Джордано Бруно и генезис классической науки - Б Кузнецов

{104} Эйнштейн смотрел на Галилея с позиции своего века, причем приведенные строки относятся к периоду, когда ему еще не пришлось развернуть широкую борьбу против противников теории относительности. Но у Галилея действительно были основания для того, чтобы уповать на "истину, которая куда сильнее меня". Такая уверенность характерна для Ньютона и вообще для конца XVII в. В начале XVII в. она еще не была столь сильной. Психология Галилея и его стиль были в этом смысле промежуточными.

Бруно писал свои памфлеты, когда еще не было ни принципа инерции, ни учения об ускоренном движении, не было, с другой стороны, телескопа, не было того, что, собственно, и создало эйнштейновское "внешнее оправдание" и "внутреннее совершенство" классической науки и сделало ее "куда более сильной", чем ее творцы.

Во времена Бруно сила научной теории в гораздо большей степени зависела от личности ее творца, от его эрудиции, таланта, убежденности. Отстаивание теории было неотделимо от демонстрации этих личных качеств, и этим исторически объясняются те самовосхваления, за которые так часто упрекали Бруно позднейшие историки, смотревшие на XVI в. из другого века. Уже для середины XVII в. эта персонифицированная борьба за научную истину казалась чуждой и странной, ее рассматривали на фоне объективированного изложения, которое еще обладало эмоциональным и личным аккомпанементом у Галилея, но уже лишилось его у Ньютона.

Новое отношение к научной истине Отто фон Герике, младший современник Галилея и старший - Ньютона, выразил в предисловии к "Новым магдебургским опытам". "Там, где налицо свидетельства вещей, не нужны слова. А с тем, кто отрицает осязательные эксперименты, не нужно спорить или вступать в бой" 40.

Значит ли это, что идеи Бруно были простым результатом внутреннего процесса перегруппировки понятий, почерпнутых не из природы, не из наблюдения, а из книг? Такое заключение было бы неправильным. В творчестве Бруно существовала резкая сенсуалистическая тенденция, направленная к эмпирическому познанию природы, к эксперименту. Только направленная и не достигшая его: эмпирическое обоснование космологических и физических концепций если и включало {105} мысленные эксперименты, то они были по большей части почерпнуты из книг и не выпадали из ткани гуманистической эрудиции. Эмпирическое обоснование научной истины было по преимуществу интуитивным.

Это понятие мы встречаем у Эйнштейна наряду с "внутренним совершенством" и "внешним оправданием". Дело в том, что особенности творчества Бруно входят не только в число истоков классической науки, но и в число ее компонент. И не только классической науки, но и позднейшей, неклассической. Эйнштейн говорил, что исходные принципы, гарантирующие "внутреннее совершенство" теории, должны включать интуитивно угадываемую возможность эмпирической проверки и соответственно "внешнего оправдания".

По-видимому, в свете этой концепции и следует рассматривать творчество Бруно и его стиль. Мы приходим к мысли о своеобразном синтезе гуманистической эрудиции и интуитивного угадывания таких схем, которые могли воплотиться в мысленные и затем в реальные эксперименты.

Все дело в том, однако, что такое воплощение было уделом следующей эпохи. Бруно не мог пойти дальше интуитивного предвосхищения экспериментальной науки. Соответственно он не мог достичь той объективации науки, которая таким коренным образом изменила отношение мыслителя к его концепциям. Уже Галилей мог предложить своим противникам убедиться с помощью телескопа в существовании спутников Юпитера, гор на Луне, фаз Венеры и распавшегося на отдельные звезды Млечного пути. Для Бруно научная истина, эмпирическое постижение которой он лишь интуитивно угадывал, была неотделима от его собственной личности. Таким образом, историко-научный анализ, а не априорный субъективизм "экзистенциальной истины" и не морализирующие реприманды в адрес Галилея могут приблизить нас к пониманию своеобразия личности, поведения и судьбы Бруно.

Отсюда вовсе не следует, что с Бруно кончились мученики науки и отошел в прошлое научный героизм. Повторим еще раз: в истории науки ее этапы разделяются не столько исчезновением старых компонент, сколько появлением новых компонент научного творчества. Галилей, несмотря на отречение, был мучеником науки, но для исторической оценки этого отречения и судьбы ученого {106} существенна та возможность дальнейшей объективации новой науки, которая была реализована после процесса 1630 г. в "Беседах и научных доказательствах" - этого реального эквивалента легендарного "Eppur si muove".

Речь идет об исторической оценке. Она не означает каких-либо гипотез о тех умозаключениях, которые привели Бруно к костру, а Галилея к отречению и к реальному "Eppur si muove". Речь идет о другом.

Мы хотим выяснить, какие реальные исторические тенденции и реальные особенности каждого исторического этапа воплотились в биографических фактах. Если у Бруно не было мысли об интуитивном характере научного творчества и его экспериментальной объективации и даже не было таких понятий, это вовсе не устраняет последние из исторического анализа, так же как картина экономического и политического заката Венеции, вряд ли возникавшая в сознании сенаторов, выдавших Бруно Ватикану, является необходимой для собственно исторической интерпретации этого шага.

{106}

Бесконечность Вселенной

Исходная идея космологии Бруно - бесконечность Вселенной. Это исходная идея и его гносеологии. Каждый взлет диалектической мысли сближает проблему познания с проблемой бытия. Для Бруно это две стороны одной и той же проблемы. Их единству и будет посвящена эта глава. Нужно также отметить, что идея бесконечности Вселенной ближе всего демонстрирует истоки натурфилософии Бруно. Она была обобщением античной мысли, очищенной гуманистической критикой от позднейших наслоений, а также того положительного развития, которое, несмотря ни на что, происходило на Востоке и в средневековой Европе в форме комментирования античных авторов, и, наконец, новых идей, появившихся в литературе Возрождения. Вместе с тем в идее бесконечности Вселенной - в той форме, в которой она {107} высказывалась, обосновывалась и отстаивалась Бруно, мы видим нечто принципиально новое, то, чего не было раньше. Эта новая форма понятия бесконечности Вселенной и была исходным пунктом принципа однородности пространства - иначе говоря, принципа, наиболее общим образом определяющего классическую науку в ее отличии от перипатетической.

Как уже говорилось, каждый радикальный поворот в науке связан с переоценкой ценностей прошлого. В данном случае переоценка шла очень далеко. Мы видели, что в отличие от большинства гуманистов, Бруно пересматривал не только традиционные интерпретации Аристотеля и Платона в средневековой литературе, но и уходил от Аристотеля и Платона к досократикам. Именно там, у истоков античной философии, была поставлена в наиболее общем виде проблема, которая в первую очередь интересовала Бруно.

Это - проблема субстанции. Ионийские натурфилософы искали то пребывающее, сохраняющееся и неизменное, что остается тождественным самому себе при изменении и придает смысл самому понятию изменения. Фалес приписывал эту роль воде, которая уплотняется или, наоборот, становится более тонкой, создавая таким образом все многообразие природы, но остается водой - тождественным себе субъектом качественных изменений. Анаксимандр приписывал эту роль некоторой субстанции, которая отличается от конкретных элементов бытия, Анаксимен - воздуху, Гераклит - огню. Концепция Гераклита была наиболее глубокой для своего времени, концепцией качественного изменения единой тождественной себе субстанции. У Эмпедокла она сменилась качественно различными неуничтожаемыми субстанциями, сохраняющими свои качественные отличия, и многообразие природы объяснялось пространственными смещениями этих различных субстанций. Наконец, Левкипп и Демокрит свели многообразие мира к различным сочетаниям единой гомогенной материи атомов, окруженных пустым пространством.

У Бруно проблема субстанции ставится иначе. Для него она неотделима от космологической проблемы. Существование единичных элементов вещества неотделимо от существования бесконечного мира. Каждое конечное тело - точка в этом мире, но оно не теряет {108} субстанциального бытия, не становится только точкой, сохраняет физический смысл, потому что оно является отображением бесконечного мира, локальной реализацией всеобщего бытия.

Другое направление древнегреческой философии в сущности не решало проблему пребывающей, тождественной себе субстанции и ее возникающих и исчезающих, изменяющихся свойств, а пыталось снять эту проблему. Элеаты объявили изменяющиеся свойства призрачными и приписали бытию абсолютную неподвижность.