Я - грозный любовник. История Сида и Алисы - Эрмес Леал

Меня втолкнули в дом, и я рухнул на кучу старого картона. Меня ударили в пах, от чего у меня захватило дух, потом под ребра. Я вскрикнул и выругался. Мои мучения продолжались. Чего им нужно от меня?

– Отпустите, мать вашу!

За тысячную долю секунды, когда я падал от сильнейшего удара в затылок, причинившего нестерпимую боль, я различил людей, которые спали вповалку на полу, точно свиньи в свинарнике. Они с ворчанием поднимались, получая пинки от моих мучителей. Всех растолкав, они потащили меня по вонючей лестнице, словно зарезанную свинью, и доставили в грязную комнатенку. Четверо меня держали, а один не давал мне говорить, кричать, плакать. Не произнося ни слова, меня яростно избивали – казалось, что насмерть. Я попытался опознать их. Умирать не хотелось. Лучше уж вернуться в тюрьму, просидеть там всю жизнь – только бы остаться в живых.

Меня ударили лицом о стену, и я упал на пол, весь заливаясь горячей кровью. Стали срывать с меня одежду, но я сопротивлялся и измазал мучителей кровью. С трудом верилось, что я еще жив. Завтра утром обнаружат мой холодный голый труп. Совершенно голого меня уложили ничком, как укладывают спать маленького ребенка. По углам комнаты жались какие-то люди. Они безучастно наблюдали, как совершается убийство, или притворялись мертвыми, чтобы не разделить мою участь.

Вдруг кто-то перевернул меня на спину. Меня насиловали. Пока один сукин сын меня насиловал, остальные держали меня за руки и за ноги и запихивали в рот скомканную газету.

Наутро меня обнаружат мертвым, изнасилованным, голым, смердящим, с набитым газетами ртом.

Я кричал. Кричал громко и ругал своих истязателей последними словами, но услышан не был. Никто не приходил на помощь. Я знал, что живым мне уже не выйти. Оно и к лучшему. Они убьют меня. Вдруг насильник с меня слез, и меня выпустили. Открыв глаза, я увидел морду того, кто мне засадил. Это был худой лысый тип с раскосыми глазами. Он него разило спиртным. Он засмеялся, другие тоже, и кто-то произнес: «Чистая работенка». Один из мерзавцев напоследок помочился на меня.

Я не понимал, за что меня хотят убить. Думал – меня застрелят, и готовился услышать выстрелы и ощутить в своем теле пули. Пора уже вроде. Я замер в ожидании. Но ничего не увидел и не услышал. Полная тишина. Неужели я уже умер? Смерть – это избавление. Мне хотелось умереть, прежде чем меня настигнут пули.

В испуге я открыл глаза. Потом опять закрыл. Вдруг наступило облегчение, боль утихла, и я больше ничего не видел и не чувствовал, кроме нежелания покидать этот мир. Я не сомневался, что буду ввергнут в ад, так и не узнав, за что меня убили. Вскоре я навеки соединюсь с Алисой. Где бы мы ни оказались, нас уже ничто не разлучит. Я потерял сознание.

25

Мне что-то снилось, потом я пробудился и ничего не помнил из того, что произошло минувшей ночью, а может, и раньше. Попытавшись пошевельнуться, я ощутил острую боль по всему телу. Мертвым не больно. Болело все – ребра, пах, челюсти, глаза, язык. Хорошо бы это оказалось страшным сном, за которым последует пробуждение. Я убедился, что не умер, а только спал. Недоставало сил даже для того, чтобы позвать на помощь. Хотелось кричать, но было не отвести глаз от потолка. Ко мне возвращалось сознание, а вместе с ним – тягостные воспоминания, которые я пытался отогнать, но не мог, лежа пластом на мягких белых простынях.

С трудом я пошевелил плечом, не зная, где я и один ли я, и по болевым ощущениям пытался определить, где у меня пулевые ранения.

Пулевых ранений не оказалось, зато ушибов – хоть отбавляй. Я действительно очутился в больнице, в окружении других больных, лежал на койке и чувствовал облегчение. Кажется, я заплакал, будучи не в силах избавиться от кошмара, от воспоминаний о тюрьме, о моем дяде, о Жоржи, об Алисе, о письме, о ее самоубийстве и о покушении на меня. Все это должно пройти, и я это преодолею, если выкарабкаюсь.

Дверь отворилась, и, улыбаясь, вошла медсестра. Сделала мне укол и вышла. Я повернул голову и не сводил глаз с сестры, пока она не вышла и дверь не затворилась. В исходное положение вернуть голову не удавалось. Я впал в забытье.

На этот раз мне снились бегущие, кричащие люди и чудились голоса Жоржи и моей матери. Пробудившись, я увидел их обоих у моей койки. Они то плакали, то улыбались. Я находился на пороге смерти, но шанс выжить у меня оставался. Мне снова вспомнился произошедший со мной кошмарный случай.

Я не умер.

Я не умру.

Я убью гада, который сделал это со мной.

Я смотрел на родителей, но, казалось, не замечал их. Впервые я видел, как они плачут. Как будто то ли они никогда в жизни не обращали на меня внимания, то ли я на них. Мне хотелось, чтобы родители у меня были такими, как у Мальро, которые детей своих не достают, особенно отец, которому плевать на все, что творится в мире, в Бразилии, да и в собственном доме.

– Как хорошо, что ты пришел в себя! Верно, мальчик? – сказала медсестра, снова входя в палату.

Вслед за нею вошел мой дядя в сопровождении полицейского.

– Ничего, сынок. Худшее позади, – сказал дядя-адвокат. – Полиция уже установила, кто это сделал, и принимает меры, – добавил он.

Я уже не тот, что прежде. Недостает многих деталей. Меня разобрали, а теперь снова собирают, как будто есть возможность сменить кожу, как и жизнь. Лицо помято, все тело в ушибах, голова забинтована... Если б я мог не быть самим собой в последние дни, если б я, допустим, пришел навестить друга в больницу... Но выбора у меня нет, да и бежать от действительности я не охотник. Когда не знаешь, жив ты или мертв, долго думать не приходится.

Взглянув на озабоченные лица родителей и дяди, я, наконец, задал вопрос, долго сверливший мне мозг:

– За что они меня?

Никто не ответил. Больше я ни о чем не спрашивал – хотя бы потому, что очень трудно было разговаривать. Да и думать тоже трудновато.

Я вспомнил об Алисе, которая наверняка в этой же больнице.

– Мама, постарайся узнать, здесь ли Алиса, – попросил я.

– Здесь, сынок. Только она без сознания, – откликнулся дядя.

– Ты тут останешься еще на денек. Потом тебя выпишут и отпустят домой. Мы с мамой устроим тебе каникулы в Соединенных Штатах, когда поправишься, ладно? Поживешь несколько дней у тети, – пообещал Жоржи, мой отец.

Жоржи говорил тоном религиозного проповедника и в то же время содержателя публичного дома. Он приходил домой со своей щетиной на подбородке, щекотавшей перед тем девочкам попки, а губами, которыми он присасывался к их кискам, он целовал потом мать, сестру, а иногда и меня. Но никто и не подозревал, какой он распутник, кроме меня да мамы, которая делала вид, будто ничего не замечает, чтобы не потерять его, словно он – неизлечимо больной, требующий неустанных забот и беспредельного терпения, чтобы не вышло хуже. Внешне он слегка походил на дядю. Трудно было определить его личность. В ней смешалось столько свойств, что трудно было отделить их друг от друга. Его никогда не интересовало, что происходило со мной в детстве и в отрочестве, и он никогда не давал мне советов. То ли отец он мне, то ли нет... Однажды мы с ним здорово повздорили. Поводом послужила пустячная ссора с сестрой. Он принял ее сторону, а меня полностью проигнорировал. Я вышел из терпения, стал крушить все на своем пути и заперся в комнате, ожидая, что либо мать, либо отец встанут на мою сторону и утешат в моем детском горе. Я был совсем еще маленьким. Вдруг Жоржи распахнул дверь и увидел мои слезы. Значит, я ему все-таки не безразличен, подумал я. А он всего-навсего спросил, где инструменты, которые он принес, чтобы просверлить отверстие в стене. Порывшись в ящиках, он взял дрель со сверлами и вышел, словно со мной ничего не случилось. Он обращался ко мне только затем, чтобы что-нибудь запретить, и всегда был неоправданно жесток.

Я никогда не требовал внимания. Да и не нуждался в нем. Но в тот день я кое в чем разобрался. Родители подумали, что я придуриваюсь и строю из себя невесть что. Они ошиблись. Для чего нужны родители? Почему нам нельзя выбрать семью, которая действовала бы заодно с нами, а не против нас, почему мы должны поступать так, как хотят родители, почему приходится подлаживаться под них? Вот почему я никого по-настоящему не люблю.

А меня-то кто любит? Мне не было до этого дела. Ни прежде, ни теперь.

– Дядя, хочу видеть Алису.

– Не время. Да и твои не хотят, чтобы ты общался с ней. Потом поговорим об этом, о письмах и обо всем прочем. Отдохни пока, а потом тебе предстоит разговор с полицейским.

– Заберите меня отсюда.

26

Комната Мальро – это киберпанковский склад, где хранится всякое старье, голубая неоновая птичка, CD-плеер последнего поколения, видео, компьютер, журналы, еще какие-то обломки, которые не сгодятся нигде, кроме как здесь. Кровати у него нет. Есть только тюфяк на полу, который служит также сиденьем. Он сильно обшарпанный. Мы здесь просиживали целыми днями. Смотрели видео, курили, трепались, дрыхли. Теперь тут пусто. Многие стали жить по-другому. Чушь собачья.