Невинная распутница - Сидони-Габриель Колетт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ирен Шолье поднимается, волоча за собой двухметровый шлейф из пропылившегося гипюра, подаёт руку Машену. Величественный наклон головы, напрягшееся, как струна, хилое тельце на угрожающе высоких каблуках – всё дышит горделивым сознанием успешно завершённой охоты: «Наконец-то я заполучила его, этого академика!»
– Можи, – бросает она через плечо, – поручаю вам Минну…
Минна идёт следом, положив затянутую в перчатку руку на рукав Можи, которого никогда ещё не видела так близко. «У меня очень забавный сосед. Глаза будто у улитки. Но эти воинственные усы мне, пожалуй, нравятся. И такой смешной коротенький носик! Он умеет взять от жизни всё – так, кажется, говорят? Ирен Шолье уверяет, что от этих старичков можно многого добиться… В сущности, будь он моложе, он не был бы столь неповторим… У меня ноет поясница, отчего бы это? Ах да! Я совсем забыла! Маленький Кудерк сегодня днём…» Холодно улыбнувшись своему воспоминанию, она отказывается от супа.
Слева от неё Шолье со смиренной предусмотрительностью пьёт минеральную воду из Виши. «Нет такого дома, – говорит он, – где кормили бы хуже, чем у меня». Справа следят за ней весёлые глаза Можи. Напротив возвышается величественная Ирен Шолье – очень высокая, когда сидит; она доедает раковый суп, обмакнув в него кончик шарфа, который, впрочем, видывал и не такие виды, одновременно она «ухаживает» за Машеном с грубой льстивостью и цинично-откровенным восхищением что даёт порой поразительный эффект, и расслабленно-счастливый объект восхвалений тянется тогда к прекрасным, пахнущим вином губам Ирен, попадая в мускулистые объятия опытной укротительницы…
Антуан улыбается жене. Она улыбается в ответ, откинув голову назад, чтобы Можи мог оценить изгиб шеи, блеск глаз под светлыми ресницами. «Мало ли что», – говорит она себе.
По углам стола примостились какие-то невнятные личности, бедные кузины Ирен, юные вундеркинды от литературы, ещё не получившие степень бакалавра, но уже именующие Малларме ретроградом; американка, которую называют попросту «красоткой Сьюзи», и её ухажёр на эту неделю, ювелир-иудей: через несколько мгновений он бестрепетно отразит атаку хозяйки дома, жаждущей заполучить сапфир в форме звезды. Тщетными окажутся и самые красноречивые её взгляды, и панибратство: «Двое таких старых подонков, как мы…» На одиннадцать часов объявлен белокурый пианист бетховенского типа…
Минна смотрит на всех этих людей с улыбкой: «Бедный Антуан, ему опять подсунули тётушку Рашель! Каждый раз он на этом попадается; кроме него, здесь никто не станет терпеть старых родственниц и церемониться с ними…»
– Вы ничего не пьёте, мадам?
«Ах, так! Толстый Можи наконец решился? Какие же у него усы! Никак не могу привыкнуть, что из этих зарослей раздаётся голосок слегка простуженной девицы…»
– Да нет же, сударь! Я пью шампанское и воду.
– И вы совершенно правы! Из всех вин в этом доме только шампанское сносное. Шолье заключил договор на рекламу с фирмой Редерера – к счастью для вас!
– Я этого не знала. Если бы вас слышала Ирен!
– Абсолютно исключено! Она готова выпрыгнуть из корсажа, чтобы обольстить Машена…
– Вы глубоко ошибаетесь, мой маленький Можи, я всегда всё слышу!
Слова вкупе со взглядом обрушиваются на голову дерзкого, который, согнув спину, тянет вперёд умоляюще сложенные руки.
– Простите! Больше не буду! – жалобно пищит он. Но не так-то легко обезоружить Ирен Шолье – дочь племени, что истязало пленённых амалекитян:
– Не шутите со мной, мой маленький Можи, это может вам дорого обойтись!
Уязвлённый этой угрозой в присутствии Минны, мужчина с пышными усами внезапно наглеет:
– Дорого? Милый друг, тут я совершенно спокоен: женщины мне никогда ничего не стоили, и я вряд ли изменю своим привычкам ради ваших прекрасных глаз!
Ирен Шолье втягивает воздух ноздрями, будто породистая кобылица. Она готовится достойно ответить, и вот уже умолкли гости, с любопытством наклоняясь вперёд, как в театре… Кроткий усталый голос Шолье-мужа вдруг усмиряет – экая жалость! – налетевшую было бурю:
– Я же говорил, что пирог подгорит!
Это истинная правда. Но приглашённые испепеляют мученика свирепыми взглядами: Шолье лишил их невинного удовольствия, ибо умелая выволочка оплошавшего гостя – это фирменное блюдо дома… и потом, как говорит Можи, в подобный момент никто не думает о том, что приходится есть! Минна же одаряет своего соседа, этого храбреца, одобрительной улыбкой. «Его усы не лгут: он герой!» Герой чувствует идущую от неё волну лёгкой, ни к чему не обязывающей симпатии – это признательность светской дамы борцу, положившему на лопатки соперника… И он готов использовать представившуюся возможность, соблазнённый тревожной красотой Минны, её очарованием дорогой, редкой безделушки…
Ужин набирает обороты. Ирен Шолье, опьянённая первой стычкой, пламенеет от возбуждения. Она перестала есть и говорит без умолку, будто в бреду, вливая яд неслыханных измышлений в ухо академику, который наматывает сплетни себе на ус. Антуан с ужасом слышит, как она принимается горячо защищать одну из своих свежеиспечённых подруг:
– Нет, дорогой мэтр, вы не должны повторять подобные гнусности! Госпожа Варне – честная женщина, и у неё никогда не было с этой Клод ничего такого, о чём болтают злые языки! У госпожи Варне есть любовники…
– Ах вот как? Любовники?
– Ну, разумеется! И это её право! Это право любой женщины, обманутой жизнью! И я не допущу, чтобы в моём присутствии о ней выражались в подобном двусмысленном тоне!
«Это ужасно! – вздыхает Антуан. – Если эта мегера вдруг невзлюбит Минну, то нам туго придётся! Бедная моя Минна, такая чистая, такая невинная! Как она смеётся над байками толстяка-журналиста! Всё это её ведь не затрагивает…»
Минна и в самом деле смеётся, откинув голову назад, и видно, как сотрясающая её волна опускается по перламутровой коже шеи к двум трогательным крошечным выступам… Она смеётся, зная, что хорошеет от этого, и чтобы не отвечать разгорячённому Можи, который, не стесняясь в выражениях, описывает ей нынешнее состояние своей души:
– …нет ничего шикарнее любви на этих диванах!
– Диванах! – повторяет Минна, вдруг став серьёзной. – Вы слышите, господин Шолье, о чём говорит мой сосед?
– Конечно, слышу, – отвечает Шолье, – но из деликатности изображаю господина, который занят только своим салатом «Фемина». Боже, как он ужасен! Из чего только делают оливковое масло в моём доме!
Минна с детской непосредственностью тянет его за рукав:
– Но вы должны защитить меня, господин Шолье! Мне говорят о чём-то чудовищном!
Шолье поворачивает к Минне свою курносую физиономию:
