживился от свежего ветра, поднятого танцем, и запылал ярче и выше. Он был гением залы и присутствовал повсюду. Он светлел в глазах гостей, сверкал в брильянтах на снежных шеях девиц, играл около их ушей, как будто что-то им нашептывая, обливал их стан, рассыпался розами у них под ногами, горел на потолке и возвышал отражением их красоту, зажег целую иллюминацию в колокольчиках мистрис Краггс.

Музыка играла все громче и громче, танец становился все живее и живее, и ветер в комнате зашевелил и зашумел листьями и ягодами на стенах, как часто случалось с ними на дереве; он несся по комнате, как будто невидимый рой духов вьется и мчится по следам живых людей. Доктор завертелся так, что нельзя было разобрать ни одной черты лица его; по зале запорхала, казалось, целая дюжина райских птиц, и трезвонят тысяча колокольчиков; платья заволновались, как паруса целого флота во время бури… вдруг музыка умолкла и танец кончился.